Горло внезапно смыкается: она теперь не может произнести ни слова. Она даже не может дышать: ей очень страшно.
Она видит ползущие по стене блики, они колышутся в такт приближающимся шагам, за ними идут глубокие тени, каких она раньше никогда не видела…
В квартире загорается яркий свет и раздается дикий крик.
На пороге комнаты стоит мать со свечкой и орет, как резаная.
От страха Лидия тоже орет.
Так они и орут на весь дом минуты две, не меньше.
Наконец, мать замолкает и сползает по стене на пол. По ее вискам, по лбу текут струи пота.
– Как ты меня напугала! – бормочет она. – Что же ты молчала, что уже дома? Неужели ты не слышала, как я пришла?
– Я не слышала, – шепчет Лидия.
– Свет отключили… Я пошла к соседям за свечкой… А тут ты… Я думала, в квартире никого нет…
– Мама! – Лидия идет на подгибающихся ногах к матери, садится рядом с ней на пол, обнимает ее. – Прости… Я задумалась, это трудно объяснить…
Мать рыдает в голос. Все-таки она уже старенькая…
И чтобы успокоить ее, чтобы немного развеселить, Лидия рассказывает о теории выигрыша.
22
Анатолий Борисович Львинский был одним из богатейших людей своего времени. Начал он со случайно найденных в подъезде двухсот тысяч, а закончил состоянием, которое вообще было трудно оценить, поскольку его основную часть составляли редчайшие драгоценности.
Вопрос о том, вписался бы Анатолий Борисович в капиталистические времена или не вписался, остается открытым. В 1989 году он был застрелен в собственной квартире – вероятно, из-за камней. Выстрел был произведен в спину; в момент смерти Анатолий Борисович сидел за письменным столом и писал мемуары – описывал аккурат тот самый момент, когда услышал в замочную скважину бормотания директора строительного управления, заставившие его секунду спустя обосраться, выблевать завтрак и потерять сознание.
«Он сказал, что воля мешает удаче, что удача по своей природе – полнейшее безволие. Еще он сказал, что силу воли трудно распознать, потому что иногда она маскируется под пассивность. Однако пассивность – это и есть сила воли, возведенная в абсолют, это подавление желаний волей; синонимом безволия является, скорее, своеволие, сказал он, и это меня поразило так, как больше ничто и никогда не поражало» – написал Анатолий Борисович. Думается, что оглянись он в тот момент, поразился бы куда больше. Но не успел, получил пулю в затылок.
Скорее всего, Анатолий Борисович не стал бы удачливым капиталистом. Для такой карьеры у него не было аппетита – он давно наелся слишком изысканными блюдами. Его вкус был истончен и больше подходил какому-нибудь герцогу. Обладание камнями делает человека странным субъектом, ведь у камней есть удивительное свойство: купить их можно, а продать – нельзя.
В 1985 году ему довелось увидеть свою судьбу в десятикратном увеличении. В поездке по Индии он познакомился со скромным адвокатом по фамилии Виджая-раджа – обладателем нескольких крупнейших камней мира, в том числе самого большого рубина. Камни увидеть было нельзя – они лежали в банковской ячейке – а вот обладатель их был доступен. Был это человек больной, желтый и довольно тихий. Камни он получил в наследство, вошел сразу во все энциклопедии, председательствовал в нескольких комиссиях ЮНЕСКО, но вот продать эти камни не мог – в Индии покупателей не было, поскольку камни считались индуистами не продаваемыми, а за пределы страны вывозить их было запрещено. Не мог он этими камнями даже полюбоваться: доступ к ним был слишком сложной процедурой, что-то надо было подписывать за полгода до посещения, да вызывать специализированную охрану, да не всегда банк соглашался… Да и не любил адвокат камней вообще: не понимал, чего на них смотреть.
Выслушав переводчика, Анатолий Борисович сначала смеялся, потом загрустил. Увы, это была и его история. Камни и ему не давали никакого счастья, кроме счастья обладания своей бесполезностью. В отличие от адвоката, он их, конечно, мог продать, но продав их, он ничего не получал взамен. Деньги не могли возместить потерю, они могли быть только истрачены на камни же. Так что и владение ничего не давало, и невладение ничего не давало. Анатолий Борисович снова пожалел, что не завел детей и внуков.
Странная у него вышла судьба. Соблазненный бормотанием человека у окна, он навоображал себе избранность и всю жизнь провел в попытках поймать горизонт. Он считал себя утонченнее остальных людей, поскольку наслаждался очень тонкими вещами, вроде света, попадающего в ловушку камня, или острой ледяной звезды, загорающейся в глубине самых драгоценных самоцветов, но когда он насытился утонченностью, то разочаровался и в ней, поскольку она показалась ему мороком.
За Веркой он начал ухаживать как раз в такой кризисный момент переоценки ценностей. Анзор, давно носящийся с идеей шефа «женить», рассказал ему взахлеб, какая красивая, белая, жаркая женщина работает у них по соседству. И своя – с пониманием, что да как. Не интеллигентка какая-нибудь, которая начнет нос воротить да делать вид, что осчастливила торгаша.
– Эта не начнет? – весело спросил Анатолий Борисович.
– Эта? Нет! Простовата, конечно, для вас… Но обтешете. Она как поле непаханое. Не москвичка, которая старая уже в пять лет, а девка из провинции. Нет, честно.
Вот это и зацепило. А когда он пришел в магазин и увидел ее, сердце торкнуло. Верка была простая, вся на виду. И она пошла за ним так доверчиво. А уж после ее истории об осетрине он твердо решил эту молодую женщину обтесать, обучить и на ней жениться.
Знаток камней, Анатолий Борисович до последней минуты их знакомства так и не понял, что столкнулся с самым твердым камнем мира. Эта была такая кристаллическая решетка, что ее нельзя было ни разбить, ни сжать, ни втиснуть в нее что-либо чужеродное. Не понял он и того, что Верка на том этапе жизни решила спать с богатым, чтобы немного вылезти из нищеты, а понятия она никогда не смешивала. Будь Анатолий Борисович самым красивым мужчиной мира, она бы этого в упор не признала. Верка всегда видела только один путь – тот, по которому шла. Она не наблюдала по сторонам и уж тем более не рвала лютики по обочинам.
За три года знакомства Анатолий Борисович подарил Верке семнадцать золотых колец с рубинами и бриллиантовой крошкой, семь тяжеленных цепочек из золота пополам с медью и восемь пар сережек. Еще подарил комплект: серьги и кольцо из янтаря с застывшими внутри пузырьками. Комплект ей не шел, был он сделан для какой-то нечеловечески высокой женщины, а у Верки и шея, и пальцы были коротковаты, поэтому серьги лежали у нее на ключицах, а кольцо доставало до ногтя. Серьги, впрочем, Верка не любила носить: от них болела переносица, но ей нравился янтарь, нравилось, что он вообще не камень – он мягкий и теплый – поэтому этот комплект она надевала по праздникам. Терпела его неудобство ради красоты.
Взамен драгоценностей Анатолий Борисович получил неограниченный доступ к Веркиному телу. Это было для него самое ненужное, но больше он не получил ничего. На выставках она откровенно скучала, на концерте в филармонии заснула (честно говоря, притворно, чтобы он опозорился и больше не приставал), в ресторанах заказывала всякую гадость, вроде сладкого шампанского и жульенов в железных ковшиках. Читать отказалась сразу и бесповоротно, желтое золото печально передаривала.
– Ты ничему не хочешь учиться! – говорил он.
Он был неправ – учиться она хотела и училась охотно, да вот хоть у Мокеевой сразу научилась делать начес на голове. Она не хотела учиться у него, потому что он не был учителем. Он был богатым и был для колец, за которые, как она считала, она очень щедро расплачивается.
За пять минут до смерти он вспомнил ее. Дошел в мемуарах до семьдесят девятого, подумал мимолетно: «Писать ли о личной жизни? Какой она была у меня в тот период?». И вспомнил Верку: большую, белую, упрямую, обвешанную розовым золотом, с янтарными серьгами до пупа и в любимом кольце с огромным бледно-розовым рубином… Вспомнил и улыбнулся: да эта моя неудавшаяся подруга была типичной советской женщиной! Она воплощала какую-то такую черту, которую я ненавижу и люблю в моем народе. Я напишу о ней, о том, как ее кормили в детстве тухлой осетриной, о том, как она выкарабкалась наверх, как не хотела становиться тоньше… Да, она заслуживает… Но вначале надо было дописать о директоре.
Анатолий Борисович решил впервые рассказать правду о своем чудесном перерождении, он написал: «Это меня поразило, как больше ничто и никогда не поражало», – и в ту же секунду умер.
У Верки осталось от него на память только два кольца – рубиновое и янтарное. Все остальное пришлось продать. Особенно жалко было янтарные серьги, тем более что ушли они за копейки. Но делать было нечего: жизнь дороже. Дело в том, что через год после их расставания Верку накрыл ОБХСС.
Это было за несколько лет до больших торговых чисток, закончившихся, как известно, многочисленными расстрелами. Так что Верка легко отделалась и даже вознеслась потом на недосягаемую высоту.
То, что ее место готовят для другого человека, она стала чувствовать задолго до обыска. Были косвенные намеки, и остается только поразиться Веркиному чутью: тому, что она эти намеки заметила. Ведь внешне все выглядело своей противоположностью.
Стали Верку сажать в президиумы, наградили грамотой, позвали в партию. Внимание к ней сгущалось с каждым днем, это вдруг стало вызвать тянущую тоску и беспокойство.
Она поделилась своими подозрениями с Анатолием Борисовичем, и тот долго смотрел на нее, наклонив голову к плечу. Молчал, думал. Он находил ее доводы верными, но, во-первых, сам не понимал, почему они верные, а во-вторых, он не мог понять, как такая неделикатная девушка как Верка могла дойти до таких тонких вещей, которые и ему-то, умному, было бы очень затруднительно сформулировать.
– Будто меня выталкивают в центр круга, – описала она, растягивая ложечкой верхушку жульена. – А потом, знаешь, разойдутся, и я останусь одна. Как дура.