ское население в жажде превзойти друг друга поднимает норму нарочитого потребления на более высокий уровень, а в итоге горожанину необходимы сравнительно более высокие расходы для предъявления обществу данной степени денежной благопристойности. Требование сообразности такой повышенной и общепризнанной норме становится обязательным. Норма благопристойности повышается от одного социального слоя к другому, и соблюдение внешних приличий становится насущным условием сохранения достигнутого положения в обществе.
Потребление в городе становится более существенным элементом уровня жизни по сравнению с сельской местностью. Среди сельского населения его место до некоторой степени занимают сбережения и благоустройство дома, которые посредством соседской молвы оказываются достаточно известными и потому тоже служат общей цели создания денежной репутации. Эти домашние удобства и праздность (если ее себе позволяют) надлежит, конечно же, причислять большей частью к статьям нарочитого потребления; почти то же самое можно сказать о сбережениях. Меньшие размеры сбережений, характерные для слоя ремесленников, объясняются, несомненно, в какой-то мере тем, что для ремесленника сбережения суть менее надежное средство предъявления себя человеческому окружению, нежели сбережения для обитателей ферм и малых поселений. Среди последних каждый осведомлен о делах других, в особенности о денежном положении каждого. Если рассматривать этот факт сам по себе, как главный и единственный, данное дополнительное побуждение, которому подвержены слои ремесленников и городских тружеников, не в состоянии сильно сократить размеры сбережений; но в сочетании с иными мотивами, повышающими норму благопристойности в расходах, оно не может не оказывать значительного влияния на склонность к бережливости.
Наглядной иллюстрацией того способа, каким обыкновенно действует этот канон почтенности, будут практики совместного распития напитков, «взаимного угощения» и совместного курения в общественных местах, распространенные среди городских рабочих и ремесленников, а также среди нижних слоев городского населения в целом. Наемных печатников можно охарактеризовать как одну из социальных групп, приверженных такой форме нарочитого потребления, и у них эта форма проявляется с четко выраженными последствиями, которые часто подвергаются публичному осуждению. Те или иные привычки подобного рода, свойственные конкретной социальной группе, приписываются, как правило, некоей, достаточно слабо определяемой, моральной неполноценности – или пагубному влиянию, каковое неким необъяснимым образом, как предполагается, оказывает на нравы этих людей выполняемая ими работа. Применительно к тем, кто трудится в наборных и печатных мастерских и типографиях, их положение можно описать следующими словами. Навыки, приобретаемые в какой-либо одной типографии или одном городе, оказываются востребованными почти везде, в любой другой типографии или городе, то есть инерция обучения специфическому ремеслу незначительна. Вдобавок это занятие подразумевает наличие умственных способностей выше средних и обладание довольно широким общим кругозором, значит, людям, занятым в этой области, обычно проще, нежели всем остальным, извлекать выгоду из малейшего отличия в условиях найма в одном месте по сравнению с другим. Инерция, обусловленная нежеланием покидать родные места, у печатников также незначительна. При этом заработки в печатном ремесле достаточно высоки, вследствие чего имеется возможность относительно свободно переезжать с места на место. В результате возникает большая текучесть наемного труда в печатном деле, пожалуй, более высокая, чем в любой другой, столь же четко оформленной и многочисленной группе рабочих. Эти люди постоянно сталкиваются с новым кругом знакомых, устанавливают с ними мимолетные, преходящие отношения, но доброе мнение таких случайных знакомых все равно ценится в каждый конкретный момент времени. Склонность людей к показному поведению, подкрепляемая чувством товарищества, побуждает свободно тратить деньги на все то, что наилучшим образом служит указанной цели. Повсеместно обычай, стоит ему утвердиться, возводится в неписаный закон и включается в состав общепринятой нормы благопристойности. Следующим шагом будет превращение этой нормы благопристойности в отправную точку для дальнейшего движения в том же направлении, ведь нет никакой заслуги в бездуховной жизни, просто соответствуя норме расточительности, на которую ориентируется как на само собой разумеющееся всякий представитель конкретного ремесла.
Преобладание расточительства в жизни печатников, если сравнивать их с другими рабочими, можно, соответственно, трактовать – хотя бы отчасти – как свидетельство большей свободы передвижения и более преходящего характера знакомств и общения у людей этой профессии. Но, если присмотреться, станет понятным, что истинной основой такого высокого уровня расточительства является все та же склонность к проявлению своего господства и денежной благопристойности, под влиянием каковой французский крестьянин-собственник становится скупым и бережливым, а американский миллионер учреждает колледжи, больницы и музеи. Не воздействуй на канон нарочитого потребления в значительной мере другие черты человеческой природы, ему чуждые, то всякое сбережение было бы логически невозможно для населения в том положении, какое занимают сегодня слои городских рабочих и ремесленников, сколь бы ни были высоки их заработки или доходы.
Впрочем, помимо достатка и желания им похвастаться, существуют и другие нормы репутации, другие более или менее обязывающие каноны поведения, причем некоторые из них порой усиливают или ограничивают действие общего, фундаментального канона нарочитого расточительства. Простейшая оценка восприятия рекламы заставляет нас думать, будто праздность и нарочитое материальное потребление исходно делят между собой область денежного соперничества приблизительно поровну. Далее можно было бы ожидать, что праздность постепенно будет уступать и исчезать по мере поступательного развития экономики и разрастания сообщества, тогда как нарочитое потребление будет неуклонно приобретать все большее значение в относительном и абсолютном выражении – до тех пор, пока не поглотит все доступные товары, не оставив ничего сверх пределов выживания. Однако фактическое развитие общества несколько отличается от подобной идеальной схемы. Праздность исходно преобладает и со временем существенно теснит расточительное материальное потребление – как в качестве прямого выражения достатка, так и в качестве составной части нормы благопристойности – на условно-миролюбивой стадии развития. С этого момента и впредь потребление неуклонно выдвигается на первый план и к настоящему времени уже получает бесспорный приоритет, пусть ему еще далеко до поглощения всех объемов продукции сверх прожиточного минимума.
Изначальное потакание праздности как способу предъявить репутацию восходит к архаическому различению благородных и низких занятий. Праздность почетна и становится обязательной отчасти потому, что она демонстрирует освобожденность от низкого труда. Архаическое разделение общества на благородный и низкий классы опирается на завистническое различение почетных и унизительных занятий, и это традиционное различение становится императивом, каноном благопристойности на ранней условно-миролюбивой стадии развития. Возвышению праздности способствует и то обстоятельство, что она по-прежнему остается столь же зримым доказательством благосостояния, как и потребление. В самом деле, она столь зрима – в том сравнительно малочисленном и стабильном человеческом окружении, в котором индивидуум пребывает на этой стадии развития общества, – что при посредстве архаической традиции, порицающей всякий производительный труд, ведет к появлению крупного безденежного слоя и даже стремится ограничить общественное производство прожиточным минимумом. Последнего удается избежать лишь потому, что рабский труд, работа под принуждением, а не ради уважения, попросту вынуждает производить продукт сверх прожиточного минимума трудовых слоев. Последующее относительное умаление значимости нарочитой праздности как основы репутации происходит отчасти из-за повышения относительной значимости потребления как свидетельства достатка, но частично оно обусловлено иной причиной, чуждой и в некоторой степени антагонистической обычаям нарочитой праздности.
Этим враждебным фактором является инстинкт к работе. Если позволяют прочие обстоятельства, этот инстинкт располагает людей к благосклонному взгляду на производительный труд и на все, что представляет собой пользу для человека. Он располагает к суровому осуждению расточительных затрат времени и сил. Инстинкт к работе присутствует у всех людей и дает о себе знать даже в крайне неблагоприятных условиях. Поэтому, сколь бы расточительным ни выглядело то или иное расходование в действительности, оно должно иметь хотя бы благовидное оправдание, нечто вроде заявляемой цели. Способы, какими при особых обстоятельствах инстинкт к работе порождает стремление к подвигу и завистнические различия между знатными и низкими классами, описывались в одной из предыдущих глав. В той степени, в какой инстинкт к работе вступает в конфликт с законом нарочитого расточительства, он выражается не столько в настоятельном требовании полезности усилий, сколько в постоянном ощущении одиозности и эстетической неуместности явно бесполезных занятий. В силу природы инстинктивной привязанности влияние этого ощущения затрагивает преимущественно и главным образом случаи наглядного и очевидного нарушения его требований. Лишь тогда, когда действие не столь незамедлительно и менее ограничено обстоятельствами, оно распространяется на те существенные отклонения от требований, которые постигаются только по размышлении.
Пока всякий производительный труд продолжает выполняться исключительно или обыденно рабами, ощущение унизительности любых производительных усилий постоянно и сильно присутствует в мышлении, не позволяя инстинкту к работе сколько-нибудь существенно подталкивать людей к производственной деятельности; но с переходом от условно-миролюбивой стадии (характеризуемой рабством и уважением к положению в обществе) к миролюбивой производственной стадии развития (наемный труд и денежная оплата) инстинкт к работе проявляется более действенно. Он начинает агрессивно определять взгляды людей на то, что достойно поощрения, и утверждается в качестве – хотя бы – вспомогательного канона самоудовлетворенности. Оставляя в стороне все привносимые обстоятельства, можно сказать, что сегодня в ничтожном меньшинстве будут те взрослые, кто вовсе не питает намерений достичь какой-либо цели или кто вовсе не испытывает побуждения придать форму предмету, факту или отношению на пользу человечеству. В значительной степени эту склонность может подавлять более насущное побуждение к почтенной праздности и стремление избежать недостойной полезности, а потому, следовательно, она может проявляться лишь в мнимой деятельности, например во взятии на себя «общественных обязанностей», в квазин