[25].
В последующем развитии этот идеал претерпевает изменение, когда, в общепринятом представлении, обязанностью жены из высшего класса оказывается сугубо мнимая праздность. Тогда идеал включает в себя характерные признаки, которые проистекают, как считается, из последовательной праздности или которые с нею сопряжены. Идеал, восхваляемый при таких обстоятельствах, мы черпаем из описания женской красоты поэтами и писателями эпохи рыцарства. В традиционной схеме тех времен высокопоставленные дамы мыслились пребывающими под пожизненной опекой и тщательно освобождались от всякого полезного труда. В сложившихся рыцарских, или романтических, идеалах красоты основное внимание уделялось лицу, утонченности его черт, а также изысканности рук и ног, изяществу фигуры, и в особенности стройной талии. В изображениях женщин на картинах того времени, а также у современных романтических подражателей рыцарским чувствам и образу мысли талия истончается до такой степени, что поневоле начинаешь подозревать крайнюю слабость здоровья дамы. Тот же идеал все еще принят в настоящее время значительной частью населения современных индустриальных обществ, но нужно указать, что наиболее прочно он удерживается в тех нынешних сообществах, которые добились наименьших успехов в экономическом и гражданском развитии и в которых обнаруживаются наиболее существенные пережитки статуса и хищнических институций. То есть рыцарский идеал лучше всего сохраняется в тех сообществах, которые являются наименее современными. Пережитки этого томного, или романтического, идеала широко проявляются во вкусах состоятельных слоев в странах континентальной Европы.
В современных обществах, которые достигли более высокого уровня промышленного развития, высший праздный класс накопил столько богатств, что стало возможным избавить женщин этого класса от малейших подозрений в занятии вульгарным производительным трудом. Здесь женщины начинают терять свое положение мнимых потребителей в восприятии большинства населения, и, как следствие, идеал женской красоты снова начинает изменяться: от немощно изящной, полупрозрачной на вид и опасно стройной женщины наблюдается возвращение к женщине архаического образца, не лишенной ни рук, ни ног, ни вообще личной телесности как таковой. В ходе экономического развития идеал красоты среди народов западноевропейской культуры сместился от женщины с физическим воплощением к изысканной даме, а теперь он начинает опять возвращаться к женщине; все это происходит согласно изменяющимся условиям денежного соперничества. Некогда условия соперничества требовали крепких рабынь, затем стали требовать нарочитого представления мнимой праздности и, следовательно, явной нетрудоспособности; но сегодня это последнее требование перестает соответствовать ситуации, ибо в условиях большей эффективности современного производства праздность становится доступной для женщин настолько далеко вниз по шкале почтенности, что уже не может служить отличительным признаком наивысшего денежного положения.
Помимо такого общего влияния нормы нарочитого расточительства на идеалы женской красоты необходимо особо выделить несколько других факторов, так как по ним хорошо видно, как эта норма может оказывать господствующее воздействие на представления мужчин о женской красоте. Уже отмечалось, что на тех стадиях экономического развития, когда нарочитая праздность признается способом обретения доброго имени, идеал требует от женщины изысканных, миниатюрных рук и ног и тонкой талии. Эти черты вместе с другими, связанными недостатками телосложения, призваны показать, что наделенная ими личность не способна к полезному труду и потому, следуя праздному образу жизни, должна находиться на содержании у своего владельца. Такая личность не приносит пользы, обходится дорого и, следовательно, представляет собою ценность как свидетельство денежной силы. В результате на этой стадии развития общества женщины стараются изменять свой облик соответственно требованиям просвещенного вкуса времени, а мужчины, руководствуясь каноном денежной благопристойности, находят привлекательными эти искусственно насаждаемые патологические черты. Так, например, считается красивой стянутая талия, которая была столь популярной среди всех слоев общества в странах западноевропейской культуры, а китайцы восхищаются деформированными стопами. В обоих случаях налицо увечья, вызывающие нескрываемое отвержение у людей с неискушенным вкусом. Чтобы примириться с такими увечьями, требуется привыкание. Тем не менее не возникает никаких сомнений в их привлекательности там, где они признаются почетными, санкционированными требованиями денежной репутации. Перед нами выражения денежной и культурной красоты, которые постепенно были усвоены в качестве составных элементов идеала женственности.
Выявленная здесь связь между эстетической ценностью вещей и ценностью оных в завистническом соперничестве за денежную репутацию отсутствует, что вполне естественно, в сознании оценивающих. Человек, формируя вкусовое суждение, размышляет над тем, что рассматриваемый предмет расточителен и почетен, а потому его можно по праву считать красивым, и в результате такое суждение не может в полной мере считаться bona fide[26] вкусовым суждением; значит, оно не включается в рассмотрение. Утверждаемая нами связь между почтенностью и воспринимаемой красотой предметов проявляется в воздействии, которое обстоятельство почтенности оказывает на образ мышления оценивающего. Последний привык выносить различные ценностные суждения – экономические, моральные, эстетические и репутационные – в отношении тех объектов, с которыми взаимодействует, и его расположенность к данному объекту под влиянием любого мотива неизменно сказывается на степени восприятия этого объекта при эстетической оценке. Сказанное в особенности справедливо применительно к оценке на основании эстетических суждений и суждений о почтенности. Причем эстетическая оценка и оценка почтенности не так уж далеки друг от друга, как могло бы показаться. Путаница между этими двумя видами оценки возникает прежде всего потому, что ценность предметов почета в обыденной речи, как правило, не подчеркивается каким-либо специальным описательным термином. В итоге для обозначения такого безымянного элемента денежного почета употребляются обиходные слова, призванные выражать категории или элементы красоты, и вследствие этого легко происходит смешение соответствующих понятий. В общем восприятии требования почтенности тем самым срастаются с требованиями чувства прекрасного, и красота, которую не дополняют некие общепризнанные качества доброго имени, попросту отвергается. Но все-таки необходимые условия денежной почтенности и необходимые условия красоты, в наивном ее понимании, не совпадают целиком. Устранение из нашего окружения всего того, что непригодно для денежного соперничества, приводит, следовательно, к более или менее тщательному избавлению от целого ряда элементов красоты, которые не согласуются с такими денежными требованиями.
Основополагающие нормы вкуса бытуют издревле, сложились, возможно, задолго до появления денежных институций, которые являются предметом нашего рассмотрения. Таким образом, в силу избирательного усвоения людьми прошлого отдельных привычек мышления оказывается, что необходимые условия простой красоты лучше всего реализуются в основном посредством недорогих приспособлений и устройств, которые прямо показывают собственную функцию и способ соответствия своему назначению.
Быть может, здесь уместно упомянуть о мнении современной психологии. Красота формы мыслится как зависящая от способности восприятия. Пожалуй, допустимо даже существенно расширить и дополнить это утверждение. Если отвлечься от ассоциаций, намеков и «выразительности» как элементов красоты, то красота всякого воспринимаемого объекта означает, что разум охотно разворачивает свою воспринимающую активность в тех направлениях, которые предлагает рассматриваемый объект. Однако направления, в которых эта активность свободно развертывается или выражается, суть направления, к которым разум склоняется вследствие долгого и обстоятельного привыкания. В том, что касается первичных элементов красоты, такое привыкание происходит столь обстоятельно и долго, что оно вызывает как склонность к оценке рассматриваемой воспринимаемой формы, так и адаптацию физиологической структуры и функции. Если признать, что экономические интересы выступают составной частью понятия красоты, то возможно усмотреть оценку пригодности объекта для служения какому-то назначению, явной и однозначно толкуемой подчиненности жизненному процессу. Такому выражению во всяком предмете экономической пригодности или экономической полезности (назовем это экономической красотой) наилучшим образом служит точное и недвусмысленное указание на его функцию и пригодность для материальной жизни.
На этом основании наилучшим в эстетическом отношении среди полезных объектов будет простой и лишенный украшений предмет. Но, поскольку денежный канон почтенности отвергает недорогие предметы личного потребления, удовлетворение нашего стремления к прекрасному надлежит искать посредством компромисса. Каноны красоты следует обходить при помощи различных ухищрений, которые свидетельствуют о почетных, расточительных расходах и одновременно отвечают нашим критическим представлениям о пользе и красоте (по крайней мере, отвечают какому-то обычаю, который подменяет эти представления). Таким вспомогательным средством проявления вкуса является ощущение новизны, а ему, в свою очередь, способствует любознательность, с которой люди изучают оригинальные и озадачивающие изобретения. Так получается, что большинство предметов, признаваемых красивыми и выполняющих свою функцию как красивые, обнаруживает немалую изобретательность замысла и создается в расчете на то, чтобы озадачить зрителя – сбить его с толку посторонними мыслями и намеками на нечто невероятное; в то же самое время они свидетельствуют о затратах труда, которые превосходят усилия, достаточные для полной пригодности к использованию этих предметов по их очевидному экономическому назначению.