МЕНОН. Этого-то мне вовсе не кажется.
СОКРАТ. Следовательно, люди, не сознающие зла, очевидно, желают не зла, а того, что почитали добром и что на самом деле есть зло, то есть не сознающие зла и почитающие его добром, стремятся, видимо, к добру. Или нет?
МЕНОН. Должно быть, так.
СОКРАТ. Что же далее? Люди, желающие, как ты говоришь, зла и однако же думающие, что зло вредит тому, кому приключается, сознают ли, что получат от него вред?
МЕНОН. Необходимо.
СОКРАТ. А тех, которые получают вред, не почитают ли они людьми жалкими, поколику им что-нибудь вредно?
МЕНОН. И это необходимо.
СОКРАТ. А людей жалких не называют ли они несчастными?
МЕНОН. Я думаю.
СОКРАТ. Но есть ли такой человек, который хочет быть жалким и несчастным?
МЕНОН. Кажется, нет, Сократ.
СОКРАТ. Следовательно, никто не хочет зла, Менон, если не хочет быть таким. Да и что иное значит быть жалким, как не хотеть зла и не приобретать его?
МЕНОН. Ты, должно быть, говоришь правду, Сократ. В самом деле, никто не хочет зла.
СОКРАТ. А не сказал ли ты недавно, что быть добродетельным – значит хотеть добра и иметь способность для него?
МЕНОН. Конечно, сказал.
СОКРАТ. Если же сказал, то хотеть его свойственно ведь всем, и в этом отношении один верно ничем не лучше другого?
МЕНОН. Кажется, так.
СОКРАТ. Между тем явно, что как скоро один лучше другого, то лучшим был бы он по способности к добру.
МЕНОН. И конечно.
СОКРАТ. Значит, по твоему понятию, добродетель, видно, есть способность приобретать добро.
МЕНОН. Я думаю совершенно так, как ты, Сократ, теперь предполагаешь.
СОКРАТ. Посмотрим же и на это, справедливы ли слова твои. Может быть, ты говоришь и хорошо. Ведь возможность приобретать добродетель у тебя называется добром?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Но добро, по твоему мнению, не есть ли, например, здоровье и богатство? Разумею также приобретение золота, серебра, почестей и власти в обществе. Или ты почитаешь добром что-нибудь иное, а не это?
МЕНОН. Нет, не иное, но все это.
СОКРАТ. Хорошо, пускай приобретение золота и серебра есть добродетель, как говорит Менон <…> Однако же с этим приобретением соединяешь ты, Менон, понятия: справедливо и свято? Для тебя все равно, то есть, когда кто приобретает и несправедливо, ты, тем не менее, называешь это добродетелью?
МЕНОН. Ну, нет, Сократ, называю пороком.
СОКРАТ. Следственно к этому приобретению, по-видимому, непременно надобно присоединить либо справедливость, либо рассудительность, либо святость, либо какую-нибудь другую часть добродетели, а иначе оно не будет добродетелью, хотя и доставляет добро.
МЕНОН. Да, без этого как же быть добродетели?
СОКРАТ. А не собирать золота и серебра ни себе, ни другому, когда это несправедливо, – такое именно несобирание не есть ли добродетель?
МЕНОН. Кажется, добродетель.
СОКРАТ. Следовательно, приобретение подобных благ не больше есть добродетель, как и неприобретение их: видно, что сопровождается справедливостью, то будет добродетель, а что бывает без всего подобного, то – порок.
МЕНОН. Мне кажется, необходимо думать так, как ты говоришь.
СОКРАТ. Но каждую из этих вещей – то есть справедливость, рассудительность и все подобное – немного прежде не называли ли мы частью добродетели?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Так ты, Менон, шутишь со мною?
МЕНОН. Как же это, Сократ?
СОКРАТ. Недавно я просил тебя не раздроблять и не рассекать добродетель и предложил примеры, как надлежало отвечать: а ты, пренебрегши этим, сказал мне, что добродетель есть возможность приобретать добро справедливо; справедливость же признал частью добродетели.
МЕНОН. Конечно.
СОКРАТ. Но из признанных тобою положений следует, что делать, что бы кто ни делал, с одною частью добродетели, есть добродетель, ибо справедливость, равно как и прочее в том же роде, ты называешь частью добродетели.
МЕНОН. Так что же?
СОКРАТ. То, что я просил тебя определить целую добродетель, а ты отнюдь не сказал, что она такое, и называешь добродетелью всякое дело, как скоро оно производится частью добродетели. Ты как бы так говоришь: добродетель в целом я узнаю и из того уже, когда она будет рассечена на части. Итак, тебе, любезный Менон, кажется, нужен снова тот же вопрос: что такое добродетель? Иначе всякое дело с частью добродетели было бы добродетелью. Ведь это именно сказал бы кто-нибудь, когда бы сказал, что всякое дело со справедливостью есть добродетель. Или ты не считаешь нужным возвратиться к прежнему вопросу, но думаешь, что иной знает, что такое часть добродетели, не зная самой добродетели?
МЕНОН. Нет, я не думаю этого.
СОКРАТ. Да и верно помнишь, что, когда пред этим я отвечал тебе о фигуре, – мы того ответа не одобрили ибо он основывался на понятии еще исследываемом и не признанном.
МЕНОН. И справедливо не одобрили, Сократ.
СОКРАТ. Не надейся же и ты, почтеннейший, объяснить кому-нибудь добродетель чрез указание на ее части, когда только еще исследывается, что такое она в целом. Не объясняй ничего таким образом, иначе всегда потребуется прежний вопрос: на каком понятии о добродетели основывается то, что ты говоришь о ней. Или мои слова, по твоему мнению, ничего не значат?
МЕНОН. Мне кажется, они справедливы.
СОКРАТ. Отвечай же опять сначала: что называете вы добродетелью – ты и друг твой?
МЕНОН. Сократ! Слыхал я и прежде нежели встретился с тобою, что ты не делаешь ничего более, как сам недоумеваешь, и друга вводишь в недоумение; вижу и теперь, что ты чаруешь меня, обворожаешь, просто – околдовываешь, так что я полон сомнения. Ты и видом и всем другим, если можно позволить себе шутку, кажется, совершенно походишь на широкую морскую рыбу, торпиль: потому что и она человека приводит в оцепенение.
Торпиль – электрический скат.
СОКРАТ. Хитрец ты, Менон! <…> Что касается добродетели, я не знаю, в чем состоит она. Впрочем, мне все-таки хочется вместе с тобой рассмотреть и исследовать, что она такое.
МЕНОН. Но каким образом, Сократ, ты будешь исследовать то, чего не можешь определить вообще? Какою предположишь себе вещь, которой не знаешь, а ищешь? Даже, если бы ты и встретился с нею, как узнаешь, что это она, когда не знал ее?
«Узнаешь, что это она, когда не знал ее». – Это софизм, отвергающий всякую возможность синтетического познания.
СОКРАТ. Понимаю, что хочешь ты сказать, Менон. Видишь, какое спорное приводишь положение! Как будто то есть человек в самом деле не может исследовать – ни того, что знает, ни того, чего не знает: не может исследовать того, что знает, ибо знает и не имеет нужды в таком именно исследовании; не может исследовать того, чего не знает, ибо не знает, что исследовать.
МЕНОН. Но разве, по твоему мнению, это нехорошо говорится?
СОКРАТ. Конечно, нехорошо.
МЕНОН. И ты можешь сказать почему? <…>
СОКРАТ. Но ведь это нелегко, впрочем, для тебя – постараюсь, только позови сюда кого хочешь одного из множества слуг своих, чтобы на нем показать тебе.
Менон принадлежал к знаменитому и богатому семейству, и за ним, по обычаю древних аристократов, всюду следовала целая толпа слуг.
МЕНОН. Изволь. – Поди сюда.
СОКРАТ. Но грек ли он и говорит ли по-гречески?
МЕНОН. Даже очень изрядно.
СОКРАТ. Замечай же, как тебе покажется: станет ли он припоминать, или учиться у меня?
МЕНОН. Хорошо, буду замечать.
СОКРАТ. Скажи-ка мне, мальчик, знаешь ли ты, что четвероугольное пространство таково?
Этим вопросом начинается доказательство Сократа, что человек не познает, а только припоминает частные истины. При этом очевидно, что мальчик-слуга, никогда не учившийся геометрии, схватывает геометрические истины только через особенную ясность и вразумительность вопросов Сократа.
МАЛЬЧИК. Знаю.
СОКРАТ. Следовательно, четвероугольное пространство есть то, которое имеет все эти линии равные, а именно четыре?
МАЛЬЧИК. Конечно.
СОКРАТ. Значит и эти, проведенные посередине, также равны?
МАЛЬЧИК. Да.
СОКРАТ. Но это пространство не может ли быть более и менее?
МАЛЬЧИК. Может.
СОКРАТ. Итак, если бы эта сторона равнялась двум футам и эта двум, то сколько футов заключалось бы в целом? Смотри сюда: если бы в этой стороне было два фута, в этой – только один, то все пространство не равнялось ли бы однажды двум футам?
В большинстве древних культур в качестве единицы измерения использовалась длина ступни. Некоторые метрологи считают, что фут был заимствован из египетской системы мер и адаптирован греками, как поэс, примерно в 296–330 мм, а впоследствии он был определен римлянами в 296 мм.
МАЛЬЧИК. Равнялось бы.
СОКРАТ. А так как и эта сторона в два фута, то целое не равно ли дважды двум?
МАЛЬЧИК. Равно.
СОКРАТ. Следовательно, в нем заключаются дважды два фута?
МАЛЬЧИК. Конечно.
СОКРАТ. А сколько будет – дважды два фута? Подумай и скажи.
МАЛЬЧИК. Четыре, Сократ.
СОКРАТ. Но не может ли быть другого пространства вдвое более этого, – и притом такого, в котором, все линии были бы также равны?
МАЛЬЧИК. Может.
СОКРАТ. Сколько же в нем будет футов?
МАЛЬЧИК. Восемь.
СОКРАТ. А ну-ка, попробуй сказать мне, велика ли будет в том пространстве каждая линия: в этом по два фута, а в том двойном – по скольку?
МАЛЬЧИК. Очевидно, вдвое, Сократ.
СОКРАТ. Видишь ли, Менон? Я ничему не учу его, но все спрашиваю. И вот он приписывает себе знание о величине той линии, от которой произойдет восьмифутовое пространство. Или тебе не кажется?
МЕНОН. Нет, кажется.
СОКРАТ. Итак, он знает?
МЕНОН. Ну, нет.
СОКРАТ. По крайней мере, думает, что оно произойдет от удвоенной?
МЕНОН. Да.
СОКРАТ. Наблюдай же: он будет припоминать по порядку, что следует далее. А ты говори мне, утверждаешь ли, что от удвоенной линии происходит двойное пространство? Разумею не такое, которое с одной стороны длиннее, с другой короче, а равностороннее кругом, как это, только двойное в сравнении с этим, – в восемь футов. Так смотри: еще ли тебе кажется, что оно произойдет от удвоенной линии?