— А этот-то старый пердун куда полез? — улыбнулся Крутоверхов.
— Сказал, что лебединая песня, — ответила рация. — Что не смог усидеть в такой день дома.
— Силен дед! На чем взяли?
— На кошельке с червонцем!.. Да для него не важно, сколько бабла в лопатнике. Важна работа! Переживает, что потерял квалификацию! Артрозные пальцы! Зато радовался, что на зону поедет, там помрет.
— Отвесьте поджопник и пусть ковыляет домой!
— Так точно, товарищ полковник!
Машина Крутоверхова остановилась напротив филармонии, чуть поодаль, и полицейские наблюдали за тем, как на лестнице выкладывается красная ковровая дорожка.
Видать, серьезные люди приехали, подумал полковник. А там, где серьезные люди, без ЧП не обходится.
Крутоверхов позвонил в городской морг:
— Ну что, Гаврила? Что по трупам?
— Отравили, — почему-то радостно сообщил прозектор. — Убийство! Двойное!
— Чем отравили?
— То-то и оно! Тесты на все известные мне яды ответа не дали. Надо в Москву отправлять на нестандартную токсикологию.
— А что со старухой безумной?
— А живые не по моей части!
— Прощай, Гаврила…
— И вам не к нам! — пошутил прозектор.
— Найдите мне Бубнова! — приказал Крутоверхов. — Чего у него там со старухой?
Полицейская машина отъехала от главного входа в филармонию и покатила по парку, где встала лагерем журналистская братия. Машину несколько раз пытались сфотографировать, но высунутый через приоткрытое окно ствол автомата желание осуществить задуманное отбил.
Рация вновь заговорила, сообщая голосом Бубнова, что безумную старуху, найденную на месте преступления, почти опознали.
— Что значит «почти»? — прикрикнул полковник.
— Я, товарищ полковник, ориентировку на старуху разослал по психушкам. Если она не в себе, так я подумал, то из желтого дома наверняка.
— Соображаешь. И что в результате?
— Похожая старуха по фамилии Загладина пропала несколько дней назад из московской частной психиатрической клиники.
— И что это нам дает по части расследования?
— Ничего почти, — смутился Бубнов.
— А что там в «почти»?
— Там еще заместитель главного врача в больнице несколько дней не появлялся! Не могут связаться! Фотографию выслали. На всякий случай размножили. Ща факсану!
— Где безумная старуха и где врач? — спросил полковник.
— Я не хотел говорить об этом…
Из факса поползла бумага, на которой был изображен Яков Михайлович собственной персоной.
Лицо как лицо, подумал Крутоверхов.
— Не отчаивайся, Бубнов! Может, это и ниточка! — И приказал водителю: — Вези мня домой обедать!
В пятнадцать сорок пять к тыльной стороне вагона Жагина, оставляя рельсы между колес, задом подъехал крытый военный грузовик. С пассажирского сиденья на землю спрыгнул Митя, что-то сказал водителю и забрался в вагон. Переговорив с другими охранниками, он велел им подойти к купе импресарио и ждать. Сам вошел внутрь и встретился взглядом с Жагиным. Постарался держать себя в руках.
— Что, — спросил продюсер, — еще выросла?
— Растет, — подтвердил Митя. — Пройдет ли через двери?
— Пройдет, здесь двери нестандартные!.. Давай поторопимся!
Митя открыл дверь и велел охранникам браться за дело.
Пять метров до выхода Жагина тащили тридцать минут. Тело его кантовали, огромная голова билась об углы, и казалось молодым людям, что тащат они не человека, а огромного быка, у которого вместо головы целая луна.
Жагин стойко переносил мучения, ни разу не застонал даже. Успокаивал, что осталось совсем немного, все за работу получат вознаграждение.
Водитель подал металлический трос к выходу, когда различил в сумерках через зеркало заднего обзора свет фонарика. Еще минут пятнадцать Жагина обвязывали, спорили вполголоса, как эффективнее, чтобы не запрокинулся, пришли к выводу, что под мышками надо вязать.
— Все отлично, ребят! — поддерживал Жагин. — У нас все получится!
— Вира! — скомандовал Митя.
Водитель рванул рычаг, и лебедка, напряженно гудя, чуть ли не воя, сантиметр за сантиметром потащила Жагина из вагона… А потом гигантское тело зависло в воздухе, а трос затрещал, будто был неминуем обрыв.
— У меня лебедка — до пятисот килограмм! — испугался водитель. — Меня же в дисбат за порчу техники!
Всем составом охрана бросилась поддерживать тело Жагина снизу, направляя его к машине, пока наконец продюсера не уложили в кузов.
— Ты место присмотрел? — спросил Жагин Митю, когда грузовик тронулся с места.
— Конечно, Андрей Васильевич. Там, правда, снег еще, так я еловых веток нарезал, а сверху одеял набросал.
— Спасибо.
— Но все равно замерзнете! На дворе минус.
— Я холода не чувствую.
— И термос с кофе я вам взял…
— Хороший ты парень!
Ехать было недалеко, поля начинались прямо за чертой маленького города Коврова. Бескрайние, они подсвечивались на горизонте садящимся солнцем.
До места доехали за пятнадцать минут.
Сгрузили Жагина гораздо легче. Лебедка уложила его прямо на еловый лапник, покрытый ватными одеялами. Только затылок огромной головы улегся прямо в сугроб. Снег зашипел и от человеческого тепла начал таять.
Митя не знал, что сказать, когда работа была сделана. Но здесь поторопил водитель, который заныл, что ему в части надо быть через полчаса, иначе кирдык.
— Иди, Митя, — с трудом проговорил Жагин.
— Вы в порядке? — спросил глупость охранник.
— В порядке…
— Я поехал?
— Езжай. Все помнишь?
— Все.
— С богом!
Все погрузились в кузов, и машина натужно тронулась в обратный путь.
Оставшись в одиночестве в подкрадывающейся к нему ночи, Жагин пытался думать. Но в разросшемся мозгу мысли его терялись, а память выдавала странные картинки не совсем его жизни. Он не мог вспомнить имя своего кота, зато перед глазами проплыл сюжет Бородинской битвы из школьного учебника. Он мучился, чтобы вспомнить лица родителей, но так и не смог это сделать. Из ушей пошла кровь, а из правого глаза импресарио выкатилась большая слеза. Но здесь в воображении всплыл светлый лик Образиночки, его дочери, рыжей, как летнее солнце. Она протягивала к нему руки, все в конопушках, и, заливисто смеясь, звала:
— Папка, иди скорее сюда! Я так по тебе соскучилась!
И он пошел, побежал, помчался на встречу со своей девочкой! Спотыкался и сам хохотал в ответ на ее смех! Рвал с поля яркие цветочки для нее на бегу, от назойливой пчелы отмахнулся — и вдыхал, вдыхал запах счастья! А потом их руки встретились. Маленькие ладошки в большие. Он подбросил дочь к самому голубому небу и, поймав ее, все целовал без устали конопатое лицо своей Образиночки…
— Папочка!
— Любовь моя!..
В огромном перетруженном сердце Жагина лопнула артерия, и через три секунды он умер.
С момента физической кончины в голове продюсера начались глобальные пертурбации. Словно надуваемая всеми мировыми ветрами, она начала стремительно расти. Через несколько секунд башка достигла размеров воздушного шара, а еще через минуту возвышалась огромным ядром над всей областью. Через полторы минуты в продолжающем разрастаться шаре зажегся слабый свет. Или луна в нем отразилась. В этом слабом свете, если приглядеться, можно было различить близлежащий лес, все деревья которого были сплошь усижены дятлами. Их были тьмы…
В дверь купе человека-ксилофона постучали. Сначала робко, а потом трижды уверенно.
Настя Вертигина в этот момент наносила на карельскую березу последний слой полироли и считала этот процесс интимным.
— Одну минутку! — попросила, застегивая кофточку на все пуговички.
— Жагин? — спросил Иван Диогенович.
— Это Митя, охранник.
— Так входите!
Митя открыл дверь и ступил в купе, испытывая некоторое волнение, как от прямого общения с человеком-ксилофоном, так и от красоты девушки Насти.
— Где Жагин? Кажется, уже время!
— Жагин умер, — ответил Митя.
— Как — умер! — побледнела Настя, поднося ладошки ко рту. В ее нежной жизни первый раз умирал кто-то знакомый.
— Большой человек! — прокомментировал Иван. — Очень большой!.. И как с концертом?
— Перед смертью Андрей Васильевич меня инструктировал. Выдал все необходимые документы и расписки.
— Теперь вы будете моим импресарио? — уточнил человек-ксилофон.
— По-видимому, да.
— Что ж, тогда командуйте!
— Спасибо… — Митя собрался с мыслями и доложил: — Машина будет через пятнадцать минут. Приготовьтесь, в город приехали тысячи туристов. Обыкновенным людям, которые были на предыдущих ваших концертах, объявили, что их билеты на последнее выступление недействительны. Чтобы избежать бунта, власти города пообещали выставить на площади огромный экран, на который будет выведена прямая трансляция…
— Афиотаж!.. А кто места горожан займет в зале? — поинтересовался Иван Диогенович.
— Столичная и местная элита.
— Мне страшно! — призналась Настя, а в душе пожалела, что дедушка не увидит ее на сцене. Она очень боялась просить Ивана о протекции.
— Так как, вы говорите, вас зовут?
— Митя…
— Несерьезно! — поморщился Иван Диогенович. — Называйтесь хотя бы уж Дмитрием… Как ваше отчество?
— Константинович…
— Дмитрием Константиновичем!.. Как там у Гоголя?.. «Таким образом и произошел Акакий Акакиевич…» В нашем прочтении — Дмитрий Константинович!.. Дайте нам десять минут, и мы будем совершенно готовы. Так что командуйте, господин новый импресарио!..
К филармонии съезжались гости. К ковровой дорожке подкатывали эксклюзивные автомобили, прибывшие из Москвы и Петербурга, а из них появлялись сильные мира сего со своими блестящими женами и подругами. Вся округа сверкала от блеска многокаратных бриллиантовых украшений. Тысячная толпа горожан улюлюкала и визжала, если узнавала столичную знаменитость в лицо. Тысячи фотовспышек сопровождали именитых гостей ко входу. Здесь еще крупный снег пошел, и вечер обещал стать предвестником волшебног