Семидесятичетырехлетний Уолтер Сикерт настолько же кипуч и свободолюбив, насколько юный Тедди исполнителен и прилежен. Недавно Сикерт завел роман с двадцатисемилетней Пегги Эшкрофт, которая только что с успехом выступила в спектакле «Ромео и Джульета» в театре «Олд Вик»[134].
«Чем мы старше, тем мы хуже!» – как-то сказал он. Этот афоризм описывает как его любовные связи, так и умение сводить концы с концами. Известный транжира – Сикерт не в состоянии не тратить деньги на такси, телеграммы, одежду, аренду жилья и всяческий антиквариат – он оказался на грани банкротства, задолжав более 2000 фунтов домовладельцам, торговцам произведениями искусства, мастерам и не в последнюю очередь государственной налоговой службе. Кое-кто из его друзей подозревает, что для него безденежье – признак истинного художника.
Несколько друзей пришли к нему на помощь, объявили сбор денег в его пользу и собрали 2050 фунтов; потом они уговорили его переехать из Лондона в Кент. Так он и очутился в этом большом старом доме из красного кирпича. Там большой сад с плодовыми деревьями и хозяйственными постройками. В деревне поговаривают, что в детстве сама королева Виктория каталась на ослике в Бродстерсе, но ослик понес и прибежал вместе с нею в этот самый сад.
Сикерт много переделал в доме, например, превратил старые григорианские конюшни в художественную мастерскую и возвел что-то вроде клети с восточной стороны, где развешивает картины на просушку. Нет ничего лучше восточного ветра, чтобы высушить холст, говорит он своим ученикам: таким образом процесс сокращается с двух недель до суток.
Немногие в деревне знают, кто он вообще такой, хотя развевающийся оперный плащ, шляпа с широкими полями и рубашка без воротничка внушают местным подозрение, что он художник. Его общительность еще больше нервирует жителей; ведь он, говорят, даже приглашал к себе на чай с бананами совершенно незнакомых людей. Он любит детей и считается с их мнением. Его сад граничит с игровой площадкой сент-питерской начальной школы; иногда Сикерт вывешивает свои холсты наружу, чтобы послушать, что скажут о них школьники. Другим художникам он советует поступать так же. «Дети всегда знают». Но, как многих творцов, порой его охватывает скука, а порой он груб с незваными гостями.
Восемнадцатилетний Тедди Хит любит петь в хоре, и однажды декабрьским вечером он возглавляет процессию колядующих подростков, которые с нотами в руках направляются по засыпанной гравием дорожке ко входу в усадьбу Отвиль. Компания поет две песни и ждет у двери с ящиком для пожертвований наготове.
Но никто не выходит. «Ни звонок, ни дверной молоток не вызвали никакой ответной реакции, – вспоминает Хит сорок лет спустя, – однако в конце концов занавеска у окна отдернулась, и мы увидели в проеме маленькое, морщинистое, седобородое лицо[135]. Почти сразу же штора задернулась снова. Мы подождали. Дверь чуть-чуть приоткрылась на цепочке.
«Подите прочь!», – сказал Сикерт, и мы ушли».
После смерти в 2005 году по завещанию Эдварда Хита практически все его состояние в 5,4 миллиона фунтов идет на то, чтобы его дом в Солсбери оставался открытым для посещения[136]. Еще один, и только один, британский премьер-министр XX века, который удостоился подобного отличия, это сэр Уинстон Черчилль.
Среди выставленных в доме картин есть этюд в задумчивом разочаровании, который Хит урвал за 19 фунтов у галереи «Лестер» вскоре после окончания Второй мировой войны. Это офорт «Тоска», подписанный Уолтером Сикертом.
УОЛТЕР СИКЕРТ учит УИНСТОНА ЧЕРЧИЛЛЯ
Даунинг-стрит, 11
Июнь 1927 года
Уотлер Сикерт читает газету, и одна заметка привлекает его внимание. Речь в ней идет об одной его знакомой, которую он знал шестнадцатилетней девушкой более четверти века назад. Клементину Черчилль, которая теперь замужем за канцлером казначейства Уинстоном Черчиллем, сбил омнибус на пешеходном переходе в Найтсбридже.
Они впервые встретились, когда четырнадцатилетняя Клементина приехала на каникулы в Дьеп в 1899 году. Сикерт был знаком с ее матерью и захаживал к ним в гости. Клементину тут же увлек богемный персонаж с копной светлых волос и пронизывающими зелеными глазами. «Он глубоко поразил Клементину и казался ей самым красивым и неотразимым человеком на всем свете», – пишет ее дочь Мэри восемьдесят лет спустя.
Когда мама посылала Клементину за покупками, на улице она часто сталкивалась с Сикертом. Однажды она остановилась посмотреть на его новую картину.
– Тебе нравится? – спрашивает он.
Молчание Клементины продлилось чуть дольше нужного.
– …Да, – ответила она.
– А что тебе не нравится?
Клементина опять помолчала.
– Мистер Сикерт, такое впечатление, что вы на все смотрите грязными глазами.
Сикерт спросил у ее матери, можно ли Клементине заглянуть к нему на чашечку чаю. Девушка поднялась на холм в Невилль-ле-Дьеп, где стоял его дом, и ее впустила экономка и любовница художника, бравая мадам Виллен. Сикерта не было дома, и Клементина осталась ждать его в комнате, «очень грязной», как показалось ей. «Меня это потрясло, и я подумала: «Может, мама сумеет подыскать мистеру Сикерту экономку получше». Сикерт все не появлялся, и девушка нашла себе занятие – убрала его комнату. Сначала она застелила постель, потом подмела пол. Потом она взяла селедочный скелет с тарелки и выкинула его в окно, а потом помыла и убрала тарелку.
В этот момент вошел Сикерт.
– Где моя селедка? – рявкнул он.
– Я ее выбросила.
– Ах ты поганка! Кто просил тебя совать нос! Я собирался ее писать! И где, интересно, та красивая тарелка, на которой она лежала?
– Я помыла ее и поставила на полку.
Но Сикерт простил Клементину, и той же зимой выжег ее портрет на хоккейной клюшке раскаленной кочергой. Через два года в Париже он принимал ее у себя целый день, представил Камилю Писсарро и поводил по Люксембургской галерее. За обедом она спросила его, кого он считает величайшим из живущих художников. Он потрясенно посмотрел на нее и ответил:
– Разумеется, я.
Двадцать шесть лет спустя Сикерт отправляется посетить пострадавшую Клементину на Даунинг-стрит, 11. Она представляет его своему мужу; они тут же находят общий язык. Черчилль обожает живопись и всегда готов совершенствоваться. Но он нетерпелив. Сикерт советует ему не торопиться и работать по наброскам и эскизам, а не бросаться очертя голову в «буйство красок», как обычно делает Черчилль.
Взамен канцлер казначейства дает безответственному живописцу советы о том, как разумно управлять финансами. Увы, его рекомендации влетают в одно ухо и вылетают из другого. Сикерт не разбирается в бухгалтерии и не имеет никакого желания обуздывать свои порывы[137].
Летом Черчилли регулярно приглашают Сикерта к себе в Чартвелл. Художник приезжает в ярко-красных носках и за ужином развлекает хозяев песенками из мюзик-холла. Днем Черчилль сидит на солнышке, не отходя от холста, а Сикерт по большей части сидит в доме за задернутыми шторами и читает романы. Время от времени он выходит на улицу в своей оперной шляпе. Черчилль упрашивает его раскрыть секрет, как «передать чудесную зелень и багряницу», которые он видит вокруг, на холсте, но Сикерт давно уже не интересуется живописью на пленэре.
Некоторые полагают, что Сикерт испортил Черчилля как живописца, потому что учил его, что лучше писать с фотографий, а не с натуры. Но Черчилль не согласен. «Я весьма взволнован тем, какие горизонты он раскрывает передо мной, – пишет он Клементине. – Я уже вижу, как смогу написать картины гораздо лучше тех, на которые считал себя способным прежде. Он поистине дал мне вторую жизнь в качестве художника».
Черчилль покупает себе «прекрасный фотоаппарат» и еще больше усовершенствует метод Сикерта: приобретает еще и проектор и обводит фотоизображение прямо на холсте, то есть становится первооткрывателем техники, которую затем возьмут на вооружение такие художники, как Энди Уорхол и Дэвид Хокни.
Живопись для Черчилля – самый постоянный источник удовольствия, побег от бремени, которое налагает на него пост[138]. «С кистями и красками он забывал обо всем, словно ребенок, которому дали коробку акварели, – пишет другой его наставник, художник Поль Маз, и прибавляет: – Уинстон писал только между критическими моментами, живопись была для него убежищем, и я пытался лишь упростить его метод работы и сделать его более сдержанным в средствах и неутолимой жажде цвета. Он был готов съесть тюбик с белилами, так ему нравился их запах.
В то лето Черчилль и Сикерт пишут портреты друг друга. Черчилль переносит на холст фотографию, создавая небольшой, прелестный групповой портрет, где он сам, Сикерт, Рэндольф Черчилль, Диана Митфорд и другие за чаепитием в Чартвелле. Портрет Черчилля кисти Сикерта оказывается более спорным. Когда он впервые выставляется в галерее «Совиль» в начале 1935 года, «Санди Таймс» объявляет его «самым блестящим портретом, который когда-либо выходил из-под кисти мистера Сикерта». С другой стороны, сестра Клементины Нелли считает его настолько не похожим на действительность, что выходит из себя и ругается с управляющим галереи, который, не узнав ее, возражает: «Едва ли вы когда-нибудь видели мистера Черчилля». И в эту секунду, по сообщению одного очевидца, «полетели клочки».
Не зная о скандале, Сикерт дарит Клементине один из своих этюдов к портрету ее мужа. Впоследствии она каким-то образом умудряется наступить на этюд ногой, и больше его уже никто не видел.
УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ незваным является к ЛОУРЕНСУ ОЛИВЬЕ
Театр «Сент-Джеймс», Лондон SW1
Лето 1951 года
Уинстон Черчилль – давний поклонник Лоуренса Оливье и особенно любит два е