нимые праздность и потребление, воспроизводимые женой хозяина, а также побочное мнимое отправление праздности прислугой остаются в обиходе как некая условность, пренебречь которой не позволяют требования поддержания репутации. Достаточно часто можно встретить мужчину, который с величайшим усердием предается работе с тем, чтобы его жена могла должным образом олицетворять для него ту меру праздности, которой требует текущий общепринятый здравый смысл.
В таких случаях праздность в исполнении жены будет, разумеется, не просто проявлением лености или безделья. Почти всегда она маскируется какой-либо работой, обязанностями по дому или общественными заботами, причем все перечисленное, по-видимому, мало отвечает каким-либо иным целям (или вообще никаким), помимо убеждения общества в том, что жена не занимается ничем прибыльным или приносящим реальную пользу. Как уже отмечалось там, где мы обсуждали хорошие манеры, такой характер носит большая часть обычного круга домашних обязанностей, которым домашняя хозяйка средних классов отдает свои время и силы. Внимание, которое она уделяет домашним делам нарочитого и общественного свойства, приносят приятные ощущения людям, воспитанным в духе приличий среднего класса, но вкус, к которому взывают эти усилия по украшению дома и поддержанию опрятности, есть вкус, сложившийся под выборочным руководством канона приличий, каковой требует именно таких доказательств затраченных усилий. Результаты трудов жены льстят нам главным образом потому, что нас учили находить их приятными. К таким домашним обязанностям относятся хлопоты в стремлении обеспечить должное сочетание формы и цвета, а также прочие, которые следует отнести к категории эстетических в собственном смысле слова; никто не станет отрицать, что порой здесь достигается некоторая реальная эстетическая ценность. Многое из сказанного выше сводится к тому, что применительно к указанным жизненным благам усилия хозяйки по дому подчинены традициям, которые сформировались под воздействием закона нарочито расточительного расхода времени и средств. Если при этом обретается красота или удобство (что происходит во многом как более или менее удачное стечение обстоятельств), то к этому надлежит приходить способами и средствами, которые определяются великим экономическим законом расточительного расхода сил. Наиболее почетная, «представительная» доля параферналии[14] в домашнем хозяйстве среднего класса – это, с одной стороны, предметы нарочитого потребления, а с другой стороны, способы предъявления мнимой праздности в исполнении хозяйки дома.
Требования к мнимому потреблению со стороны жены хозяина дома действуют и на более низких по доходам ступенях денежной шкалы, причем превосходят в настоятельности требования мнимой праздности. На уровне, ниже которого почти не встречается притязаний на расточительные усилия, на поддержание церемониальной чистоты в доме и тому подобное, там, где напрочь отсутствуют любые сознательные попытки продемонстрировать нарочитую праздность, соображения благопристойности все равно подразумевают, что жена должна потреблять материальные блага в некоторой степени нарочито ради поддержания репутации домохозяйства и его главы. Потому современным результатом развития архаического института становится превращение жены, изначально, фактически и теоретически невольницы и рабы мужчины, производившей товары для его потребления, в церемониального потребителя материальных ценностей, производимых уже мужчиной. Впрочем, она во многом остается, несомненно, рабыней в теории, поскольку продолжающиеся мнимая праздность и мнимое потребление есть наглядный признак подневольного положения.
Мнимое потребление в домохозяйствах среднего и низшего классов не может считаться прямым выражением праздного уклада жизни, ведь домохозяйства с таким уровнем достатка не принадлежат к праздному классу. Скорее праздный уклад жизни тут находит опосредованное выражение. С точки зрения репутации праздный класс занимает главенствующее положение на социальной лестнице, а его образ жизни и нормы достоинства выступают ориентирами репутации для всего общества. Соблюдение этих норм, до некоторой степени приближение к ним, становится обязательным для всех более низких социальных слоев. В современном цивилизованном обществе разграничительная линия между социальными слоями становится размытой и подвижной, и там, где наблюдается такая картина, норма репутации, устанавливаемая высшим классом, навязывается всей социальной структуре вплоть до самых нижних ее слоев почти без сопротивления. В итоге представители каждого слоя общества принимают в качестве идеала благопристойности уклад жизни, принятый в ближайшем к ним вышестоящем слое, и направляют свои усилия на соответствие этому идеалу. Опасаясь лишиться в случае неудачи своего доброго имени и потерять уважение к себе, эти люди вынуждены подчиняться общепринятому кодексу благопристойности хотя бы внешне.
Основанием, на котором в конечном счете зиждется хорошая репутация в любом высокоорганизованном индустриальном обществе, является денежная сила, а способами предъявления денежной силы, тем самым и средствами приобретения или сохранения доброго имени, выступают праздность и нарочитое материальное потребление. Собственно, оба эти способа сохраняют востребованность при движении вниз по ступеням социальной лестницы, пока остается возможным их применение, и внизу, там, где эти два способа применяются, обе обязанности в значительной мере возлагаются на жену и детей хозяина. Еще ниже по социальной лестнице, где для жены практически невозможна всякая степень праздности, даже мнимой, все же сохраняется нарочитое материальное потребление со стороны жены и детей главы семейства. Сам домовладелец тоже может кое-что делать в этом отношении и обыкновенно так и поступает, но при погружении на те уровни, где бедность граничит с прозябанием в трущобах, мужчина, а за ним и дети перестают, по сути, потреблять материальные ценности ради видимости: женщина остается фактически единственной, кто олицетворяет денежную благопристойность домохозяйства. Никакой слой общества, включая сюда и тех, кто страдает в нищете, не отвергает целиком нарочитого потребления, вошедшего в обычай. Никто не отказывается от приобретения предметов этой статьи потребления вообще – разве что к тому принудит жесточайшая нужда. Люди готовы терпеть крайнюю нищету и неудобства, прежде чем расстаться с последней безделушкой или с последней претензией на денежную благопристойность. Ни один класс и ни одна страна на свете не поддаются безоговорочно давлению физических потребностей в такой степени, чтобы лишать себя удовлетворения такой высшей, или духовной, потребности.
Из предшествующего обзора развития нарочитой праздности и нарочитого потребления следует, что возможность использования обоих способов приобретения и сохранения репутации обуславливается элементом расточительства, общим для них обоих. В одном случае это расход времени и сил, в другом – расход материальных благ, и в обоих случаях перед нами способы демонстрации обладания богатством, которые оба трактуются обществом как равноценные. Выбор в пользу того или другого определяется всего-навсего степенью сообразности обстоятельствам в той мере, в какой конкретный способ подчиняется иным нормам приличия, проистекающим из иных источников. На различных ступенях экономического развития выбор между способами диктуется сугубой целесообразностью. Вопрос заключается в том, какой из этих способов окажется наиболее действенным для людей, на чьи убеждения необходимо повлиять. На практике этот вопрос решается по-разному, в зависимости от различных обстоятельств.
Пока сообщество или социальная группа достаточно малочисленны и компактны, чтобы подчиняться одному только факту общей осведомленности обо всех (то есть пока человеческое окружение, к которому индивидуум должен приспосабливаться, желая добиться уважения в кругу личных знакомств и соседской молвы), до тех пор оба способа приблизительно одинаковы по своим результатам. Значит, они оба будут приблизительно эффективными на более ранних стадиях развития. Но с углублением социальной дифференциации и с возникновением потребности оказывать влияние на более широкое человеческое окружение потребление начинает превосходить праздность в качестве основного способа предъявления благопристойности. Это особенно справедливо на поздней, миролюбивой экономической стадии. Средства общения и подвижность населения выставляют индивидуума на обозрение множества людей, не имеющих иных способов суждения о его почтенности, кроме тех материальных ценностей (и, быть может, воспитания), которые он в состоянии предъявить под непосредственным наблюдением.
Современная организация производства действует в том же направлении и другим путем. Потребности современной индустриальной системы зачастую помещают индивидуумов и домохозяйства в такое положение, при котором налицо почти полное отсутствие контакта, кроме проводимого сопоставления. Рассуждая формально, соседи нередко даже не являются соседями по общественному положению, не говоря уже о знакомстве, но все-таки их преходящее мнение может оказаться в высшей степени полезным. Единственным реальным способом предъявить свою денежную состоятельность этим безучастным наблюдателям чьей-то повседневной жизни будет непрерывная демонстрация платежеспособности. В современном обществе также наблюдается более частое посещение больших сборищ людей, которым неведома повседневная жизнь конкретного человека; это такие места, как церкви, театры, бальные залы, гостиницы, парки, магазины и прочее. Дабы поразить мимолетных наблюдателей и сохранить под их взорами самоуважение, о собственной денежной силе следует сообщать так громко, чтобы услышали все вокруг. Выходит, современное направление развития предусматривает дальнейшее распространение нарочитого потребления в ущерб праздности.
Также бросается в глаза, что пригодность потребления как средства поддержания репутации, заодно с вниманием к нему как одному из элементов благопристойности, в полной мере проявляется в тех слоях общества, где наиболее широки социальные контакты индивидуума и где подвижность населения максимально велика. Нарочитое потребление требует от городского населения сравнительно большей доли дохода, если сопоставлять с населением сельским, причем это требование является более настоятельным. В результате для поддержания внешних приличий городскому населению привычка жить впроголодь свойственна больше, нежели сельскому. Поэтому, например, американский фермер, его жена и дочери заметно проигрывают в манерах и в модности своей одежды семье городского ремесленника с равным доходом. Дело не в том, что городское население по природе гораздо настойчивее стремится к особого рода удовлетворенности, обусловленной нарочитым потреблением, и не в том, что оно меньше почитает денежную благопристойность. В городе просто куда нагляднее проявляются преходящий характер этого способа доказывать денежную состоятельность и побуждение к нему. Посему к такому способу прибегают более охотно, и город