Неожиданный случай пришел ему на помощь.
Однажды раскрылась дверь камеры, и полицай вызвал очередного узника из камеры. Вася узнал в полицае своего брата.
Брат тоже узнал его, но не подал вида. Равнодушно взглянул на Васю, отвернулся, но Васе показалось, что брат не хочет, чтобы Вася выдал себя хотя бы каким-то жестом или просто взглядом.
Впрочем, Вася и не собирался признавать брата. Давно уже они разошлись, оказались совершенно чужими друг другу еще тогда, когда Филипп стал полицаем. И Вася был благодарен судьбе за то, что у него с братом разные фамилии.
Хотя чего уж здесь благодарить? Брат-то останется жить, а ему, Васе, суждено погибнуть от руки врагов…
И вот однажды… Однажды не кто иной, как Филипп, вызвал Васю на допрос.
— За мной, — коротко сказал он.
Вася вышел за ним. Во дворе стоял небольшой автобус, выкрашенный в темно-синий цвет.
Вася, уже почти две недели просидевший в душной и темной камере, остановился. Свежий воздух внезапно опьянил его. Он вдруг, как никогда, ясно увидел голубое небо, птиц, пролетавших высоко над его головой, ветви деревьев, колеблемые ветром.
Мелькнуло в голове:
«Вот и все. Больше ничего никогда не увижу. Никогда!»
Филипп молча указал ему на дверь автобуса.
Он влез. Вместе с ним сели Филипп и немецкий солдат с автоматом в руках.
Филипп сел позади него. Солдат — несколько поодаль. Шофер повел машину.
Они выехали за ворота тюрьмы.
— Не оборачивайся, — услышал Вася шепотом сказанные слова. — Тебя везут в комендатуру, к какому-то эсэсовцу, который специально приехал, чтобы допросить тебя. Сейчас мы проедем мимо городского сада, я схвачу солдата, а ты беги к двери и прыгай. Понял?
Вася, само собой, и вида не подал, что слышал что-либо. Солдат благодушно поглядывал в окно, не подозревая о том, что истекают последние минуты его жизни.
Внезапно Филипп привстал, подошел к солдату со спины и как бы упал на его плечи. Оба повалились на пол. Филипп успел выхватить пистолет и несколько раз рукояткой ударил немца по голове. Немец затих. Филипп обернулся к Васе.
— Беги, — прохрипел он, — чего же ты?!
— Бежим со мной, — сказал Вася.
— Сперва ты, — сказал Филипп. — Я за тобой…
Вася прыгнул и скрылся в городском саду, где он хорошо знал каждую тропинку, каждую излучину речного берега…
Васю вывели на допрос. В голове мелькнуло: «Вот и все. Больше ничего никогда не увижу».
До поздней ночи просидел он в камышах у реки. А брата все не было. Успел ли он выскочить из машины? И если успел, то куда же он делся?
Вася думал, размышлял, но ничего не мог придумать.
Когда окончательно стемнело, Вася направился вдоль дороги в пригородное село. Здесь жила мать его старого школьного друга Сережи, который давно ушел к партизанам.
Под утро он добрался до села. Огородами дополз до знакомого дома.
Тихо стукнул в окно. Чье-то лицо показалось из-за занавески. Вася вгляделся, и сердце его радостно забилось. Он узнал мать своего друга.
— У вас немцев нет? — тихо спросил он.
Она разглядела его, узнала. Выцветшие глаза ее просияли улыбкой.
— Вася, голубчик, иди в дом, — тихо сказала она.
Сережина мать накормила его, обмыла и перевязала израненные, исцарапанные руки и ноги, потом отвела его в подпол. Кругом в соседних домах разместились гитлеровцы, и Васе нельзя было оставаться в доме, на виду…
Там, в подполе, он прожил что-то около месяца. Старуха носила ему еду и рассказывала о слухах, носившихся вокруг, о том, что Красная Армия подходит все ближе, уже слышны были в селе раскаты дальнобойных советских орудий…
И Вася чувствовал: больше так жить он не может. Не может скрываться в подполе и ничем, решительно ничем не помогать своим, которые сражаются с ненавистным врагом.
Однажды утром он сказал:
— Я уйду…
Она испугалась:
— Куда, голубчик? Кругом же фашисты…
— Уйду, — упрямо повторил Вася. — Больше не могу… Фронт уже близко, буду пробиваться к своим.
Она взглянула на его исхудавшее, обросшее темной щетиной, постаревшее лицо и не нашлась, что сказать в ответ. Наверно, если бы на месте Васи был ее сын, он бы поступил точно так же…
— Бог тебя храни, — сказала старая женщина и медленно, истово перекрестила Васю.
Ночью, когда все село затихло, он ушел. Старуха дала ему с собой краюху ржаного хлеба и несколько картофелин. Больше она ничего не могла дать.
Он пробирался на восток долго, наверно, не меньше трех недель. Отсиживался в лесу, питался корой деревьев, грибами, поздней лесной ягодой и снова шел дальше. Иногда на дороге встречалась ему какая-нибудь деревенька, и он крадучись, ночью пробирался к крайней избе, заглядывая в окно и, если лица хозяев казались ему добрыми, не внушавшими подозрений, тихо стучал в окно, и его пускали переночевать, и давали с собой хлеба, и желали счастливо добраться до своих…
Уже много позднее, когда ему удалось перейти линию фронта и присоединиться к частям Красной Армии, он рассказывал друзьям:
— За это время я стал физиономистом, научился по лицу читать каждого человека и, представьте, ни разу не обманулся…
Вася храбро сражался против гитлеровцев, а после войны вернулся в родной город.
Здесь он узнал о том, что сталось с его семьей. Мать умерла, отец исчез, скорей всего ушел вместе с отступавшими гитлеровцами.
А что же сталось с его братом?
Вася не терял надежды, старался хоть что-нибудь разузнать о нем у кого только возможно. Но никто ничего не мог рассказать ему о судьбе брата. А того уже давно не было в живых. Спасая Васю, он погиб, не успев даже выпрыгнуть из автобуса.
Оглушив гитлеровского солдата, Филипп хотел было выскочить вслед за Васей. Но тут шофер, внезапно почуяв неладное, обернулся и, увидев лежащего солдата, резко затормозил… Выхватив нож, он бросился на Филиппа…
В центре города, на площади, была братская могила. Здесь похоронены не только сотни мирных советских граждан, но и сотни борцов против фашизма. Здесь, может быть, покоился и прах Васиного брата.
И Вася часто думал о брате, который неправильно, нечестно жил, но в самый последний миг своей жизни совершил такой поступок.
Вася недолго пробыл в родном городе, вскоре уехал в Москву, где у него было много друзей. В Москве Вася стал работать директором обувной фабрики. Время от времени он приезжал в родной город, где каждый раз встречался со старым другом Петром Петровичем.
И они вспоминали о тех, кого уже не придется увидеть, о доблестных героях, отдавших свою жизнь во имя свободы своей Родины.
Глава двадцать вторая, из которой становится известна история Сони
Еще тогда, когда они учились в школе, Соня привыкла завидовать Кате. Вот кому повезло в жизни!
Они вместе окончили семилетку. Катя уехала в Ленинград, там училась в техникуме, а вскоре вышла замуж, по словам ее матери, «за хорошего человека».
А Соня осталась в их маленьком городишке, как она его называла, и жизнь ее казалась ей самой что ни на есть тоскливой и неинтересной. Замуж она не вышла, отец и мать ее умерли, она жила одиноко, работала санитаркой в больнице, но работу свою не любила и мечтала, что когда-нибудь выпадет ей такой счастливый случай и она тоже уедет куда-нибудь и жизнь ее переменится.
Когда Катя приехала из Ленинграда навестить заболевшую мать, Соня решила помогать Кате чем могла. А вдруг в благодарность Катя возьмет ее с собой в Ленинград и поможет устроиться там… «Неужели всю жизнь так и прозябать в этом городишке?» — думала с тоской Соня.
Началась война. Соня устроилась в ресторан официанткой. Но она не оставляла своими заботами Катю и ее сына. Она понимала, что все еще может повернуться так, как ей бы того хотелось.
В то же время она завидовала Кате во всем. Катя была красивее ее, Катя нравилась решительно всем, у Кати была семья — муж и сын, а она, Соня, чувствовала себя незаслуженно обойденной и одинокой.
Временами, глядясь в зеркало, она думала про себя:
«Неужели же я хуже ее? Нет, не хуже, нисколько не хуже…» Но потом она встречала Катю, смотрела на ее красивое, с нежным румянцем лицо, на пышные каштановые локоны, на стройную фигуру, и необоримое чувство зависти охватывало ее с новой силой…
Когда Катя попросила Соню помочь раненым партизанам, Соня сперва испугалась. А что, если немцы узнают? Что тогда с нею будет?..
Но потом, пораздумав, согласилась. Может быть, все образуется, все пройдет незаметно, комар носа не подточит, зато тогда уже Катя ей друг на всю жизнь: что ни попроси, все для нее сделает… Кончится война, и тогда уж наверняка Катя возьмет ее с собой в Ленинград.
Однако все получилось неожиданно прежде всего для нее самой. В то время, когда Соня пыталась достать в больнице медикаменты и перевязочные материалы с помощью своей знакомой, которая работала там, гитлеровский фельдшер выследил ее и донес немецким властям.
Соню поймали. И она, чтобы спасти себя, согласилась работать на гитлеровцев: выдала Катю и ее сына, рассказала о партизанах, прятавшихся в развалинах.
И тогда ей дали в гестапо задание: следить за Катей и за мальчиком, не спускать с них глаз ни днем ни ночью.
Она добросовестно передавала все, что видела, что слышала, все то, что Катя, доверчивая и неопытная, иногда рассказывала ей. И она первая посоветовала — самое удобное схватить Катю возле ее дома, но так, чтобы никто, и прежде всего ее сын, не знал, куда она девалась, чтобы потом выследить, куда направится мальчик.
Гибель Кати и Мити легла на совесть Сони. Но она считала, что о ее «деятельности» в гестапо никто никогда не узнает. Тем более, что все помнят, как она дружила с Катей, как помогала ей во всем…
Но жизнь решила иначе.
Недаром ведь говорится: тайное всегда становится явным.
В то самое утро, когда гестаповцы схватили Митю и Васю, Алла Степановна, как обычно, направлялась на работу в ресторан.