— «Помнишь»! — в сердцах передразнил его Егор. — Ну да, это для утешения; дескать, если даже ты скажешь: «Чай подан», то все равно, раз ты настоящий артист, то сумеешь так сыграть, что все просто заплачут от таких слов!
Алеша ничего не ответил, и всю остальную часть пути они шли молча.
Не доходя до своего переулка, Алеша сказал:
— Я придумал. Хочешь, сделаем так: разыграем, кому из нас играть гуттаперчевого мальчика?
— Как — разыграем? — не понял Егор.
— Очень просто. Я зажму в руке спичку. Кто угадает, тому играть. Договорились?
— А… а как же Надежда Евгеньевна? Вдруг она скажет: «Я хочу, чтобы только ты, Алеша, играл эту роль».
— А ты не бойся. Ну так как, разыграли?
Он вынул коробок спичек, вытащил оттуда спичку. Заложил руки за спину.
— В какой руке у меня спичка?
Егор долго думал, прежде чем ответить. Очень хотелось угадать. Он так мечтал получить роль гуттаперчевого мальчика! Ему казалось, что он сумеет сыграть не хуже Алеши.
Он взглянул на Алешу. Алеша ждал, заложив руки за спину.
И вдруг Егор подумал:
«А я мог бы так? Вот так, как он? Если бы мне Надежда Евгеньевна сказала, что я буду играть гуттаперчевого мальчика, я бы никому ни за что не отдал бы мою роль!»
Он еще раз посмотрел на Алешу.
«А вот Алеша согласился отдать мне роль, если я отгадаю. А ведь ему тоже хочется сыграть. Очень хочется!»
— Ладно, — сказал Егор. — Не буду я отгадывать. Зачем?
— Как — зачем? Угадаешь — роль твоя!
— Нет, не буду!
— Ты не бойся, мы уговорим Надежду Евгеньевну, она согласится. Я скажу, что у меня что-то с памятью стало, никак не могу выучить большую роль, лучше бы что-нибудь поменьше…
— Перестань, — сказал Егор. — Ничего говорить не надо. Роль твоя!
— Как хочешь, — сказал Алеша.
— Твоя, — повторил Егор, — и ты сыграешь лучше меня. И гнуться будешь тоже лучше меня. Честное пионерское!
Сказал и сразу почувствовал облегчение.
И больше они уже об этом не говорили ни разу. Алеша и в самом деле сыграл свою роль превосходно, только однажды запнулся, позабыл нужное слово, но потом быстро вспомнил, и все прошло очень хорошо, и все были довольны, и Егор тоже был искренне доволен и за Алешу и за себя, тем более что Надежда Евгеньевна сказала, что в следующей пьесе она постарается подобрать Егору роль поинтереснее.
Вот такие они были два друга, Егор и Алеша, очень разные и в то же время сдружившиеся, как им думалось, на всю жизнь.
Глава вторая, в которой появляется старый фотограф
Всем известно, что самое лучшее время недели — суббота. Не просто даже суббота, а субботний вечер.
Вернешься из школы, об уроках не думаешь, потому что впереди долгий-предолгий день — воскресенье, и столько всяких планов ожидает тебя: и купаться на речку, и в лес за ягодами, и в кино, само собой…
Егор пришел из школы, первым делом проведал черного лохматого Кузю.
Кузя смирно лежал возле своей будочки во дворе. Завидев Егора, Кузя бросился к нему, быстро облизал его лицо, потом положил обе лапы ему на плечи, глядя прямо в глаза — ни дать ни взять, хочет сказать что-то очень важное, но никак не может.
— Что, Кузя? — спросил Егор. — Гулять хочется?
При слове «гулять» Кузя прыгнул выше Егоровой головы и громко залаял.
— Пойдем, — сказал Егор, — пойдем купаться.
Однако, услышав «купаться», Кузя сразу же поджал хвост, опустил голову и медленно пополз по земле, стал пятиться к своей будочке. Кузя страсть как не любил лезть в воду.
Но Егор, разумеется, сумел настоять на своем и вместе с Кузей отправился на речку. Теплое весеннее солнце садилось за ближний лес, вода была розовой и мягкой.
Егор разделся, бросился в реку, и его словно бы обняло парное молоко.
— Идем, Кузя! — крикнул он песику, сидевшему на берегу и сторожившему его вещи. — Не бойся, здесь хорошо!
Но Кузя сделал вид, что не слышит. До того был хитрый пес, что иногда Егору казалось, Кузя гораздо умнее любого самого умного человека.
Потом Егор вылез из воды и долго лежал на согретой за день траве. И Кузя лежал рядом, высунув язык и тяжело дыша. На Кузе было добрых три кило черной шерсти. Не мудрено, что ему всегда жарко.
Когда-то Алеша, тоже большой любитель собак, сказал про Кузю: «Зимний пес». И Егор согласился с ним; конечно, Кузе легче жить зимой, летом приходится, как там ни говори, трудновато. В самом деле, попробуй-ка в жару день и ночь не снимать теплой меховой шубы!
Какой-то человек прошел по берегу, потом остановился неподалеку от Егора и лег на траву. Это был старик, худой, с седыми, коротко стриженными волосами и седыми усами.
Лицо старика показалось Егору знакомым. Он, кажется, выступал в Доме культуры, рассказывал о партизанах. Только как его звали и кто он был, Егор никак не мог вспомнить.
— Вода теплая? — спросил старик.
— Очень, — ответил Егор.
Старик разделся, аккуратно сложил свои вещи и, ежась, похлопывая себя по бедрам, пошел к реке.
Старик плавал здорово. Он плыл саженками, широко загребая воду, а когда доплыл до середины реки, лег на спину.
— Гляди, Кузя, — сказал Егор, — вон как плавает, не то что ты, и ни капельки не боится, а ведь он же куда старше нас с тобой!
Кузя смотрел на Егора своими черными глазами, помалкивал. К чему спорить с хозяином? Все одно окажешься неправым.
Потом старик вылез, лег неподалеку от Егора.
— Хорошо! — от души сказал он. — Самое лучшее дело — искупаться вечером. И спишь тогда лучше.
— Я всегда хорошо сплю, — заметил Егор.
Старик усмехнулся:
— В твои годы и у меня сон был завидный. А ты, между прочим, живешь где-нибудь недалеко?
— На Садовой.
— Это близко, а я в Грачевом переулке, совсем другой конец города, но, представь себе, каждый день, с ранней весны до поздней осени, хожу сюда купаться.
Они помолчали. Потом незнакомец спросил Егора:
— В какой школе ты учишься?
— В пятьдесят седьмой.
— Это где же?
— На Коммунистической.
— Знаю эту улицу, — медленно ответил старик, прищурив глаза, как будто что-то вспоминая. — Раньше она называлась Третья Базарная, а на том месте, где твоя школа, в войну была биржа.
— Какая биржа?
— Обыкновенная. Немцы организовали здесь биржу, для того чтобы, как они говорили, устраивать жителей на работу.
— А на самом деле?
— На самом деле отправляли молодежь в Германию. Читал «Молодую гвардию»?
— А как же! Я много книг читал, и про войну тоже. Я вообще люблю читать.
— Хорошо делаешь. А что ты еще любишь?
Егор помедлил, прежде чем ответить.
— Еще я пишу.
— Что же ты пишешь?
— Разное. Рассказы и повести. А когда был маленький, стихи писал.
Старик, казалось, нисколько не удивился. Ведь он же старый, многое видел на своем веку; может, ему пришлось встречать людей, которые, учась в школе, писали стихи, повести, а потом вырастали знаменитыми писателями.
— Я некоторые свои стихи до сих пор помню, — осмелев, произнес Егор.
— Это хорошо. Прочитай-ка мне что-нибудь, что тебе больше нравится.
— Сейчас… — Егор откашлялся. — Вот стихи про моего Кузю. Его к нам щеночком принесли…
Было холодно и сыро на дворе,
А щенку очень нужно тепло.
Он скучает по летней поре,
И ему, когда холодно, тяжело.
Я взял его и за пазуху положил,
Я дал ему блюдечко горячего молока,
Он пил молоко изо всех своих сил,
А потом сказал мне: «Спасибо. Пока!»
— Так, — проговорил старик. — Интересно. Стало быть, твой Кузя умеет говорить!
Егор взглянул на Кузю. Кузины глаза глядели на Егора, словно бы хотели выразить своим взглядом что-то известное им обоим.
— Он, конечно, говорить не умеет, но все понимает, — проникновенно сказал Егор. — Это удивительная собака, я еще никогда таких не встречал.
— Ладно, — примирительным тоном заметил старик. — Пусть так. В конце концов, бывают поэтические вольности.
Егор не знал, что такое «поэтические вольности», но на всякий случай сделал вид, что всё понял. Он погладил Кузю по теплой от солнца голове и спросил:
— А вы кто, тоже писатель?
— Нет, я фотограф.
— А как вас зовут?
— Петр Петрович.
— У меня дядя Петр Петрович, живет в Нежине. Папин брат.
— Я счастлив.
Было непонятно, серьезно ли говорит Петр Петрович или шутит. Но все равно он все больше нравился Егору. Нравился потому, что говорил с ним так, будто Егор был взрослым. И еще он умел фотографировать, а Егор, которого недавно выбрали редактором их классной стенгазеты, подумал о том, что хорошо бы попросить Петра Петровича снять ребят, скажем, во время пионерского сбора и потом поместить этот снимок в газете.
— Вы хорошо снимаете? — спросил Егор.
— Вроде неплохо.
— Я бы тоже хотел научиться снимать, только, наверно, у меня ничего не получится.
— Дело мастера боится, — сказал Петр Петрович. — Всему можно научиться, было бы желание и прилежание.
Егору подумалось, — еще немного, и Петр Петрович начнет говорить так, как часто говорила Егорова мама: надо больше учиться, стараться, и никогда не лениться, и делать все уроки, которые задают в школе.
И он решил переменить разговор.
— А у вас дети есть?
— Нет. Я один.
— Совсем-совсем один?
— Сын погиб на фронте, а жена умерла давно, еще до войны.
Егору захотелось как-то утешить старика и потом стало совестно перед самим собой: зачем он его расспрашивал? Наверно, старику не очень-то приятно признаться, что совсем он один остался.
— Но я никогда не скучаю, — сказал старик, как бы прочитав Егоровы мысли, — не научился скучать.
— И мы с Алешей никогда не скучаем. Это мой товарищ. Мы с ним, правда, часто ссоримся, но все-таки дружим еще с детского сада.
Старик не ответил. Чуть прищурив глаза, он, казалось, думал о чем-то своем.