При отборе под надзором закона нарочитого расточительства складывается кодекс общепризнанных канонов потребления, и в результате потребитель старается соответствовать нормам расточительности в дороговизне и расходах применительно к потреблению благ и затратам времени и сил. Такое развитие предписывающего обычая оказывает прямое и немедленное действие на экономическую жизнь, а также оно косвенно воздействует на человеческое поведение в других отношениях. Восприятие выражения жизни в любой конкретной области неизбежно затрагивает привычную точку зрения на то, что признается правильным и благим в других областях. В органическом комплексе привычек мышления, который составляет суть сознательной жизни индивидуума, экономический интерес отнюдь не изолирован от всех прочих интересов. К примеру, выше уже говорилось о его связи с канонами репутации.
Принцип нарочитого расточительства определяет формирование мыслительных привычек в отношении того, что считать нравственным и почетным в жизни и в предметах потребления. При этом данный принцип пересекается с иными нормами поведения, первоначально никак не связанными с кодексом денежного уважения, но обладающими, непосредственно или в конкретных случаях, известным экономическим значением. Так, канон репутационного расточительства может оказывать прямое или косвенное влияние на чувство долга, чувство прекрасного, на представления о полезности, о благочестивой или ритуальной уместности, а также на представление о научной истине.
Едва ли необходимо затевать здесь обсуждение отдельных ситуаций, когда канон репутационных расходов обыкновенно пересекается с моральными канонами поведения. Таким встречам уделяют большое внимание и широко их освещают те люди, в обязанность которых входит наблюдать и давать указания в отношении всевозможных отступлений от общепринятого морального кодекса. В современных сообществах, где господствующей экономической и юридической чертой общественной жизни выступает институция частной собственности, одной из важнейших характеристик морального кодекса является священная неприкосновенность собственности. Нет необходимости отстаивать или пояснять на примерах справедливость утверждения, что обычай соблюдать неприкосновенность частной собственности пересекается с другим обычаем – добиваться богатства ради доброго имени через нарочитое потребление. Большинство преступлений против собственности, прежде всего тяжких преступлений, подпадают под эту категорию. Широко известно, кстати, что в тех преступлениях, в результате которых в иные руки переходит крупная доля собственности, преступник обычно не подвергается высшей мере наказания или тому величайшему позору, который неминуемо пал бы на него, полагайся мы только на наивный моральный кодекс. Вор или жулик, изрядно разбогатевший путем правонарушения, скорее избежит сурового наказания со стороны закона, чем мелкий воришка; а благодаря возросшему достатку и тратам нечестно приобретенного богатства благопристойным образом ему перепадает толика репутации. Благовоспитанное расходование добычи в особенности привлекает особ, у которых сильно развито чувство внешних приличий, и существенно утишает остроту ощущения моральной низости при виде правонарушителя. Можно также отметить (это прямо связано с рассматриваемым вопросом), что мы все склонны прощать преступление против собственности тому человеку, мотивом действий которого является стремление обеспечить средства к «приличному» образу жизни для жены и детей. Если при этом упоминают, что жена «росла и воспитывалась в роскоши», такое уточнение принимается в качестве дополнительного смягчающего обстоятельства. То есть мы склонны прощать такие преступления, где цель преступника почтенна, где он стремится дать своей жене возможность осуществлять ради него мнимое потребление времени и материальных благ соответственно норме денежной благопристойности. В таком случае обычай одобрения привычного уровня нарочитого расточительства пересекается с обычаем порицания преступлений против собственности, причем до такой степени, что порой невозможно даже решить, выносится порицание или похвала. В особенности наглядно это проявляется там, где правонарушение имеет выраженные признаки хищничества или пиратства.
Вряд ли следует углубляться в изложение данной темы, но стоит, пожалуй, заметить, что все обилие моральных устоев, окружающих представление о неприкосновенности собственности, есть психологическая предпосылка традиционного восхваления богатства. Тут нужно добавить, что богатство, почитаемое как свято неприкосновенное, ценится прежде всего во имя доброй славы, обретаемой через нарочитое его потребление.
О влиянии денежной благопристойности на дух науки и на стремление к познанию будет сказано более подробно в отдельной главе. Также здесь нет особой необходимости останавливаться на представлении о достоинствах благочестия или ритуалов, равно как и об их полезности; данная тема будет затронута среди прочих в одной из последующих глав. Тем не менее практика репутационного расходования играет немалую роль в формировании широкого мнения о правильном и похвальном в вопросах священнослужения; следовательно, тут мы вправе разъяснить, как принцип нарочитого расточительства проявляется в некоторых общепринятых обрядах благочестия и в обусловленной этими обрядами кичливости.
Очевидно, что канон нарочитого расточительства во многом объясняет то явление, которое может быть названо благочестивым потреблением, например потребление священных зданий, церковных облачений и других материальных благ того же рода. Даже в тех современных культах, божествам которых приписывается предрасположенность к нерукотворным храмам[19], священные строения и прочее культовое имущество возводятся и отделываются с известным расчетом на толику почета от расточительных расходов. Достаточно лишь присмотреться или задуматься (оба варианта допустимы), чтобы убедиться, что дорогостоящая роскошь храмов оказывает возвышающее и утешающее воздействие на душевный настрой молящихся. Другим доказательством будет то обстоятельство, что, как известно, всякое свидетельство бедности или запущенности в священном храме вызывает ощущение глубокого стыда у всех очевидцев. Принадлежности для отправления всякого обряда благочестия должны быть безупречными в денежном отношении. Это требование не подлежит обсуждению, пусть полезность указанных принадлежностей может быть сомнительной в эстетическом или ином отношении.
Пожалуй, уместно также будет отметить, что во всех сообществах, в первую очередь там, где норма денежной благопристойности для жилищ невысока, местное святилище лучше украшено, более нарочито расточительно по своей архитектуре и убранству, нежели жилые дома прихожан. Это справедливо в отношении почти всех вероисповеданий и культов, христианских или языческих, но прежде всего верно для более старых и более зрелых религиозных образований. В то же время святилище обыкновенно почти никак не способствует созданию физического удобства для паствы. Вообще-то священные строения лишь в незначительной степени служат физическому благополучию прихожан по сравнению с их более скромными жилыми домами, а также все люди ощущают, что правильный и просвещенный смысл истины, красоты и добра требует, чтобы во всяких расходах на храм нарочитым образом игнорировалось любое удобство прихожанина. Если какой-либо элемент удобства допускается в убранстве храма, этот элемент должен быть как минимум тщательно скрыт и замаскирован под показную строгость обстановки. В наиболее уважаемых современных храмах, где не делается никаких расходов, принцип строгости соблюдается вплоть до превращения убранства храма, особенно на вид, в средство умерщвления плоти. Люди изысканного вкуса в вопросах благочестивого потребления в большинстве своем принимают это аскетически расточительное неудобство как признак необходимой справедливости и добра. Благочестивое потребление есть разновидность мнимого потребления. Этот канон благочестивого аскетизма опирается на денежную репутацию нарочито расточительного потребления, в основании которого лежит правило, гласящее, что мнимое потребление нарочито не должно потакать желанию удобства со стороны мнимого потребителя.
Святилище и его убранство передают ощущение аскезы во всех тех культах, где святой или божество, которому храм посвящен, в нем, как понимается, не присутствуют и сами не пользуются имуществом храма, хотя обладают, как считается, пристрастием к роскоши. Несколько иной характер носят священные параферналии в тех культах, где приписываемый божеству образ жизни приближается к образу жизни мирского патриархального властелина, то есть там, где божество, как представляется, лично потребляет предназначенные ему материальные блага. В данном случае святилище и его убранство в какой-то мере приобретают стиль имущества, которое назначено в нарочитое потребление временному (мирскому) владельцу. С другой стороны, там, где предметы священнослужения используются на службах в честь божества, то есть там, где они потребляются мнимослужителями от имени божества, священное имущество наделяется свойствами, которые подобает иметь предметам, предназначенным сугубо для мнимого потребления.
В последнем случае святилище и принадлежности священнослужения мыслятся не как что-то, способное увеличить удобство или даровать ощущение полноты жизни мнимому потребителю; во всяком случае, они не должны создавать впечатление того, будто целью их потребления является удобство потребителя. Ведь суть мнимого потребления состоит не в обострении чувства полноты жизни потребителя, а в повышении денежной репутации хозяина, в интересах которого имеет место потребление. Поэтому церковные облачения, как всем известно, дорого стоят, богато украшены и неудобны, а в тех культах, где служитель божества, как представляется, не обладает имущественными правами консорта, эти облачения подчеркнуто аскетичны и неудобны по покрою. Причем считается, что именно такими они и должны быть.