[9] от осквернения повседневным трудом.
Summum crede nefas animam præferre pudori,
Et propter vitam vivendi perdere causas[10].
Уже отмечалось, что определение «праздный» в том значении, в котором оно употребляется здесь, не означает лени или блаженного ничегонеделания. Оно подразумевает непроизводительное потребление времени. Время потребляется непроизводительно, во-первых, под влиянием представления о недостойности производительного труда и, во-вторых, как доказательство возможности позволить себе жизнь в безделье благодаря денежному успеху. Но далеко не вся жизнь праздного господина открыта глазам зрителей, которых нужно поражать зрелищем почтенного досуга, по идеальной схеме эту жизнь и составляющего. Отдельные части его жизни по необходимости скрываются от взоров публики, и об этом времени, проводимом в уединении, праздный господин должен ради своего доброго имени уметь дать убедительный отчет. Ему нужно отыскать какое-либо очевидное свидетельство досуга, проводимого не на виду у зрителей. Это можно сделать лишь косвенно, посредством осязаемых и наглядных результатов такого досуга, как было ранее с предъявлением осязаемых плодов труда, выполняемого для праздного господина ремесленниками или слугами у него на содержании.
Наглядным свидетельством производительного труда выступает материальный результат: обыкновенно это какой-либо предмет потребления. В героических свершениях тоже возможно и принято обеспечивать какой-то осязаемый результат, который может служить для предъявления в виде трофея или добычи. На более поздней стадии развития общества входит в обычай придумывать какие-нибудь отличительные знаки и почетные регалии, которые призваны служить общепринятыми доказательствами доблести и которые одновременно указывают на качество или степень доблести, ими символизируемой. По мере роста плотности населения и по мере усугубления многообразия человеческих отношений все частности жизни подвергаются пересмотру и уточнению; использование трофеев развивается в систему рангов, титулов, степеней и знаков отличия, типичные примеры которых суть геральдические знаки, медали и почетные украшения.
С экономической точки зрения праздность, рассматриваемая как вид занятости, состоит в близком родстве с доблестной деятельностью; достижения, характерные для праздной жизни и предъявляемые в качестве ее внешних признаков, имеют много общего с трофеями героических свершений. Но праздность в более узком смысле слова, отличная от доблестной деятельности и от всякого будто бы производительного употребления сил на что-либо, по существу, бесполезное, обычно не приводит к появлению каких-то материальных следов. Поэтому оценивать былые свершения при праздной жизни обыкновенно приходится посредством «нематериальных» ценностей. Такими нематериальными свидетельствами былой праздности выступают квазинаучные или квазихудожественные достижения, а также осведомленность о событиях и случаях, не имеющих непосредственного отношения к улучшению человеческой жизни. Так, к примеру, в наше время бытует знание о мертвых языках и об оккультных науках, о правописании, синтаксисе и просодии, о различного рода домашнем музицировании и прочих семейных развлечениях, о свежайших поветриях в одежде, обстановке жилья и способах выезда[11], об играх и развлечениях, о ценимых домашних питомцах, будь то собаки или скаковые лошади. Во всех этих отраслях знаний изначальным мотивом к их приобретению (благодаря чему они, собственно, когда-то вошли в моду), могло быть что-то, никак не связанное с желанием показать, что досуг тратится отнюдь не на производственное занятие; однако, не служи эти достижения оправданием непроизводительной траты времени, они бы довольно быстро исчезли, вместо того чтобы сделаться привычными свидетельствами жизни праздного класса.
В известном смысле эти достижения возможно причислить к области ученого знания. Помимо и кроме них, имеются иные общественные явления, которые постепенно переходят из области учености в область физического навыка и ремесла. Сюда относятся совокупности правил, известные как воспитанность и умение держать себя, вежливое обхождение, этикет, а также вообще соблюдение приличий и церемоний. Эта категория явлений более явно и непосредственно предстает наблюдению, а потому их все шире и настоятельнее признают необходимыми свидетельствами почтенной степени праздности. Нужно отметить, что все соблюдение церемоний, попадающее под определение хороших манер, занимает важное место в оценке людей на той стадии общественного развития, когда нарочитая праздность становится основным признаком уважения, а не на более поздних стадиях. Варвар условно-мирного этапа развития производства куда более благовоспитан в том, что касается соблюдения правил, нежели любой из людей, кроме самых изысканных, пожалуй, живших в поздние века. Общеизвестно (по крайней мере, так принято теперь считать), что хорошие манеры приходят в упадок тем заметнее, чем дальше общество отходит от патриархальной стадии развития. Немало джентльменов старой школы вынужденно высказывали свои сожаления по поводу недостойных манер и недостаточной обходительности даже среди высших слоев современного индустриального общества; а забвение церемониального кодекса – иначе говоря, вульгаризация жизни – среди самих промышленных слоев сделалось в глазах всех утонченных натур одной из главных аномалий цивилизации поздних времен. Забвение, от которого страдает этот кодекс у деловых людей, свидетельствует (никакого осуждения!) в пользу того факта, что внешние приличия суть плод жизни праздного класса и ее показатель, в полной мере соблюдаемый лишь при режиме строгого соблюдения положения в обществе.
Источник или, лучше сказать, происхождение хороших манер следует, конечно, искать в чем-то другом, а не в сознательных усилиях со стороны благовоспитанных людей показать, сколько времени они потратили на освоение этих манер. Конечная цель их придумывания и внедрения, когда они были новыми, заключалась в том, что они были красивее и выразительнее. Во многом своим появлением и развитием церемониальный кодекс пристойного поведения обязан желанию вызвать к себе доверие или выказать добрую волю, как утверждают социологи и антропологи, и этот исходный мотив за редкими исключениями (если таковые вообще случаются) присутствует почти всегда в поведении благовоспитанных людей на любой более поздней стадии развития общества. Хорошие манеры, как нам говорят, суть отчасти уточнение жестов, а отчасти суть символические и общепринятые пережитки прошлого, выражающие былые проявления господства, личного услужения или личного контакта. В значительной мере они являются выражением отношений статуса, символической пантомимой господства, с одной стороны, и подчиненности, с другой стороны. Везде, где в настоящее время хищнический склад и проистекающие из него отношения господства и подчиненности передает свои воззрения общепринятому укладу жизни, щепетильное соблюдение всевозможных особенностей поведения имеет крайне важное значение, а упорство, с которым скрупулезно блюдутся ранги и титулы, вплотную приближается к идеалу, установленному когда-то варварами условно-миролюбивых кочевых сообществ. Хорошими примерами таких духовных пережитков являются некоторых страны континентальной Европы. В этих сообществах налицо стремление к архаичному идеалу хороших манер, которые словно признаются как наделенные самостоятельной ценностью.
Внешние приличия, будучи символами и пантомимой, вначале были полезными исключительно для замещения символизируемых ими фактов и качеств, но затем претерпели превращение, какое обыкновенно случается в человеческом общении со всеми символическими фактами. По общему представлению, манеры приобрели значимость сами по себе, усвоили сакраментальный характер, в значительной мере не зависимый от тех фактов, которые первоначально за ними стояли. Отклонения от кодекса внешних приличий делались все более одиозными в глазах окружающих, а хорошее воспитание считалось и считается, по досужему суждению, не просто случайным признаком превосходства, а неотъемлемым свойством достойной личности. Немногое способно внушить нам инстинктивное отвращение сильнее, чем нарушение правил приличия, и мы так далеко зашли по пути приписывания общепринятому соблюдению этикета некой самоценности, что мало кто в состоянии отделить нарушение этикета от ощущения недостатка достоинства у нарушителя. Можно примириться с изменой вере, но нельзя смириться с нарушением правил поведения. «Манеры делают человека»[12].
Тем не менее, пусть хорошие манеры в представлении их носителя и в глазах наблюдающего обладают некоей внутренней значимостью, ощущение присущей им правильности является лишь условным источником моды на манеры и воспитанность. Скрытые экономические основания хороших манер надлежит искать в почетном характере того праздного или непроизводительного потребления времени и сил, без которого не обходится их приобретение. Знание хороших манер и обладание ими усваиваются только после продолжительной практики. Утонченный вкус, изысканные манеры и образ жизни выступают приемлемыми доказательствами благородного происхождения, потому что хорошее воспитание требует времени, сил и расходов, то есть, следовательно, невозможно для тех, чьи силы и время поглощаются работой. Знание правил приличия есть prima facie свидетельство того, что часть жизни благовоспитанного человека, проводимая им в уединении от публики, потрачена с пользой на достижения, лишенные какой-либо материальной прибыльности. В конечном счете значение хороших манер заключается в том факте, что они представляют собой своего рода расписку в праздном образе жизни. Значит, если идти от обратного, раз уж праздность есть общепринятое средство обретения денежной репутации, получение навыка в соблюдении внешних приличий необходимо всем, кто домогается малой толики денежного достоинства.