В древнегреческой мифологии Ликаон был сыном Пеласга, аркадского царя. И сам он был царем Аркадии, и у него было 22 сына. Он выстроил город Ликосуру на горе Ликее, дал Зевсу эпитет Ликейского и принес ему в жертву младенца, за что был превращен в волка. Всех его сыновей Зевс поразил молнией.
– А что там говорится? – спросил он.
– То, что попробовавши человеческой внутренности, иссеченной с внутренностями прочих жертв, необходимо ему сделаться волком. Или ты не слыхивал этого сказания?
– Слыхал.
– Таким же образом и представитель черни, пользуясь совершенным повиновением народа, не будет воздерживаться от единоплеменной крови, но по ложным доносам, как это вообще бывает, приводя обвиняемого пред суд, станет оскверняться убийством, отнимать у человека жизнь, языком и нечестивыми устами пробовать родственной жертвы, изгонять в ссылку, убивать, подписывать снятие чужих долгов и раздел земли. После сего, этому человеку не предписывает ли необходимость и самая судьба – либо погибнуть от врагов, либо тиранствовать, и из человека сделаться волком?
– Крайне необходимо, – сказал он.
– И этот-то, – прибавил я, – не будет ли восставать на всех, у кого есть имение?
– Так.
– А лишенный власти и возвративший ее независимо от врагов, не сделается ли на своем поприще тираном?
– Очевидно.
– И если враги бессильны будут низвергнуть его, или, обнося пред государством, умертвить, то не задумают ли они приготовить ему смерть тайно, насильственную?
– Это и в самом деле часто бывает, – сказал он.
– Посему, достигшие этой степени повторяют известнейшее тиранское требование, – требуют от черни нескольких телохранителей, чтобы помощник ее оставался невредимым.
– Конечно, – сказал он.
– И народ-то дает, боясь, думаю, за него, и нисколько не опасаясь за себя.
– Конечно.
– Видя же это, друг мой, человек, имеющий деньги, а вместе с деньгами приобретающий причину быть ненавистником народа, по оракулу, который дан был Крезу, «бежит к каменистому Эрмосу, не остается в отечестве и не стыдится прослыть малодушным».
Дельфийский оракул – это прорицатель при храме Аполлона в Дельфах, а Крез – последний царь Лидии. И он получил в Дельфах предсказание перед войной с Персией. Ему было сказано: «Если ты перейдешь реку (по сторонам которой стояли два войска), то погубишь великое царство». Обнадеженный Крез потерпел сокрушительное поражение, а потом, в ответ на жалобу Креза, оракул ему указал, что в предсказании не было сказано, чье именно царство.
– Потому что иначе стыдиться в другой раз ему не пришлось бы, – сказал он.
– А если, думаю, схватят его, то предадут смерти.
– Необходимо.
– Между тем тот самый народный ставленник становится столь великим, что в своем величии не лежит на земле, но, низвергнув многих других, стоит на козлах государства и уже не как представитель народа, а как совершенный тиран.
На козлах – то есть на колеснице.
– Почему же и не быть этому? – сказал он.
– Так рассматривать ли нам, – спросил я, – счастье и этого человека, и государства, в котором находится такой смертный?
– Конечно, рассмотрим, – отвечал он.
– Не правда ли, – сказал я, – что в первые дни и в первое время он улыбается и обнимает всех, с кем встречается, не называет себя тираном, обещает многое в частном и общем, освобождает от долгов, народу и близким к себе раздает земли и притворяется милостивым и кротким в отношении ко всем?
– Необходимо.
– Если из внешних-то неприятелей с одними, думаю, он примирился, а других разорил, и с этой стороны у него покойно, то ему на первый раз все-таки хочется возбуждать войны, чтобы простой народ чувствовал нужду в вожде.
– И естественно.
– Внося деньги, граждане не терпят ли бедности? И каждый день занятые пропитанием себя, не тем ли меньше злоумышляют против него?
– Очевидно.
– А если только начинает он, думаю, подозревать, что кто-нибудь имеет вольные мысли и не попускает ему властвовать, то по какому-нибудь поводу не губит ли таких среди неприятелей? И для всего этого не необходимо ли тирану постоянно будоражить всех посредством войны?
– Необходимо.
– Делая же это, не тем ли более подвергается он ненависти граждан?
– Как же не подвергаться?
– Тогда граждане, способствовавшие к его возвышению и имеющие силу, не будут ли смело говорить и с ним и между собою, и, если случатся особенно мужественные, не решатся ли выражать ему свое недовольство всем происходящим?
– Вероятно.
– Поэтому тиран, если хочет удержать власть, должен незаметно уничтожать всех этих, пока не останется у него ни друзей, ни врагов, от которых можно было бы ожидать какой-нибудь пользы.
– Явно.
– Стало-быть, ему надобно следить за тем, кто мужествен, кто великодушен, кто разумен, кто богат. И он так счастлив, что, хочет – не хочет, должен ко всем этим находиться во враждебном отношении и злоумышлять против них, пока не очистит государства.
– Прекрасное же очищение! – сказал он.
– Да, противоположное тому, какое предписывают врачи относительно тела. Последние изгоняют самое худое и оставляют самое хорошее, а он – наоборот.
– Впрочем это, как видно, ему необходимо, если хочет властвовать, – сказал он.
– Стало быть, той блаженною связан он необходимостью, – продолжал я, – которая повелевает ему или жить с толпою негодных да еще и ненавидящих его людей, или вовсе не жить.
– Именно той, – сказал он.
– А не правда ли, что, действуя подобным образом, чем большую будет он навлекать ненависть со стороны граждан, тем большая и разнообразнейшая понадобится ему стража?
– Конечно.
– Кто же эти верные? Откуда созвать их?
– Сами летом сбегутся во множестве, – сказал он, – если даст требуемое жалованье.
– Мне кажется, ты, клянусь собакой, говоришь опять о трутнях, – сказал я, – о каких-нибудь разнородных иностранцах.
– И справедливо кажется тебе, – сказал он.
– А местных разве не захочет?
– Каких?
– Отнимет у граждан рабов и, сделав их вольными, образует из них себе стражу.
– Непременно, – сказал он, – если только они будут ему самыми верными.
– И каким блаженным существом назовешь ты тирана, если, погубив тех прежних, он будет пользоваться этими друзьями и верными людьми!
– Что делать? Пользуется хоть такими, – сказал он.
– И удивляются ему эти друзья, – продолжал я, – и обращаются с ним новые граждане, а добрые ненавидят его и убегают.
– Как не убегать?
– Так недаром же вполне мудрою кажется трагедия, в которой отличился Еврипид.
– Что такое?
– В которой, между прочим, он произнес и ту крепкую мысль, что мудрые тираны обращаются с мудрецами. Под этим, очевидно, разумел он, что те мудры, с которыми тиран короток.
– Да он, равно как и другие поэты, тиранию превозносит, будто нечто богоподобное, и во многих иных отношениях.
– Потому-то, как ни мудры творцы трагедий, пусть они извинят и нас, и всех тех, которые о правительстве судят подобно нам, что мы не принимаем их в свое государство, именно за похвалы тирании.
– Думаю, что отважнейшие-то из них извинят, – сказал он.
– А прочие-то, думаю, ходят по государствам, собирают народ и, получив известную плату, прекрасными, громкими и трогательными возгласами привлекают правительства к тирании и демократии.
– Конечно.
– Сверх того, они получают награды и почести – во-первых, как и следует, от тиранов, а во-вторых, от демократии. Но чем выше восходят они по крутизнам правлений, тем больше слабеет их почет, так что, как бы запыхавшись, он не может идти далее.
Говоря о почестях, которыми эти лицемеры пользуются от тиранов, Сократ едва ли не подразумевал Еврипида, который, как известно, уже в старости приглашен был в Македонию Архелаем и там через несколько лет умер.
Сократ говорит здесь о том, что возвышение по степеням почестей несообразно с характером самих форм правления (тирании и демократии), потому что тирания не терпит аристократизма, чтобы не воспитал он соперников, а демократия боится олигархии, чтобы она не породила тирана. Таким образом, трагические поэты – льстецы тирана и народа, восходя по степеням почестей, должны наконец ослабеть и пасть.
– Конечно.
– Так вот куда мы вышли. Поговорим теперь о том войске тирана, как оно прекрасно, многочисленно, разнообразно в никогда не принадлежит той стране, которая питает его.
– Явно, – сказал он, – что если в государстве есть храмовые деньги, то тиран будет тратить их, и когда выдаваемых всякий раз окажется достаточно, он будет уменьшать обложение черни налогами.
Под тираном имеется в виду Дионисий, сиракузский тиран, который для нужд своей распутной жизни снял золото и серебро в храме.
– А что если не будет доставать их?
– Явно, сказал, что и сам он, и сподвижники его, и друзья, и подруги, будут кормиться за счет отечества.
– Понимаю. Значит, чернь, создавшая себе тирана, будет и кормить его с друзьями?
– Крайне необходимо, – сказал он.
– Что ты говоришь? – спросил я. – Да если чернь рассердится и скажет, что взрослому сыну несправедливо получать пищу от отца, а напротив, отцу – от сына, что отец родил его и поставил на ноги – не для того, чтобы, когда он будет большой, – поработившись его рабам, кормить и его самого, и рабов его с наплывом других, но чтобы, под его предстоятельством, освободиться ему от находящихся в государстве богачей и от людей так называемых благородных? Ведь тогда она прикажет ему выйти из государства, вместе с друзьями, как отец выгоняет из дому сына, вместе с буйными его собутыльниками.
– Узнает же тогда чернь, клянусь Зевсом, – сказал он, – какое животное породила она, взлелеяла и возрастила, и слабейшая, изгонит ли сильнейших.
– Что ты говоришь? – спросил я. – Тиран осмелится делать насилие отцу и, если последний не послушается, будет бить его?