го фильма. Когда «Леди Гамильтон» выходит в 1941 году, он пересматривает ее снова и снова – может, раз сто, если верить одному писателю. Еще он любит «Генриха V». «Мы смотрели цветной фильм «Генрих V» с Лоуренсом Оливье, – пишет его личный секретарь Джок Колвилл в дневнике за 25 ноября 1944 года. – ПМ впал в экстаз. Лег спать в 2.30».
Черчилль восхищается Оливье и как театральным актером. Во время одного длинного монолога в роли Ричарда III Оливье вдруг слышит еще один голос, который произносит его текст. Он смотрит в зал и замечает мистера Черчилля в четвертом ряду, который читает строчки с ним в унисон.
Однако их взаимодействие работает в обе стороны, хотя Оливье черпает в Черчилле вдохновение не совсем предсказуемого рода. Проводя отпуск на юге Франции в 1949 году, он с женой Вивьен Ли увлекается живописью после прочтения книги Черчилля «Живопись как времяпрепровождение».
В 1951 году чета Оливье блещет в «Цезаре и Клеопатре». Во время одного спектакля Оливье сообщают, что Черчилль в зрительном зале.
В антракте Оливье сидит у себя в гримерной и думает, нравится ли его исполнение «великому человеку», как вдруг дверь распахивается, и великий человек возникает на пороге собственной персоной.
От неожиданности Оливье теряет дар речи.
– О, простите великодушно, – говорит Черчилль. – Я искал укромный уголок.
Оливье провожает Черчилля и показывает ему, куда идти. В то же время он заботится о том, чтобы, когда Черчилль выйдет, кто-нибудь ждал его, чтобы проводить до места в зрительном зале[139].
Черчилль идет по своим делам и успевает вернуться к началу. Сев, он шутит с Мэри:
– Пошел узнать, отолью ли я, и представляешь? – наткнулся на Юлия!
Через несколько недель, когда герцогиня Баклю ведет Черчилля на «Антония и Клеопатру», актера и государственного деятеля представляют друг другу более официальным образом. Оливье в восторге. «Мы, конечно, уже обожали его и нашли его приятно вежливое, непритворное добросердечие и обходительное великодушие его речи незабываемым», – пишет он в своей витиеватой манере. Встречаясь с другими политиками, Оливье, который гордится своим умением читать по лицам, всегда находит их лукавыми, видя в них «некую настороженность, очевидно, вызванную страхом разоблачения… различимую только в едва насупленных бровях». Но не в Черчилле.
За ужином Оливье напоминает Черчиллю про тот раз, когда он хором читал монолог из «Ричарда III», и добавляет:
– Не могу выразить вам, как я завидую такой прекрасной памяти.
– О, но ведь вы держите в голове мириады слов, – отвечает Черчилль. – Должно быть, это тяжкое бремя.
Оливье признается, что, отыграв пьесу, он через три недели не может вспомнить из нее ни слова.
– А-а, – отвечает Черчилль. – Наверно, это вам очень помогает.
В честь дня рождения Оливье Черчилль приглашает его с женой на воскресный обед в Чартвелле. Вивьен Ли сражает Черчилля, и он дарит ей одну из своих картин; позднее кто-то им говорит, что больше Черчилль никогда никому картин не дарил. (У него зоркий глаз на хорошенькое личико: позднее за ужином, когда женщины выходят из комнаты, Черчилль поворачивается к Оливье и говорит: «Богом клянусь, ну и красотка!»)
После обеда Черчилль остается в доме, а его зять Кристофер Соумс показывает гостям ферму. По пути они слышат бычий рев, «стон мучительной боли и горя; он прижался головой к стене, закатив безумные глаза». Соумс объясняет, что единственный способ вытащить его наружу, чтобы почистить хлев, – это заманить его в другой на корову в период течки.
По возвращении в дом Оливье говорит Черчиллю, что волнуется за быка.
– О, у него все хорошо, – говорит Черчилль. – И пусть даже он ведет исключительно скучную жизнь, она все же пересыпана… – он делает паузу ради драматического эффекта, – моментами сильнейшего возбуждения.
Годы спустя, 30 января 1965-го, Оливье читает закадровый текст во время показа похорон Уинстона Черчилля на канале Ай-ти-ви. Это, считает он, «не просто день национального траура». Скорее, это «знак огромной благодарности нации за жизнь ее доблестного мужа, которому они обязаны неисчислимо многим». В своих мемуарах он хвалится, что «с гордостью узнал», что из демонстраций похорон на Би-би-си и Ай-ти-ви показ с его голосом «посмотрело больше зрителей».
Однако их история на этом не кончается. В 1968 году Оливье уже художественный руководитель Национального театра, где решается вопрос, ставить ли пьесу «Солдаты» Рольфа Хоххута. Пьеса очень критична по отношению к ковровым бомбардировкам немецких городов при Черчилле и обвиняет премьер-министра в соучастии в убийстве польского военачальника Владислава Сикорского.
Кеннет Тайнан твердо намерен ее поставить; президент Национального театра лорд Чандос, член военного кабинета Черчилля, не менее твердо намерен помешать этому. Оливье болтается где-то посередине, по собственным словам, «разрываясь, глубоко озабоченный». А разрывается он, как сам объясняет комиссии, между своими предубеждениями англичанина и пожеланиями к Национальному театру. Его положение еще более осложняется желанием Тайнана, чтобы Оливье непременно сыграл Черчилля.
Тайнан замечает много общего между актером и политиком. «Боже мой, как вы похожи на старого мерзавца! – пишет он Оливье. – Страстная, безумная любовь к деталям; сосредоточенность, испепеляющая человека простым незамечанием его присутствия; внезапные перемены темы; внезапное внимание к вещам, явно не относящимся к делу; страсть к историческим анекдотам и цитатам… грубо реалистичная оценка человеческих мотивов; нетерпение и терпение».
ЛОУРЕНС ОЛИВЬЕ кажется притворщиком ДЖЕРОМУ Д. СЭЛИНДЖЕРУ
Крайстчерч-стрит, 4, Лондон SW3
21 мая 1951 года
В том же сезоне Лоуренс Оливье выступает перед многообещающим американским писателем Джеромом Дэвидом Сэлинджером.
8 мая 1951 года Сэлинджер отправляется в Великобританию на «Куин Элизабет», желая избежать шумихи вокруг публикации в Америке «Над пропастью во ржи». Его уже просили переписать книгу и поменять название[140], а также несколько недоразумений с общественным резонансом[141]. «Нью-Йоркер» отказался печатать роман с продолжением под предлогом, что персонажам не хватает правдоподобия, однако его британский издатель Хэмиш Хэмилтон проявил гораздо большую благосклонность. По приезде Сэлинджера Хэмилтон презентует ему британское издание; по просьбе Сэлинджера у него неяркая обложка, нет фотографии автора и никаких биографических деталей.
Приемом Сэлинджера в Лондоне руководит тот же Хэмилтон, которого Сэлинджер называет «профессиональным сводником». Издатель организует для писателя ряд вечерних развлечений, что Сэлинджер называет «метанием между театрами и зваными ужинами».
Среди спектаклей, которые они посещают, два о Клеопатре: «Антоний и Клеопатра» по Шекспиру и «Цезарь и Клеопатра» по Бернарду Шоу – и там, и там главные роли исполняют Лоуренс Оливье и Вивьен Ли. «Очень хорошо, очень чисто, – понимающе замечает Сэлинджер и добавляет: – Публика здесь такая же тупая, как и в Нью-Йорке, но постановка много, много лучше». После этого, к огромной радости Хэмиша Хэмилтона, ему удается заполучить для себя и своего автора приглашение на ужин с четой Оливье у них дома в Челси.
Все складывается прекрасно; Сэлинджер изливает другу[142] восторженные впечатления: «чудесный домик, шикарный вечер – все в смокингах и тому подобное». Оливье, по его словам, «очень приятный малый, очень смышленый. Он без ума от своей жены, на которую было приятно посмотреть. Она очаровашка. Естественно, когда мы выпивали в гостиной, джин ударил мне в нос. Я чуть не вылетел в окно».
С другой стороны, Сэлинджер невольно чувствует себя немного лицемером. Когда Хэмилтон устраивал им приглашение, он, по всей видимости, проморгал отрывок в романе, где главный герой Холден Колфилд ругает кривляние актеров вообще и одного актера в частности:
«Вообще, по правде сказать, я не особенно люблю ходить в театр. Конечно, кино еще хуже, но и в театре ничего хорошего нет. Во-первых, я ненавижу актеров. Они ведут себя на сцене совершенно непохоже на людей. Только воображают, что похоже. Хорошие актеры иногда довольно похожи, но не настолько, чтобы было интересно смотреть. А кроме того, если актер хороший, сразу видно, что он сам это сознает, а это сразу все портит. Возьмите, например, сэра Лоуренса Оливье. Я видел его в «Гамлете». Д.Б. водил меня и Фиби в прошлом году… Но мне, в общем, не очень понравилось. Не понимаю, что особенного в этом Лоуренсе Оливье. Голос у него потрясающий, и красив он до чертиков, и на него приятно смотреть, когда он ходит или дерется на дуэли, но он был совсем не такой, каким, по словам Д.Б., должен быть Гамлет. Он был больше похож на какого-нибудь генерала, чем на такого чудака, немножко чокнутого… А моей сестренке Фиби понравилось только, когда Гамлет гладит собаку по голове. Она сказала – как смешно, какая хорошая собака, и собака вправду была хорошая. Все-таки придется мне прочитать «Гамлета». Плохо то, что я обязательно должен прочесть пьесу сам, про себя. Когда играет актер, я почти не могу слушать. Все боюсь, что сейчас он начнет кривляться и вообще делать все напоказ[143]».
Однако все эти сомнения ничуть не тревожат его во время ужина у Оливье. Более того, по всему видно, что Сэлинджер не разделяет подозрений Колфилда, очень живо беседуя с актером, которого его же персонаж фактически считает фигляром.
Через несколько дней Сэлинджер отправляется путешествовать по Англии на купленном «хиллмане», едет в Стратфорд-на-Эйвоне, где катает юную леди в лодке по реке, вместо того чтобы идти в театр, в Оксфорд, где слушает вечерню в кафедральном соборе, и в Йоркшир, где, как ему кажется, он заметил сестер Бронте, бегавших по пустошам. Потом он едет в Ирландию, оттуда в Шотландию, где думает поселиться. Из Лондона он возвращается в Нью-Йорк, взяв с собой свой новенький «хиллман».