Еще один интересный вариант умозаключения и поведения в ситуации безумия. Итак, Барбара попала в больницу, на вопросы врача она ответить не смогла: ни кто она, ни какой идет год, ни кто является президентом страны. Далее произошло следующее: “Не умом, а глазами я осознала, что приблизившаяся ко мне медсестра держит в руках шприц.
— Не давайся, — прошипел Проныра. — Тебе угрожает страшная опасность.
Я стала возражать против укола. Медсестра посмотрела на меня ничего не выражающими глазами и вышла из палаты. Через минуту она возвратилась с другой медсестрой, мускулистой бабищей.
Я снова запротестовала. Глаза бабищи полыхнули лютым огнем. Это была такая нескрываемая ненависть, что ее никак нельзя было спутать с раздражением или возмущением.
Тут заработал мой язык. Как и глаза, он, казалось, действовал совершенно самостоятельно. Я слушала свою мягкую, спокойную и разумную речь. По состоянию здоровья, сообщила я, мне не рекомендовано принимать успокоительное. Мой лечащий врач неоднократно напоминал мне об этом. Если это успокоительное, то у меня может быть аллергический шок. Поэтому лучше посоветоваться с врачом, прежде чем делать укол.
Тупо посмотрев на меня, первая сестра пожала плечами. Поражение ее не раздосадовало. Зато бабища свирепо уставилась на меня, плотно сжав губы. Позволить уложить себя на ковер — ни за что. Первая сестра отступила. Бабища никак не могла оторвать от меня лютых глаз. Наконец ушла и она.
Зачем я все это наговорила, мелькнула у меня мысль. Насколько я помню, у меня никогда не было противопоказаний в отношении успокоительных лекарств”{186}.
Этот пример, мне кажется, интересен тем, что умозаключение, безусловно, наличествует. Барбара пришла, как минимум, к трем выводам: а) что ей хотят сделать укол именно в связи с тем, что она не смогла ответить ни на один из простых вопросов, т.е. каким-то образом относящийся к лечению душевнобольных; б) это опасно, потому что человек утрачивает волю и способность к сопротивлению; в) при наличии “бабищи” избежать укола можно, только заставив поверить в свою абсолютную адекватность и разумность.
Примечательно, что в данном случае посылки не представлены вообще ни в какой форме: ни в форме пусть и ложных (или бессмысленных в мире здоровых людей), но все-таки аргументов, ни в форме прямого приказа бессознательного. Здесь вроде бы вообще отсутствует какое-либо рассуждение: Барбара “понимает” глазами, что ей хотят сделать укол, язык начинает работать “совершенно самостоятельно”. Т.е. здесь мы имеем какую-то удивительную разновидность, если так можно выразиться, “телесного осознания”, “телесной аргументации”.
Тем не менее очевидно, что упоминавшиеся выше выводы все-таки были сделаны. Об этом однозначно свидетельствует поведение Барбары. (Вспомним, что аргументировать нежелательность укола начинает человек, который только что не мог сказать, какой идет год, кто она и откуда.) Как такое возможно? И зачем нужно сознание с его явно сформулированными аргументами, если бессознательное так блистательно справляется даже со сложными конфликтными ситуациями?
Труднее всего, мне кажется, ответить на первый вопрос. Ведь если мыслительная деятельность дезорганизована, то как она могла восстановиться чуть ли не сразу? Варианты ответа: а) стресс привел к мгновенной мобилизации ресурсов сознания; б) сознание не было дезорганизовано, оно лишь было “отстранено” от руководства из-за продолжительной губительной для личности в целом стратегии поведения. Какой из них верен, я не знаю, может быть, оба, может быть, ни один. Понятно лишь, что с сознанием больного человека не все так просто и однозначно, как иногда кажется.
Какую роль играет сознание в процессе нахождения решения в ситуации, подобной вышеописанной? Вывод был осуществлен, решение, возможно, единственно верное, найдено. И при этом сознание в явной форме не участвовало в анализе складывающегося положения.
Что вообще делает сознание, кроме того, что позволяет собирать информацию, проверять выводы, явно формулировать посылки и заключения? Неужели мы и в самом деле настолько несамостоятельны в своей мыслительной деятельности, насколько это следует из высказываний “Операторов”?
Этот вопрос фактически означает: какова роль сознания в принятии решения? Оставим в стороне очевидные вещи: обеспечивает сохранение последовательности в рассуждении, дает возможность выявить скрытые шаги в умозаключении, позволяет проследить возможные следствия, оценить правильность вывода и т.п. Подумаем, зачем нужно озвучивать сознанием аргументы, которые подбрасывает бессознательное? Для того, чтобы управлять поведением человека? Этого не может быть, потому что множество вещей отлично направляются бессознательными решениями. (Взять хотя бы случай Барбары, когда ее язык “самостоятельно” отстаивает ее право на отношение, как к нормальному, здоровому человеку.) Для того, чтобы упорядочить аргументацию? А зачем это нужно, если и без упорядочения и вообще без информирования сознания человек может действовать более эффективно, чем с включенным сознанием? Скорее всего и это не причина.
Я вижу здесь такой вариант ответа: для сохранения психического здоровья. Нынешний уровень организации человека и всего мира людей в целом таков, что он ориентирован на мир сознания. Вся наша культура, наш язык, мышление, даже чувствование адаптированы к миру, где доминантным является сознание. В этом мире возможны только такие положения вещей, которые допускаются сознанием, только такие цепочки событий, которые готово принять сознание, только такие способы рассуждения, с которыми соглашается сознание.
Когда в ситуации болезни сознание умолкает (или, по крайней мере, его голос сильно ослабевает), и руководство на себя берет бессознательное, оно продолжает действовать в интересах человека, хотя, на первый взгляд, это не всегда выглядит так. Возможно, бессознательное знает, что человека опасно полностью убирать из мира сознания. Тогда он уже туда никогда не вернется. Поэтому, хотя бессознательное и берет на себя труд анализа ситуации и выработки оптимальных решений, тем не менее оно предпочитает знакомить сознание человека с результатами своей деятельности, чтобы сохранить возможность будущего возвращения в мир здоровых, построенный именно на ведущей роли сознания. Как мы видели, бессознательное прибегло к диктату только в ситуации крайней опасности. В других случаях оно предпочитало либо информировать сознание, либо даже убеждать его доступными бессознательному средствами.
Обратим внимание еще на одно обстоятельство: предпринимаемые Барбарой на основе советов бессознательного шаги вели к положительным для нее результатам. Конечно, так бывает далеко не всегда, но важно, что так бывает хотя бы иногда. Т.е. важно, что возможно, что сознание отключено, а поведение человека, направляемого бессознательным, в сложнейших, конфликтных ситуациях оказывается чрезвычайно эффективным. Ведь именно это обстоятельство служит основанием для того, чтобы задаться вопросом о том, зачем нужно сознательное озвучивание аргументов.
Итак, возможно, что бессознательное стремится минимизировать отрыв больного человека от мира здоровых людей, который целиком ориентирован на сознание (по крайней мере, в западной культуре).
Давайте задумаемся над тем, что из всего того, что Барбара рассказывает о себе, о своих действиях в период болезни, свидетельствует о ее безумии (разумеется, кроме марсиан, Операторов, ее неспособности отвечать на простейшие вопросы и предпринимать простейшие действия). Иначе говоря, что в поведении Барбары, принимавшей решения по подсказкам бессознательного, было безумным? Как ни смешно, ее безоговорочное доверие голосам бессознательного. Потому что сами-то ее действия были для нее достаточно успешными: сумасшедшая, она колесила по стране полгода без того, чтобы ее кто-то заподозрил в безумии; смогла выйти из психиатрической клиники, избежав лечения; выздоровела. Для человека европейской культуры именно склонность слепо доверять подсказкам бессознательного без их осмысления на уровне сознания кажется наиболее странной.
Иначе говоря, в практике аргументации Барбары в период болезни примечательным является то обстоятельство, что она готова принять выводы бессознательного даже в том случае, если они основаны на ложных, бессмысленных или нелепых посылках, и даже в том случае, если они не подкрепляются вообще никакими осознаваемыми аргументами. (Причем последующее развитие событий показывает, что предлагавшиеся бессознательным решения были верными.) Т.е. получается, что сознание в практике аргументации больного человека играет какую-то не вполне понятную роль определенного избыточного механизма, бездействие которого достаточно эффективно компенсируется активностью бессознательного.
Особенно интересный пример такого необычного взаимодействия больного человека со своим бессознательным мы обнаруживаем, когда встречаем в повествовании Барбары персонаж по имени Нечто. Нечто появляется в тот момент, когда измученное сознание полностью умолкает, превращаясь в “иссохший берег”, голоса отдельных субличностей тоже стихают, и Барбара оказывается предоставленной самой себе. Вот в этот момент руководство ее жизнью берет на себя новый персонаж, именуемый ею “Нечто”. Его активность продолжается около трех месяцев. И когда оживает сознание, этот голос умолкает навсегда.
Вот как оценивает Нечто аналитик Барбары: “В Нечто нет ничего ненормального, это просто крайне выраженная и достаточно распространенная форма предчувствия, и мне (Барбаре, а не ее аналитику — И.Б.) встречалось подобное явление, но в более слабой форме. Подсознание всегда отвечало за мыслительный процесс, только до болезни делало это в скрытой форме, а сейчас открыто. Нечто обдумывает вставшую передо мной проблему, принимает решение и вместо того, чтобы послать в мозг мысль, посылает настойчивые импульсы предпринять необходимое действие. Если бы я полностью выздоровела, то назвала бы Нечто наитием”