Скажу более. Рабочий не исполнил своей обязанности, твердые правила не руководят его работой, если он не уважает свой материал, не старается выразить всю его красоту, выказать с самой выгодной стороны его отличительные свойства. Если он имеет дело с мрамором, он должен подчеркивать и выставлять на вид его прозрачность и твердость, с железом – крепость и прочность, с золотом – гибкость; он увидит, что материал всегда будет благодарен ему и что работа будет тем прекраснее, чем более она послужит к прославлению послужившего ей материала.
Архитектура
Ради скопления сил и знаний мы принуждены жить в городах, но выгода общения друг с другом далеко не возмещает утраты общения с природой. Нет у нас больше садов, нет наших милых полей, где мы предавались размышлениям в вечернюю пору. Задача архитектуры насколько возможно заменять нам природу, говорить нам о ней, напоминать о ее тишине, быть как природа торжественной и нежной, давать нам образы, заимствованные у природы, образы цветов, которых мы не можем более рвать, и живых существ, которые теперь далеко от нас, в своей пустыне. Если вы когда-нибудь нашли или почувствовали что-нибудь подобное на лондонской улице, если когда-нибудь она вам внушила серьезную мысль или доставила хоть проблеск искренней, тихой радости, если есть в вашем сердце способность наслаждаться ее угрюмыми решетками и мрачными зданиями, глупым великолепием магазинов и бесцветным щегольством клубов, – все прекрасно; поощряйте новые постройки в том же роде. Но если она никогда ничему вас не научила и вы никогда не сделались счастливее при виде всего этого, – не думайте, что во всем этом скрывается какая-нибудь таинственная прелесть и непонятная красота. Перестаньте притворяться, что улица нравится вам, это гнусная ложь и дикая нелепость. Ведь для вас не подлежит сомнению, что цветущий луг лучше торцовой мостовой, что свежий ветер и солнечный свет лучше промозглой сырости подвала и газового освещения бальной залы; все это вы знаете наверное, и точно так же вам должно быть известно то, что я уже говорил вам: архитектура, в которой жизнь, правда и радость, лучше архитектуры, в которой – смерть, обман и сердечное терзание; так это всегда было и будет.
В архитектуре нам всегда доставляет удовольствие или должно доставлять его, – проявление высокого человеческая разума; мы преклоняемся не перед прочностью, не перед законченностью; скалы всегда будут прочнее, горы больше, и все естественные предметы законченнее; источник нашего удовольствия и предмет восхваления – разум и решимость человека превозмочь предстоящие ему физические трудности. На нас действует не столько данная красота произведения, сколько выбор и замысел, заключенный в нем; прельщает не столько оно само, сколько мысль и любовь его творца; произведение всегда должно быть несовершенно, но мысли и чувства могут быть искренни и глубоки.
Рембрандтизм, фальшивый в живописи, прекрасен в архитектуре. Едва ли было когда-нибудь хоть одно истинно великое здание, которого поверхность не включала бы обширные массы глубокой и сильной тени. Первое, чему должен научиться молодой архитектор, это – думать пятнами, не глядя на рисунок с его жалким линейным скелетом; он должен представлять себе, как солнечный восход озарит его здание и рассеет сумрак; как раскалятся камни и как прохладно будет в щелях; как ящерицы будут греться на солнце, а птицы совьют гнезда в тени. Он должен, рисуя, ощущать жар и холод, выкапывать свои тени, как выкапывают колодцы в безводной пустыне, ковать свои света, как плавильщик кует горячий металл. Он должен полновластно распоряжаться и тенями и светом, знать, куда упадет тень и где померкнет свет; чертежи и масштабы на бумаге бесполезны; пятна света и тени – вот единственный материал его работы; его дело – придать светам достаточно широты и силы, чтобы сумрак не поглотил их, а теням – достаточно глубины, чтобы они не испарились, как лужа, на полуденном солнце.
Я ничего не могу сказать положительного относительно окрашивания статуй. Ограничусь одним указанием: скульптура есть воплощение идеи, а архитектура сама по себе вещь реальная. Идея может, как я думаю, обойтись без цвета и быть окрашенной воображением зрителя; но реальный предмет должен быть реален во всех своих атрибутах: цвет его должен быть таким же определенным, как и ее форма. Следовательно, архитектуру, лишенную цвета, я считаю архитектурой несовершенной. Далее, по моему мнению, лучшая ее окраска – естественная окраска камня; она не только прочнее, но красивее и изящнее. Чтобы бороться с грубостью и мертвенностью красок, наложенных на камень или штукатурку, нужно обладать искусством и знанием настоящего художника; мы не можем рассчитывать на это, предлагая правила для общего приложения. Если придет Тинторетто или Джорджоне и пожелает выкрасить стену, мы изменим в угоду ему весь свой план и будем к его услугам; но, как архитекторы, мы должны рассчитывать только на содействие обыкновенного мастерового; когда краска накладывается механически и тоном ее руководит невежественный глаз, результат получается гораздо худший, чем грубая отёска камня. Последнее только недостаток; первое – мертвенность и разлад. В лучшем случае цвет краски настолько уступает прекрасным мягким тонам естественного камня, что следует пожертвовать в некоторой степени сложностью рисунка, если это дает нам возможность довольствоваться материалом более благородным. Если мы в деле цвета также обратимся за поучением к природе, как и в деле формы, то увидим, что пожертвование некоторой сложностью рисунка может быть необходимо и по другим причинам.
Во-первых, сообразуясь с природой, следует смотреть на здание, как на своего рода органическое существо; окрашивая его, мы должны иметь в виду единичные существа в природе, а не ее пейзажные сочетания. Наше здание, если оно задумано правильно, должно быть одним предметом и должно быть окрашено, как природа окрашивает один предмет – раковину, цветок или животное, но отнюдь не так, как она окрашивает группы предметов.
Орнамент
Архитекторы неискренно говорят об избытке орнамента. Орнамента никогда не может быть слишком много, когда он хорош, и всегда слишком много, когда он плох. Некоторые архитектурные стили не менее гордятся тем, что терпят орнаментацию, чем другие тем, что могут обойтись без нее; но вспомним, что стили эти в своей гордой простоте обязаны своей красотою отчасти контрасту; они были бы утомительны без перерыва. Это только отдыхи и фоны искусства; более высокое, более радостное развитие его дало нам чудные, пестрые мозаики фасадов, где кишат странные, фантастические образы и где больше таинственных видений, чем в грезах летней ночи; ворота со сводами, окаймленные плоскими листьями, лабиринты окон с перекрученной сетью разного камня и звездами света; туманные толпища колоколен и увенчанные главы куполов, – вот, быть может, единственные уцелевшие свидетели страха Божия и веры народов. Прошло все остальное, чем жили строители, – прошли все их заботы, стремления и удачи. Мы не знаем, для чего они работали, и не видим, получили ли награду. Торжество, богатство, власть, счастье – все миновало, хоть и было куплено ценою многих тяжких жертв. Но жизнь и труд их на земле увенчались одною наградой, оставили одно свидетельство – эти серые массы глубоко изрытого камня. Они унесли с собою в могилу свою власть, и почет, и ошибки, но оставили нам пламя своей веры.
Орнамента не может быть слишком много, если он хорош, то есть если в нем есть полная внутренняя связь и гармония. Но орнамента будет слишком много, если вы не можете справиться с его количеством; со всяким увеличением его увеличивается и трудность распоряжаться им. То же, что на войне: говоря теоретически, у вас не может быть слишком много солдат, но их может быть более, чем страна в состоянии содержать, и более, чем ваши генералы способны иметь под своею командой. В день боя каждый отряд, которым вы не сумели распорядиться, будет мешать вам, стеснять вас и затруднять движения, которым он не может помочь.
Все любят делать добро, но ни один из ста человек не отдает себе в этом отчета. Большая часть людей воображает, что любит делать зло; однако никто, с тех пор как Бог создал мир, не находил удовольствия в делании зла.
То же самое, в меньших размерах, относится к орнаментации. Нужна некоторая осторожность, чтобы делать эксперименты над собой; нужно ставить себе определенные вопросы и отвечать на них искренно. Но это не представляет никакой трудности, не требует глубоких умозрений, только немного наблюдательности, немного внимания и настолько честности, чтобы признаться самому себе и другим, что вы способны наслаждаться разными вещами, что многое доставляет вам удовольствие, хотя великое авторитеты и утверждают, что этого не должно быть.
В сущности, это – истинное смирение, хотя оно и похоже на гордость; вы верите, что созданы для того, чтобы наслаждаться подобающими вам вещами, и не сопротивляетесь предназначенному вам наслаждению. Таково настроение ребенка, и чем полнее мы возвращаемся к нему, тем становимся счастливее; только мы умнее, чем ребенок: мы чувствуем благодарность за сохранение способности наслаждаться красивым цветом и сверкающим блеском. Главное, не старайтесь придать этим наслаждениям разумный характер, не старайтесь свести их к удовольствиям целесообразности и пользы. Они не имеют с ними ничего общего; всякое стремление связать их только притупляет ваше чувство красоты и ведет к его смешению с чувствами низшего порядка. Вы были сотворены для наслаждения, и мир наполнен вещами, которые вам дадут его, если вы не слишком горды, чтобы пользоваться ими, и не слишком жадны, чтобы любить то, что способно доставить вам одно только наслаждение.
Вспомните, что прекраснейшие вещи в мире – вещи самые бесполезные, павлины, например, и лилии; думаю, по крайней мере, что это перо, которое я теперь держу в руке, пишет лучше, чем писало бы павлинье перо, а