Зато уместным будет отметить общий экономический характер благочестивого потребления по сравнению с потреблением, преследующим другие цели. Указание на ряд мотивов и целей, от которых берет начало благочестивое потребление товаров, поможет в оценке того значения, которое имеют как само это потребление, так и в целом тот склад ума, которому оно близко. Налицо поразительное сходство, если не почти полное тождество мотивов между потреблением, направленным на служение антропоморфическому божеству, и тем, которое направлено на служение праздному господину (вождю или главе рода) в высшем классе общества на стадии варварства. И для вождя, и для божества возводятся дорогостоящие здания от имени человека, который предается служению. Эти здания, как и вещи, их дополняющие, в услужении не должны быть обычными по виду и качеству; они всегда содержат значительную долю нарочитого расточительства. Также можно отметить, что благочестивые здания неизменно архаичны по своему строению и отделке. Слугам вождя и божества надлежит являться перед своим господином в одеждах, украшенных специфическим образом. Характерным в экономическом отношении свойством этого одеяния будет подчеркнутое в нем сверх обычного нарочитое расточительство, дополненное второстепенным характерным свойством (более заметным у церковных слуг, чем у слуг или придворных властителя-варвара), а именно что эта изысканная одежда должна всегда быть в какой-то степени архаичного покроя. Наряды, которые надевают миряне, когда предстают перед лицом Господина, тоже должны быть более дорогостоящими, чем повседневная одежда. Здесь, опять-таки, довольно хорошо заметно сходство между приемной залой вождя и святилищем. В этом отношении требуется известная парадная «чистота» одеяния, признаком которой с экономической точки зрения будет тот факт, что наряды, надеваемые в таких случаях, должны содержать как можно меньше намеков на какое-либо производственное занятие или на какую-либо привычную склонность к материально полезным занятиям.
Это требование нарочитого расточительства и ритуального избавления от следов производства распространяется также на одежду, а в меньшей степени и на пищу, которая потребляется во время священных праздников, то есть в дни, отводимые на поклонение божеству или для почитания каких-то членов сверхъестественного праздного класса рангом ниже. В экономической теории священные праздники, очевидно, должны пониматься как пора досуга, когда мнимой праздности предаются за божество или за святого, во имя которого вводится и во славу которого служит, как мыслится, обязательное воздержание (табу) в эти дни от полезной работы. Характерной чертой всех таких торжеств благочестивой мнимой праздности выступает более или менее жесткий запрет на всякую полезную человеку деятельность. В дни поста нарочитое воздержание от прибыльных занятий и от всяких занятий, которые способствуют (материально) человеческой жизни, дополнительно подчеркивается обязательным воздержанием от потребления, ведущего к удобству или полноте жизни самого потребителя.
Можно отметить, кстати, что светские праздники имеют то же происхождение, но развиваются несколько более косвенным образом. Они постепенно переходят от восприятия в качестве подлинно священных дней – через занимающий промежуточное положение разряд полусвященных дней рождения королей и великих людей, так или иначе канонизируемых, – к нарочно придуманным праздникам для прославления какого-то выдающегося события или какого-либо замечательного явления, которому намереваются оказать честь или добрая слава которого нуждается, как предполагается, в восстановлении. Это более отдаленное усовершенствование в применении мнимой праздности в качестве средства приумножения доброй славы явления или события обнаруживается в наилучшем виде в недавнейших фактах. В некоторых странах был выделен для мнимой праздности День труда. Этот обряд задуман для того, чтобы подкрепить престиж труда архаическим, хищническим способом обязательного воздержания от полезной работы. Этому факту «труда вообще» приписывается добрая слава, объяснимая денежной силой, которую явно доказывает воздержание от работы.
Священные праздники и праздники вообще имеют природу дани, которой облагается основная масса населения. Дань выплачивается в форме мнимой праздности, а возникающий в результате почет приписывается лицу или факту, для прославления которого установлен праздник. Такая «десятина» мнимой праздности причитается всем членам сверхъестественного праздного класса и является необходимой для их доброй репутации. Un saint qu’on ne chôme pa[56] – это на самом деле бедствующий святой.
Помимо облагаемых этой «десятиной» мнимой праздности мирян существуют также особые группы населения (духовенство и иеродулы[57] в их многообразии), чье время всецело выделяется для подобной праздности. На класс священнослужителей возлагается не только воздержание от грубой работы, особенно в том, насколько она может быть прибыльной или понимается как труд, содействующий мирскому благополучию человечества. Табу на труд для священнослужителей сильнее, оно подкрепляется дополнительным предписанием, запрещающим стремление к мирской выгоде даже там, где ее можно иметь без унижающего достоинство участия в производстве. Считается недостойным для слуги божества, точнее, не соответствующим чувству собственного достоинства божества, если слуга будет стремиться к материальной выгоде или заботиться о мирских делах. «Из всех презренных созданий самым презренным является человек, который притворяется, что он жрец бога, а сам является жрецом собственных благ и честолюбивых устремлений»[58].
Существует линия разграничения, которую утонченный в вопросах соблюдения обрядов благочестия вкус без особого труда проводит между теми действиями, которые способствуют полноте человеческой жизни, и таким поведением, которое служит доброй славе антропоморфического божества; деятельность слоя священнослужителей в идеальной варварской схеме всецело лежит по «высшую» сторону от этой границы. Все, что подпадает под определение экономики, оказывается ниже должной заботы духовенства при его высоком сане и звании. Зримые исключения из этого правила, например у некоторых средневековых монашеских орденов (где монахи действительно занимались какой-то полезной работой), ничуть его не опровергают. Эти ордена едва ли возможно причислять к духовенству, так как монахи не были священнослужителями в полном смысле этого слова. Также можно заметить, что подобные ордена, поощрявшие своих членов к зарабатыванию средств к существованию, приобрели дурную славу, оскорбляя чувство пристойности в тех обществах, где они возникали.
Священник не должен браться за физически производительный труд, но потреблять он должен в изрядной мере. Однако даже применительно к потреблению нужно отметить, что оно должно принимать такие формы, чтобы не давать оснований к подозрениям в собственной выгоде или полноте жизни, то есть подчиняться правилам мнимого потребления, о которых говорилось в соответствующем месте в одной из предыдущих глав. Обыкновенно для священнослужителей неприлично выглядеть сытыми или веселыми. В самом деле, во многих наиболее развитых культах запрет всякого потребления, отличного от мнимого, доходит до того, что предписывает умерщвление плоти. Даже в тех вероисповеданиях, которые свойственны современным индустриальным обществам, где символ веры получает новейшие формулировки, считается, что всякая веселость и пыл в наслаждении радостями этого мира чужды истинному церковному приличию. Любой намек на то, что эти слуги невидимого Господина проводят жизнь вовсе не в ревностном служении доброму имени божества, а в усердном стремлении к собственным целям, оскорбляет наши чувства, порождает ощущение чего-то, коренным и непреложным образом неправильного. Священнослужители суть слуги, но занимают достаточно высокое положение на социальной шкале благодаря падающему на них заемному свету величия господина. Их потребление есть мнимое потребление, а поскольку в развитых культах божество не нуждается в материальной выгоде, их занятием является мнимая праздность в полном смысле слова. «Итак, едите ли, пьете ли, или иное что делаете, все делайте во славу Божию»[59].
Можно добавить, что тот же характер мнимости придается и жизни светских лиц в той мере, в какой они, считаясь слугами божества, уподобляются духовенству. Это естественное следствие довольно широко в приложении. В особенности оно приложимо к тем движениям за реформу или восстановление в правах религиозной жизни, которые стремятся к суровости, пиетизму, аскетичности, то есть которые ставят жизнь человека в прямую и рабскую зависимость от духовного повелителя. Иными словами, там, где институт духовенства теряет силу, или там, где есть исключительно живое ощущение непосредственного и властного участия божества в житейских делах, считается, что мирянин находится в прямой рабской зависимости от божества, а его образ жизни, как мыслится, становится показателем мнимой праздности, направленной на укрепление славы господина. В таких случаях возврата непосредственное подчинение выступает в качестве ключевого элемента благочестивой позиции. При этом особое значение придается строгой и причиняющей неудобства мнимой праздности в ущерб нарочитому расточительству как способу снискания Небесной милости.
Некоторое сомнение в том, что такое описание священнического образа жизни является вполне правильным, возникает на том основании, что значительная часть современного духовенства во многих моментах отходит от такого образа жизни. Этот образ жизни утрачивается среди духовенства тех вероисповеданий, которые в какой-то мере отошли от давно установленной системы вероучений и обрядов. Они снисходят до заботы, хотя бы показной, о мирском благоденствии светских лиц, равно как и о своем собственном. Стиль жизни не только в частной, домашней обстановке, но нередко даже на людях уже не отличается так сильно от стиля жизни лиц светского склада ни в показной строгости, ни в архаизме проявлений. Это наиболее справедливо в отношении тех вероисповеданий, которые дальше других разошлись с традицией. На это возражение нужно ответить, что здесь нам приходится иметь дело не с расхождением в теории священнической жизни, а с неполным соответствием этой группы духовенства характерному образу жизни. Речь идет лишь о несовершенных представителях частично сформировавшегося священства, и их образ жизни не следует рассматривать как истинно и достоверно священнический. Таких клириков можно было бы назвать «полукастовым» духовенством или духовенством, находящимся в процессе становления или воссоздания. Оно, как можно ожидать, будет обнаруживать характерные черты священнической функции только в виде, замаскированном чуждыми мотивами и традициями, вследствие того что в цели тех организаций, которым принадлежит эта полукастовое духовенство, вмешиваются факторы, отличные от анимизма и статуса.