Различная степень легкости, с которой разные привычки усваиваются разными людьми, как и различная степень сопротивления при попытке отказаться от той или иной привычки, говорят о том, что усвоение отдельных привычек зависит не только и не просто от продолжительности привыкания. Унаследованные склонности и свойства характера имеют не меньшее значение при выяснении того, какая совокупность привычек станет господствовать в образе жизни индивидуума. Преобладающий тип передаваемых по наследству склонностей, или, иными словами, тип темперамента, присущий доминирующей этнической группе сообщества, во многом предопределяет масштаб и формы выражения привычного образа жизни этого сообщества. О том, насколько важны наследуемые индивидуумом особенности для быстрого и решительного усвоения привычки, свидетельствует та крайняя легкость, с какой иногда перенимается всевластная привычка к алкоголю; также можно напомнить, как аналогичным образом и не менее решительно формируется привычка к строгому соблюдению обрядов благочестия у тех, кто наделен к этому особой предрасположенностью. Схожее значение имеет и та своеобразная легкость привыкания к конкретному человеческому окружению, которая называется романтической любовью.
Люди отличаются друг от друга в отношении наследуемых склонностей или в отношении того сравнительного умения, с каким они разворачивают свою жизнедеятельность в тех или иных областях; привычки, которые совпадают со сравнительно сильными склонностями или переходят в них, проявляясь более выраженно, чем другие, приобретают немалую значимость для благополучия человека. Роль, которую этот элемент играет в формировании ряда сравнительно устойчивых привычек, определяющих уровень жизни, объясняет то нежелание, с каким люди отказываются от привычных статей расходов при нарочитом потреблении. Предрасположенность, в которой нужно усматривать почву для такого рода привычки, есть склонность к соперничеству, а стремление к соперничеству, завистническое сопоставление, есть исконная черта человеческой природы и главная ее особенность. Она в любом новом обличье проявляет себя достаточно ярко и утверждается с большой настойчивостью в тех формах выражения, которые когда-то облюбовала. Когда у индивидуума складывается привычка проявлять себя в той или иной статье почетных расходов (когда на некий заданный набор стимулов привычно отвечают деятельностью конкретного рода и направления, движимой живой и глубоко укорененной предрасположенностью к соперничеству), то от таких расходов отказываются как раз крайне неохотно. С другой стороны, едва приращение денежных сил позволяет индивидууму развернуть жизнедеятельность с новым размахом, древние особенности расы сразу же устанавливают направление, которое должна принять общественная жизнь. Те наклонности, которые уже выражались при посредстве каких-либо родственных форм в развитии жизненного процесса по его корректирующим указаниям и для проявления которых всегда имеются в наличии материальные средства и возможности, будут оказывать особенно сильное влияние при выборе формы и направления, в которых заявит о себе новый прирост совокупной силы индивида. Если перейти к конкретике, то в любом обществе, где нарочитое потребление выступает составной частью образа жизни, увеличение платежеспособности индивидуума, вполне вероятно, будет иметь следствием расходы в какой-нибудь общепринятой области нарочитого потребления.
За исключением инстинкта самосохранения, предрасположенность к соперничеству является, вероятно, сильнейшим, нагляднейшим и наиболее настоятельным среди собственно экономических мотивов. В индустриальном обществе эта предрасположенность к соперничеству выражается в денежном соперничестве; применительно к цивилизованным западноевропейским странам это фактически означает, что такая предрасположенность выражается в какой-либо форме нарочитого расточительства. Потребность в нарочитом расточительстве, следовательно, всегда готова поглотить любое повышение эффективности производства или выпуска товаров, когда наиболее элементарные материальные нужды удовлетворены. Там, где в современных условиях этого не происходит, причину расхождения следует обычно искать в том, что темп увеличения достатка индивидуумов слишком высок и привычка к расходам за ним не успевает; или же конкретный индивид может откладывать приращение в нарочитом потреблении на более поздний срок (обыкновенно ради того, чтобы произвести зрелищное впечатление своим предполагаемым совокупным расходом). По мере того как возрастающая эффективность производства предоставляет возможность обеспечить средства к существованию при меньших трудозатратах, усилия производителей направляются на достижение более высоких результатов в нарочитом потреблении, а вовсе не снижаются до более приемлемого уровня. С ростом эффективности производства и появлением повода сбавить темп прирост выработки обращается на удовлетворение потребности в нарочитом потреблении (эта потребность способна расти бесконечно, подобно тому как, по экономической теории, растут обычно высшие, или духовные, потребности). В основном именно благодаря присутствию этого элемента в норме жизни Дж. С. Милль мог утверждать, что «до сих пор сомнительно, чтобы все сделанные к настоящему времени технические изобретения облегчили повседневный труд хотя бы одного человеческого существа»[16].
Принятая в обществе или внутри того класса, к которому принадлежит человек, норма расходов в значительной мере определяет его жизненный уровень. Эта норма расходов естественно осознается человеком как правильная и хорошая, через привычное созерцание и усвоение того образа жизни, к которому эта норма относится; также она осознается и опосредованно, через распространенное требование соответствовать общепринятому размаху расходов, как подобает, из страха перед неуважением и остракизмом. Принимать норму жизни и ее придерживаться, пока она в моде, – одновременно приятно и целесообразно, причем такое поведение становится необходимым условием личного блага и жизненного успеха. Норма жизни любого класса (по крайней мере, когда речь идет о нарочитом расточительстве) обыкновенно настолько высока, насколько позволяет уровень доходов этого класса, причем с постоянным стремлением к росту. Воздействовать на значимую деятельность, следовательно, означает направлять их к единственной цели, на обретение как можно большего достатка и на отказ от работы, которая не приносит никакой денежной прибыли. В то же время влиять на потребление – значит сосредоточить его на тех направлениях, где оно наиболее хорошо заметно сторонним наблюдателям, доброго мнения которых взыскуют, а те наклонности, следование каковым не предусматривает почетных затрат времени или средств, рискуют постепенно забыться.
Благодаря такой дискриминации в пользу зримого потребления домашняя жизнь большинства классов и сословий выглядит сравнительно убогой по контрасту с тем eclat[17], с той блистательной частью их жизни, которая проходит на глазах наблюдателей. Вторичное следствие той же дискриминации проявляется в том, что люди прячут свою личную жизнь от чужих глаз. Когда речь о той части потребления, которая может без осуждения оставаться в тайне, люди избегают всяческих контактов с соседями. Отсюда отчужденность, уединенность и замкнутость в частной жизни, что характерно для многих промышленно развитых обществ; отсюда же в результате привычка к приватности и скрытности, столь заметная среди положений кодекса приличия у высших классов любого общества. Низкий уровень рождаемости в тех слоях общества, на которые накладывается настоятельное требование почетных расходов, объясняется схожим образом, прослеживается вплоть до базовых признаков нормы жизни, основанной на нарочитом расточительстве. Нарочитое потребление и обусловленное им увеличение расходов, необходимое для надлежащего содержания ребенка, составляют изрядную статью затрат и выступают мощным сдерживающим фактором. Пожалуй, это наиболее действенная из мальтузианских мер благоразумного сдерживания рождаемости[18].
Влияние данного фактора на норму жизни, будь то сокращение менее зримых статей потребления (физическое благополучие и поддержание существования) или малочисленность, а то и отсутствии детей в семье, сказывается, быть может, сильнее всего на тех, кто предается ученым занятиям. В силу предположительного превосходства и редкости талантов и навыков, которыми характеризуется жизнь этих слоев, они по обычаю причисляются к более высокой ступени социальной лестницы, чем следовало бы по денежному положению. Величина почетных расходов для них, соответственно, оказывается чрезмерно большой, и они практически лишаются возможностей уделять внимание другим сторонам жизни. Под воздействием обстоятельств их привычные представления о хорошем и правильном, наряду с ожиданиями общественности относительно денежной благопристойности ученой публики, оказываются чрезвычайно высокими (особенно если отталкиваться от средней состоятельности и уровня доходов их социальной группы и тех групп, которые номинально им равны, но не по образованности). В любом современном обществе, где нет монополии жрецов на занятия науками, люди со стремлением к учености неизбежно вступают в контакт с классами, стоящими над прочими в денежном отношении. Высокие нормы денежной благопристойности, действующие среди указанных вышестоящих классов, проникают в среду ученых, лишь слегка смягчая суровость требований; в итоге в обществе нет слоя, который тратил бы больше ученых в нарочитом расточительстве.
Глава 6Денежные каноны вкуса
Уже не раз повторялось предостережение: притом что регулирующей нормой потребления во многом выступает требование нарочитого расточительства, не следует трактовать сказанное так, будто мотивом, под влиянием которого потребитель действует в каждом конкретном случае, является именно этот принцип в своей неприкрытой, простейшей форме. Обыкновенно мотивом оказывается желание соответствовать установившейся практике, избегать недружелюбного внимания молвы и жить на уровне общепринятых канонов благопристойности как по виду, количеству и сорту потребляемых благ, так и по достойному применению собственных времени и сил. В обычных случаях это ощущение предписывающего обычая проступает в мотивах потребителя и оказывает прямое принудительное давление, прежде всего на потребление в глазах наблюдателей. Но существенная доля предписываемой дороговизны также заметна в потреблении, которое ни в какой сколько-нибудь ощутимой степени не становится известным посторонним; это касается, например, нижнего белья, некоторых разновидностей пищи, кухонных принадлежностей и прочих предметов домашнего обихода, предназначенных скорее для реальной, а не для показной деятельности. Все такие полезные изделия при ближайшем рассмотрении обнаруживают определенные свойства, повышающие цену и продажную стоимость рассматриваемых благ, но не увеличивающие пропорционально пригодность этих предметов для служения материальным целям, которым они якобы очевидно подчиняются.