[64], а потому магический аппарат форм и ритуалов сохраняется в ученых кругах примитивных сообществ как нечто само собой разумеющееся. Ритуал и параферналии обладают магическим действием, как бы говоря о присутствии оккультных сил, и его положение неотъемлемого фактора на ранних этапах развития магии и науки отвечает этому особому назначению и отражает одновременно почтительное отношение к символам.
Это представление о действенности символического ритуала, а также о симпатическом эффекте посредством ловкого обращения с традиционными принадлежностями при совершении какого-либо действия, конечно, более явно и в большей мере присутствует в магической практике, нежели в обучении наукам, даже наукам оккультным. Впрочем, вряд ли отыщется много таких людей с утонченным представлением о схоластических достоинствах, для кого связанные с наукой ритуальные принадлежности будут совершенно бесполезными. Степень, в которой эта ритуальная параферналия властвует над развитием цивилизации, ясна всякому, кто даст себе труд поразмыслить над историей человеческого образования. Даже в наши дни встречаются такие признаки ученого сообщества, как шапочка и мантия, матрикуляция[65], церемонии посвящения и вручения дипломов, а также присуждение ученых степеней, званий и отличий, причем оно производится таким образом, что наводит на мысль о чем-то вроде наделения апостольской благодатью. Несомненно, что все эти характерные признаки учености – обряды, одежды, сакраментальное посвящение, передача особых званий и достоинств посредством наложения рук и тому подобные – непосредственно заимствованы из практики духовенства, однако их происхождение можно проследить и глубже, до источника, из которого они были почерпнуты уже обособленными, собственно жреческими слоями в ходе дифференциации, посредством которой жрец отделился от колдуна, с одной стороны, и от слуги земного господина – с другой стороны. По происхождению, а также по психологическому содержанию эти обычаи и представления, на которых они основываются, относятся к той стадии развития культуры, когда творили свои ритуалы ангекоки и заклинатели дождя[66]. В поздних обрядах благочестия, как и в системе высшего образования, они выступают как пережитки крайне древних форм анимизма, характерных для ранних этапов развития человеческой природы.
Можно с уверенностью утверждать, что эти ритуалистические черты системы образования в настоящее время и в недавнем прошлом имеют место прежде всего в высшем, либеральном или классическом образовании, а не в технических или практических знаниях. В той мере, в какой этими чертами обладают технические, не столь почетные отрасли образовательной системы, они, по всей видимости, были заимствованы у первой категории учебных заведений; мягко выражаясь, будет крайне маловероятным продолжение их существования без постоянной поддержки в примере, подаваемом высшими, классическими ступенями образования. Усвоение этих практик преподавателями практических школ есть подражание, продиктованное сильным желанием насколько возможно следовать нормам схоластической почтенности, которые устанавливаются высшими рангами и классами, каковые, в свою очередь, переняли эти нормы по законному праву фамильного наследования.
Вполне можно сделать следующий шаг в нашем анализе. С наибольшей силой и едва ли не самопроизвольно сохранение ритуалистических черт и возвращение к ним обнаруживается в тех учебных учреждениях, которые имеют отношение прежде всего к образованию духовенства и праздного класса. Соответственно должно быть ясно (и действительно, вполне очевидно следует из обзора недавних изменений в жизни колледжей и университетов), что всякий раз, когда заведения, основанные для просвещения низших слоев общества в непосредственно полезных отраслях знаний, перерастают в высшие учебные заведения, наблюдается развитие ритуального церемониала и параферналии, а также усовершенствование схоластических «функций», которое сопровождает переход из области домашней практичности в более высокие, классические сферы. Исходной целью этих учебных заведений и той функцией, которую им приходилось выполнять на первом из этих двух последовательных этапов развития, была подготовка к работе молодежи из производящих слоев населения. На более высоком, классическом уровне обучения, к которому обыкновенно стремятся все учебные заведения, основной целью становится приготовление молодежи из рядов духовенства и праздного класса (или зарождающегося праздного класса) к материальному и нематериальному потреблению благ согласно принятым в обществе благопристойным правилам и способам. Столь счастливый переход в высшую категорию является обыкновенно участью учебных заведений, основанных «друзьями народа»[67] для помощи желающим возвыситься молодым людям; и там, где этот переход производится по правилам хорошего тона, налицо часто, если не всегда, соответствующая перемена к более ритуализированному образу жизни.
В наши дни ученый ритуал процветает в тех учебных заведениях, главной целью которых является преподавание «гуманитарных наук». Это соответствие обнаруживается, пожалуй, наиболее четко в истории американских колледжей и университетов, возникших недавно. При этом имеется много исключений из данного правила, особенно среди тех учебных заведений, которые были основаны типично почтенными ритуалистическими церквями и которые поэтому сразу начинали с консервативного, классического обучения или приходили к классике ускоренными темпами. Но общим правилом для колледжей в новых американских сообществах на протяжении текущего столетия было следующее: пока круги населения, из которых колледжи набирают своих учащихся, подчиняются привычкам к работе и бережливости, до той поры воспоминания о колдунах находят в образе жизни колледжей лишь скупое и случайное одобрение. Но стоит начаться заметному накоплению богатства в обществе, стоит учебному заведению заручиться поддержкой праздного класса, как наблюдается выраженное стремление ритуализировать учебный процесс, принять и утвердить старинные формы одежды, а также общественные и ученые церемонии. Например, рост достатка избирателей, поддерживающих тот или иной конкретный колледж в штатах Среднего Запада, приблизительно совпадает со временем принятия – сначала сдержанного, а затем ставшего властной модой – вечерней формы одежды для мужчин и декольтированного платья для женщин в качестве подобающих одеяний для ученых церемоний или светских увеселений в ученых кругах. Если не учитывать физическую трудоемкость столь обширной задачи, проследить эту взаимосвязь было бы довольно просто. То же в целом справедливо и в отношении моды на мантию и шапочку.
Мантия и шапочка распространились во многих колледжах в качестве ученых знаков отличия за последние несколько лет, и можно с уверенностью утверждать, что это вряд ли могло произойти намного раньше или до той поры, пока не сложилось в обществе достаточно выраженное намерение (под влиянием праздного класса) возвратиться к архаическим взглядам на легитимную цель образования. Указанные приметы ученого ритуала, как можно заметить, не только потакают представлениям праздного класса об уместности вещей, возрождая в известной степени архаическую склонность к зрелищности и тягу к старинной символике, но и одновременно соответствуют образу жизни праздного класса, поскольку подразумевают изрядную долю нарочитого расточительства. Точная дата возвращения к мантиям и шапочкам наряду с тем фактом, что этот обычай охватил сразу столько учебных заведений, по-видимому, были в какой-то мере обусловлены усилением атавистического ощущения сообразности и почтенности в конкретном сообществе.
Быть может, не будет совсем уж неуместным отметить, что по времени этот любопытный возврат в прошлое совпадает, по-видимому, с расцветом определенной моды на атавистические настроения и традиции в других областях человеческой деятельности. Возвратная волна, похоже, получила исходный стимул из психологически разрушительных последствий гражданской войны[68]. Опыт войны порождает в изобилии хищнические привычки мышления, вследствие чего клановость в некоторой степени вытесняет чувство солидарности, а место стремления к справедливой повседневной полезности занимает стремление к завистническому отличию. В результате совокупного действия этих факторов послевоенному поколению во многом суждено было стать свидетелем восстановления в правах элемента статуса, как в общественной жизни, так и в системе соблюдения обрядов благочестия и других символических или церемониальных форм. На протяжении 1880-х, а также, менее явно, 1870-х годов отмечалось постепенное нарастание благосклонности в восприятии условно-хищнических деловых обычаев, к подчеркиванию статуса, антропоморфизма и консервативности вообще. Наиболее непосредственные выражения варварского темперамента, скажем, возобновление практики объявления вне закона поразительно условно-хищнических мошеннических карьер ряда «капитанов индустрии», достигли расцвета даже ранее и к концу 1870-х годов уже находились на спаде. Повторный расцвет антропоморфических настроений, видимо, также миновал этап наивысшего расцвета до начала 1880-х годов. Но ученый ритуал и его параферналии, о которых здесь говорится, являются еще более отдаленным и неясным выражением варварских анимистических представлений; следовательно, они входили в моду медленнее, а свое наилучшее развитие обрели еще позднее. Есть основания полагать, что высшая точка в их развитии уже пройдена. Если бы не стимул, обусловленный новым опытом войны, и если бы не поддержка растущим классом богатых всякого ритуала, в особенности любого расточительного обряда, который прямо указывает на различия в статусе, то вполне вероятно, что недавние улучшения и дополнения схоластических знаков отличия и церемониалов постепенно сошли бы на нет. Впрочем, пусть верно, что мантия, шапочка и возникшее вместе с ними более строгое соблюдение академических приличий были привнесены волной послевоенного возврата к варварству, не подлежит сомнению, что такой ритуалистический возврат не мог утвердиться в образе жизни колледжей до тех пор, пока накопленное в руках собственнического класса богатство не сделалось необходимой денежной предпосылкой для движения, которое должно было привести колледжи к уровню требований праздного класса к высшему образованию. Мантия и шапочка суть броские атавистические черты современной университетской жизни, и при этом они знаменуют собой тот факт, что колледжи решительно превратились в учреждения праздного класса либо по фактическим достижениям, либо по своим устремлениям.