– Перед войной была, – говорит Катя.
– Да, правда, – говорит учительница.
– А теперь все стали старые – и я и Лешка, а школа все та же… Правда, Алеша?
– Шли бы танцевать, – говорит директор, тревожно поглядывая на Машу.
– Я, Владимир Сергеевич, не умею, – говорит учительница Маша. – Лешка у нас первый танцор был, а за всю школу меня один раз пригласил… Да и то я отказалась.
– Идемте, Алексей Николаевич, – говорит Катя. – Будем танцевать.
И я киваю и улыбаюсь учительнице, и высвобождаю свой локоть, и беру за локоть Катю, и веду ее танцевать. А учительница продолжает улыбаться.
Радиола гремит. Танец веселый, ровный такой. Пары танцуют легко, по-современному, и никто не толкается.
– Не люблю танцевать, – говорю я. – Только устаешь танцуючи.
– А зачем пошли танцевать?
– А как еще обнять девушку незнакомую? – спрашиваю я.
– Это называется флирт? – спрашивает Катя.
– Да, это называется флирт, – говорю я.
– Ах, я такая наивная! – говорит Катя. – А все мужчины – обманщики.
Я хохочу, и на нас поглядывают.
Музыка умолкает. Пары начинают расходиться. Только Катя стоит неподвижно у края пустого круга и не снимает руки с моего плеча.
Я смотрю ей в глаза.
– Так и будем стоять? – спрашиваю я.
– Подождем следующего танца, – отвечает Катя.
– Прелесть вы, – говорю я. – Вам это, конечно, говорили.
– Да.
– Кто?
– Ты…
– Что-то у меня голова кружится, – говорю я, – немножко.
– У меня тоже, – говорит Катя.
– Внимание! – громко говорит репродуктор над сценой. – Дорогие друзья! Радиоузел школы четыреста двадцать семь приготовил для вас сюрприз. Мы подобрали танцевальные пластинки по годам. Для каждого выпуска танец под мелодию самую популярную в год выпуска.
В зале начинают хлопать. Смеяться.
– Начинаем танцы всех выпусков, – говорит репродуктор. – Передаем модную песенку сорок первого года – «Рио-Рита»… Приглашаем на танец наших друзей, выпускников 1941 года, первого выпуска нашей школы…
Щелчок. Вступление. Тишина. Музыка. Все захлопали.
Пошла музыка. Старая, полузабытая. Печальный фокстротик, почти полечка.
– Пошли, Катя.
– Вы сорок первого?
– Да.
– Пошли.
Танцуем мы с Катей.
– Печальный джазик, не правда ли? – говорю я. – Раз-раз… раз-раз…
– Никто не танцует, – говорит Катя. – Почему?
– Раз-раз, – говорю я. – Печальная песенка.
– Алексей Николаевич, что с вами?
– Знаете, Катя, как называется эта песенка? «Не бегай по чердакам» она называется…
– Алексей Николаевич!…
– Ах, легконогая лесенка… песенка вокзала… Вы замечали, что крик паровозный похож на бабий? А, Катя?
Катя молчит. Я улыбаюсь и разговариваю:
– Ах, здравствуй, Москва. Какая ты старая стала… как постарели, поблекли девочки из нашей школы… Сколько вам лет? Двадцать четвертого года рождения? Понятно… Из вашего класса пять мальчиков в живых? А из нашего двое. Вы давно демобилизовались? В прошлом году? В 1946-м?
– …Я в сорок шестом поступила в школу, – говорит Катя. – В пятьдесят шестом закончила… Потом в институт поступила, не сразу… Какой болван придумал эту затею с танцами по годам?
– Пойдемте, Катя.
Раздаются аплодисменты. Это потому, что музыка окончилась, а мы не слышали.
– Пойдемте, Катя.
Нам хлопают со всех сторон.
– Пойдем… А куда?
Мы идем по скрипучему коридору, сзади в дверях аплодисменты гремят. Потом мы спускаемся по каменной лестнице.
– Куда мы идем? – спрашивает Катя. – Почему мы одни танцевали?
– Я покажу вам, где остальные из нашего класса, – говорю я и подвожу ее к стеклянной двери учительской. – Смотрите.
Я прикладываю руку козырьком и прислоняюсь к стеклу. Катя делает то же самое.
– Видите? – говорю я. – Они все в учительской…
– Где? – спрашивает Катя.
– Вон на доске… На мраморной, – говорю я. – Приглядитесь. Там все фамилии золотом выбиты. Весь список двух классов сорок первого года выпуска.
В лунном свете, если приглядеться, белеет доска с надписями. Но доска висит боком, и слов не разобрать.
– Вижу.
– Катя, мне пора домой… У меня завтра трудный день.
– Хорошо… Проводите меня…
– Не обижайтесь.
– Нет.
– Детка, простите меня. Я немножко сдрейфил.
– Я понимаю.
– Только сейчас понял, что мое детство и юность… в общем молодость… это уже история.
– Вы хотели о чем-то поговорить со мной серьезно?
– Я передумал, – сказал я.
Глава 6. ЛУНА НАД БЛАГУШЕЙ.
Вот разговор, который я записал потом со стенографической точностью.
– Можно я вам скажу… – она запнулась, – комплимент?
– Что?
– Я вот думала иногда, вот что в вашем поколении привлекательно? Вот попросту… Можно о поколении?
– Валяйте.
– Я раньше думала, может быть, вы покоряете комплиментами. И это есть. А женщине это всегда приятно. Вот вы утром сказали – плащи в грязь, под ноги… Сейчас этого не говорят. Сейчас под ноги кидают только обертки от мороженого.
– Не в этом дело.
– Конечно. И я говорю, не в этом дело. Всему этому можно научиться. И место уступать и целовать руку. Вы целуете руки женщинам?
– Ага.
– Я так и думала. Не это действует. Знаете, что действует?
– Что?
– То, что вы все боитесь разлуки. И замолчала.
Крепко она меня поддела. Мне это даже в голову не приходило.
– В этом что-то есть, – говорю я, а сам чувствую. – Есть! Есть!
– Вы поэтому и встреч боитесь.
– Занятно, – говорю я. – Каждая встреча – это потенциальная разлука. Вы это имеете в виду?
– Сейчас боятся драм, скандалов, а вы больше всего боитесь разлук. Это женщина сразу замечает. Разлук сейчас не боятся. Расстаются легко. А вы боитесь.
– Слишком их было много. Сердце не выдерживает.
– Так надо же дополнять! Надо не бояться встреч, как мы, и надо бояться разлук, как вы. Тогда все будет хорошо.
– Вы умная девочка.
– Знаете что! – сказала она и добавила: – Может быть, я старше вас! Женщина всегда знает, чего хочет, а мужчина никогда не знает. Главный недостаток мужчин, – сказала она задумчиво и важно, – что они как петухи… Откукарекал, а там хоть не рассветай… Покричал, доказал свое «я», смотрит – не о том кукарекал… Его, например, просто тянет к женщине, а он говорит «люблю»… Он любит, а говорит сдавай дружить» и так далее… Он хочет наукой заниматься или искусством, а добивается денег или, наоборот: хочет денег, а занимается искусством и так далее… Вам лишь бы доказать свое «я». Как купцы из Островского, честное слово. А себя никто из вас не знает. А женщина себя знает.
– А какой главный недостаток женщин? – спрашиваю я, дождавшись, пока она кончит. – Знаете?
– Какой?
– Склонность к торопливым обобщениям, – говорю я. – Это мне одна женщина сказала.
– Чепуха. Просто мы ориентируемся быстрей.
– Тот, кто ориентируется, тот не любит, Вы просто не любили никогда.
– Это вы не любили… – сказала она. – Что вы на меня смотрите? Не любили, и все. Я говорю правду. Вы просто боялись разлуки. А если бы ее не было? Еще неизвестно, остались бы вы с Катариной или нет.
– Полегче. Не так категорично.
– А вот Шурка любила вашего отца. Это сразу видно. И может быть, вы ее любили, только она была старше вас.
…ДОГАДАЛАСЬ ПИГАЛИЦА – ПОДУМАЛ ОН СО СТРАХОМ И МЫСЛЕННО ВЫРУГАЛСЯ… – ЗАЧЕМ Я ВСЕ ЭТО НАБОЛТАЛ?…
– А то, что вы боитесь разлук, это хорошо, – сказала она. – Значит, если будет любовь, она будет верная.
– А я еще хотел вас поучать… – сказал я.
– Ничего вы не хотели поучать, – сказала она. – Вы хотели понравиться… произвести впечатление.
– Между прочим, – сказал я скрипучим голосом. – Я тоже не люблю, когда меня поучают!…
– Опять вы не то говорите. Вы не поучений не любите, а искренности.
– Знаете что? – сказал я. – Нам обоим пора по домам.
– Тише, – сказала она. – Тсс…
– Почему?
– Тише…
Какой– то долговязый парень посмотрел на ночное небо и крикнул шепотом:
– Анюта… живей!
Анюта вышла из-за угла и остановилась. Парень посмотрел на нее и затянулся дымом сигареты. Анюта глубоко вдыхает ночной воздух. Разглядывает задворки школы о кучами шлака возле котельной, старые парты, забор, из-за которого торчат косые крыши цехов.
Я только сейчас вспомнил, что я ее даже не заметил на школьном вечере. Катя берет меня за рукав, и мы отходим в тень. Выйти нам уже невозможно. Одна надежда на то, что ничего не будет слышно.
Волосы Кати касаются моей щеки.
– Хорошо бы, если бы было слышно… – говорит она мне на ухо.
– Садитесь… – доносится голос парня. Катя немедленно высовывает нос. Оторвать ее от зрелища невозможно. Положение, мягко выражаясь, щекотливое. Теперь мы уже не совсем невольно свидетели. «Анюта, – мысленно возопил я, – Анюта, веди себя прилично, Анюта, не подведи…»
Анюта опирается на руку парня, взбирается на старые парты и садится, свесив ноги в черных туфлях-лодочках.
– Совсем светло, – говорит она. Музыка доносится сюда еле-еле, и Анюта чуть мурлыкает песенку шестьдесят первого года, совсем веселую джазовую песенку, означающую, что ночь уже кончается. Они там наверху, в актовом зале, уже дотанцевались до шестьдесят первого года. Значит, осталось три каких-нибудь танца, и наступит родимый шестьдесят четвертый год. Год, когда я потерял веру в себя, в свои способности и в то, чем я занимался последние годы. Я слушаю песенку, и мне сейчас уже как-то не до приличий. А что? Посмотрим, как выглядит типовое свидание в шестьдесят четвертом году. Граждане, век-то уже кончается, последняя треть пошла, Анюта, не подведи, Анюта, не показывай типовое свидание.
Анюта обхватывает себя за тонкие локти. Парень накидывает на нее свою куртку, и она принимает ее зябким движением плеч.
– Толич, почему мы сюда пришли? – спрашивает Анюта.
– Вы красавица, – говорит Толич. – Как я этого раньше не замечал! Она улыбается.