Инцидент разжигает в Ди и без того уже сложившееся ощущение заговора. Неужели он угодил в тщательно подготовленную ловушку? Одно накладывается на другое: он подозревает, что Джорджа Лэзенби подговорил его старый друг Ронан О’Рэхилли, который и отговорил Лэзенби возобновлять контракт на съемки в роли Джеймса Бонда. («Вся эта бондиана идет на спад. Посмотри на «Беспечного ездока» и подобные фильмы – вот куда надо двигаться».)
Но Ди не сдается. «Мне наплевать. Прошлым вечером во время этой так называемой катастрофы у меня были самые высокие рейтинги среди всех воскресных программ. И мне что, теперь стыдиться этого?.. Так ведь это Джордж выставил себя дураком, а не я. Это он себя похоронил, а не я! Мне то что, детка! Я хозяин у себя на программе, а не кто-то другой».
Это начало конца и для ведущего, и для его гостя. Вскоре канал объявляет, что первые выпуски «Шоу Саймона Ди» также будут и последними[198]. Ди винит в этом свою отрицательную позицию по вопросу вступления Великобритании в ЕЭС.
САЙМОН ДИ разговаривает о рае и аде с МАЙКЛОМ РЭМСИ
Студия 5B, «Лондон Уикенд Телевижн»
5 июня 1970 года
Стремительная карьера Саймона Ди, короля ток-шоу, на грани краха. За последние месяцы он успел достать всех[199]. Своей паранойей он нажил себе настоящих врагов, которых когда-то только воображал.
Сегодняшняя программа будет для него последней. Единственное, что осталось обсудить – это его выходное пособие. «Компания не настроена на щедрые компенсации», – сообщает «Санди Телеграф».
Ди ищет другие объяснения своего упадка, помимо того, что он противится вхождению Великобритании в Общий рынок, и находит его в назойливом присутствии соперника по ток-шоу Дэвида Фроста: «Воскресный Фрост» транслируется в прайм-тайм, в 19.25, а «Шоу Саймона Ди» выходит гораздо позже и не в определенное время. Гостей Ди редко объявляют заранее, а гостей Фроста – всегда. Больше того, к Фросту зовут тяжеловесов, а Ди приходится выкручиваться с помощью экстравагантных трюков: в одной из его недавних программ Винсент Прайс готовил пикшу в посудомоечной машине.
Пытаясь сделать свою программу интереснее, Ди постоянно садится в калошу. И каждый раз на калоше он находит отпечатки пальцев Дэвида Фроста. «По-моему, он сильно волновался из-за того, что я, может быть, справляюсь с программой лучше его. Что я побью его на его же собственном поле. Конечно, он такого допустить не мог». Фрост – директор канала, а Ди – новичок, причем принятый на работу после того, как он ушел с Би-би-си. Проходя друг мимо друга по коридору, они никогда не разговаривают.
В эфире Ди остается все таким же беззаботным и веселым, настоящим олицетворением беспечных шестидесятых. Но конец его близок. Вне эфира он напряжен и неуживчив более чем когда-либо. И только в самой последней программе ему разрешают поговорить с гостем из той когорты тяжеловесов, чего, по его собственным словам, он давно добивался: архиепископом Кентерберийским.
Доктор Рамсей и Саймон Ди сидят друг напротив друга в кожаных креслах, Рамсей в своей фиолетовой рясе, Ди в ярко-синем костюме с шелковым шейным платком того же цвета. Зрители видят в этом столкновение между старым и современным: почтенная фигура из истеблишмента, убежденный сторонник молчания[200], против модного и приятного молодого ведущего ток-шоу.
Это впечатление складывается и в первые несколько минут их разговора. Ди хочет вывести Рамсея на тему секса, и это ему удается. Рамсей говорит, что сожалеет «о том, как современное общество помешано, зациклено и сконцентрировано на обнаженном теле и сексе. Бывает своего рода открытость и откровенность, полезная и здоровая. Но зацикливаться на этом совершенно неправильно и необязательно».
Но когда Ди решает расспросить его о других аспектах современной вседозволенности, Рамсей, против ожидания ведущего, показывает, что идет в ногу со временем и даже хвалит некоторые элементы культуры хиппи. Ди спрашивает его о «людях, которые хотят мира, но из-за того, как они себя ведут и не вписываются ни в какую нишу, оказываются отверженными». Но Рамсей выступает в поддержку контркультуры: «Люди сыты по горло нашей цивилизацией, гнильцой, которая там завелась. Они пытаются сбежать от нее, уходя в другой мир».
При этих словах Ди делает удивленный вид, но Рамсей фактически всегда был либералом. Десять лет назад он выделил «три главных нравственных задачи»: насущная необходимость разоружения, радикальное изменение международных отношений и обязанность богатых стран помогать бедным. В палате лордов он голосовал за либерализацию законов против гомосексуализма. Он призывал к военным действиям против режима Яна Смита в Родезии и громко критиковал генерала Пиночета в Чили. В 1967 году, когда владелец журнала «Тайм» в его присутствии сделал расистское замечание о вьетнамской войне, Рамсей вознегодовал из-за подобного бесчувствия к страданиям невинных и указал ему на дверь[201].
Ди задает, как ему представляется, «дерзкий» вопрос.
– Ваш коллега по англиканской церкви, тоже епископ, недавно заявил, что представляет себе рай, как место, где постоянно звучит Моцарт в исполнении некоего потустороннего оркестра и в любой момент можно поесть вкуснейшего фуа-гра. Вы с ним согласны? Вы тоже так представляете себе рай?
Кое-кто из съемочной группы считает этот вопрос замечательно непочтительным. «Вы бы видели выражение на лице Рамсея! – говорит один из них. – Он просто не ожидал, что ему будут задавать такие вопросы!»
На самом деле Рамсей всей душой верит в рай, и эту веру обогащают его познания не только в богословии западного христианства – он был профессором теологии в Кембридже, но и восточно-православных церквей. Если лицо Рамсея и меняется, то, скорее, из-за того, сколько возможностей для ответа дает этот вопрос. «Он бурлил от счастья, представляя себе блаженный образ. Он реально ощущал, как присоединяется к ангелам и архангелам в поклонении Богу здесь и сейчас», – комментирует человек, который своими ушами слышал, как архиепископ рассуждает о рае.
Для ада архиепископ находит простое определение.
– Ад, – говорит он, – это расхлебывать кашу, которую сам же и заварил.
Как раз этим и будет заниматься Саймон Ди в последующие тридцать девять лет.
Через месяц после выхода программы в дом Ди в Челси прибывает курьер с телеканала с портфелем, в котором лежат 9 тысяч фунтов – остаток суммы, которая ему причиталась. «Вот более-менее и все. Я как будто умер после этого. Со мной было кончено»[202].
Саймон Ди не показывается на британском телевидении тридцать три года. В 2003 году, когда четвертый канал предлагает ему снять единственный спецвыпуск, Ди предлагает им пригласить на передачу кого-нибудь из его знаменитых друзей из шестидесятых. Но все они отказываются. «Вы сказали, что это я, что это мое грандиозное возвращение?» – спрашивает он. Да, сказали. Ди ничего не отвечает, но вид у него разочарованный.
В «Брюэровском словаре жуликов, негодяев и эксцентриков» есть статья «синдром Саймона Ди» – такое состояние, при котором «о человеке помнят, что он забыт».
МАЙКЛ РАМСЕЙ наказан ДЖЕФФРИ ФИШЕРОМ
Кабинет директора, школа Рептон, Дербишир
Май 1919 года
Майкл Рамсей несчастлив в частной средней школе. «Я никогда не чувствовал себя настолько непереносимо жалким, – пишет он матери, датируя письмо «вечер вторника, сразу после чая». – …Я больше тут не могу… Плачу в три ручья. Приезжай быстрее, не раздумывай ни о чем. Я совершенно несчастен».
В 1918 году он получает стипендию для поступления в Рептон, где ему чуть повеселее, хотя он остается аутсайдером, предпочитая книги спорту. Тамошний директор – сухой, волевой, холодный в своей эффективности – молодой священник по имени Джеффри Фишер. Рамсей дает ему прозвище «кулик». В свою очередь, Фишер нелицеприятно оценивает Рамсея как эксцентрика, книгочея и неряху; он с неодобрением отмечает его привычку бесконечно поддергивать брюки локтями.
Когда Рамсей становится старше, он обнаруживает у себя талант к дебатам и начинает интересоваться политикой. Как и его родителей, голосовавших за лейбористов на всеобщих выборах в 1918 году, его ужасает ура-патриотизм и милитаризм; в пятнадцать лет на дебатах он с жаром возражает против отправки британских войск в Россию на борьбу с большевизмом. Однако он заходит слишком далеко; когда помощник учителя выступает в поддержку предложения, Рамсей обрушивает на него весь свой сарказм, что относится к наказуемым нарушениям. Далее следуют, по выражению Рамсея, «некоторые неприятности»: ему велят явиться к Джеффри Фишеру, который заставляет его выучить наизусть пятьдесят строк на греческом из пьесы «Медея».
Вскоре он снова попадает в опалу, когда отказывается идти на парад вместе с факультетом подготовки офицеров. После этого между ним и Фишером начинается борьба воль, в которой, может быть, неожиданно, ученик побеждает директора. Найдя лазейку в школьных правилах, он заставляет директора признать, что военную подготовку нельзя считать обязательной, и, вооруженный письмом отца в поддержку, он добивается разрешения не ходить на парад. Он покидает Рептон в конце 1922 года с итоговой характеристикой от Фишера, заметно скупой на похвалу: «Юноша с сильным характером, который неплохо проявил себя, несмотря на некоторую невоспитанность».
Майкл Рамсей идет в священники и быстро делает карьеру. Пути их снова пересекаются, когда Фишер, теперь уже епископ Честерский, соглашается взять Рамсея к себе в капелланы-наставники. Рамсей, со своей стороны, так и не смог освободиться от страха перед бывшим директором. Они очень разные: Фишер, один из видных масонов, бойкий, деятельный, властный, консервативный, ярый сторонник правил в одежде и активный приверженец гамаш на заутренях; Рамсей мечтатель, либерал