– Уважаемые пассажиры, – обратился гармонист к пустоте. – Позвольте в дорожку исполнить хорошую песню.
Он заиграл. Женщина запела что-то о любви, которая наступает внезапно и никогда не проходит.
И так дружно и ладно у них получилось, что Андрею захотелось подпевать. Вот у кого, должно быть, в жизни гармония, ни ссор, ни обид, – у этих вагонных певцов. Он достал из кармана кошелек и, когда певцы проходили мимо, протянул десятку.
– Благодарствую, – пропыхтел гармонист, принимая бумажку красноватой рукой.
Так как вагон был последний, пара присела передохнуть как раз за спиной Андрея.
– Что там считать – поезд пустой, – сразу послышался голос мужика.
– Доставай, я тебе говорю.
– Пошла ты.
– Ах ты паразит, алкаш.
– Заткись!
Последнюю фразу гармонист сказал с такой злобой, что женщина умолкла.
Андрею стало грустно, а вместе с тем он испытал нечто похожее на удовлетворение: у всех, – у всех в этом, мать его, мире, – есть червоточина.
Электричка добралась до большой станции. Вагон заполнился работягами, дачниками, студентами, стало тесно, весело и шумно. Гармонист с женой поднялись и снова исполнили свою песню.
В окна полетела пыль: слева от железной дороги горбатилась многотонными грузовиками федеральная трасса. Сидящий напротив Андрея студент давил на кнопки мобильника. Трое пожилых дачников сначала говорили о посадке огурцов, затем переключились на политику.
Вот и Малоярославец. Сейчас должна появиться она…
Вошла. Андрей махнул рукой: место свободно!
На вид лет двадцать пять, не больше. Широковатые скулы, вздернутый нос, напомаженные пухлые губы. Анюта…
– Ну что, сбежал? – спросила она, присаживаясь рядом с Андреем. Сумочку из фальшивой крокодильей кожи поставила на закованные в джинсу колени.
– Сбежал, Анюта, – шепнул Андрей, косясь на студента.
– Когда ты, наконец, разведешься со своей?
Андрей вздрогнул, взглянул на Анюту: тише, ведь люди. Он представил на мгновение, как говорит Гале о разводе, и у него заныло под ложечкой.
Анюта повела загорелым плечом. На ней была розовая майка с надписью «FEMALE». Вытащив из сумочки зеркало, стала поправлять растрепавшиеся осветленные волосы.
Солнце кольнуло глаза. Андрей надел темные очки, и стал похож в своей, не по погоде надетой, куртке со стоячим воротником на шпиона из старого кинофильма.
– Выйдем, покурим? – предложила Анюта.
Андрей кивнул и поднялся.
– Скажите, что занято, – негромко попросил одного из дачников.
В пустом тамбуре Андрей достал сигарету, почему-то стараясь не смотреть на Анюту.
Та курила, выпуская дым из сложенных розой губ. Кончик фильтра тонкой сигареты испачкался в красной помаде.
Докурив, Анюта кинула окурок на пол и вдруг полезла целоваться.
– Постой Анюта, – испугался Андрей.
– Почему?
– Тут люди…
Анюта хихикнула и, дернув Андрея за рукав куртки, увлекла за собой. Они очутились в сортире. Было тесно, воняло мочой и блевотиной. Андрей слабо протестовал, но жадные руки уже проникли под ремень брюк. Портфель со стуком упал на пол. Андрею показалось – все это происходит на глазах у толпы, вот сейчас дверь сортира откроется… Между тем горячая волна подхватила его на гребень. Он видел перед собой освобожденные из – под майки груди с коричневыми сосками – левая, кажется, немного больше правой, и на мгновение весь мир скукожился для него до размера этих грудей.
– Андрюша, мне нужны деньги.
Анюта натянула джинсы и, глядя в замызганное сортирное зеркало, стала прихорашиваться.
– Сколько?
Андрей поднял с пола портфель и посмотрел на нее. В тусклом свете засиженного мухами электрического плафона Анюта показалась ему отталкивающе – некрасивой: крошечные глаза, неестественно-красный рот, волосы словно из папье-маше.
«Ярмарочная кукла», – подумал он.
– Десять тысяч…
– Хорошо, я подумаю.
– Десять тысяч долларов.
В дверь забарабанили и старушечий голос прогнусавил:
– Эй, долго там?
Андрею захотелось спрятаться в ржавом унитазе.
– Не суетись, – прошипела Анюта и крикнула, – Бабка, не лезь, у меня диарея!
– Чего?
– Иди ты.
Старуха, видимо напуганная непонятным словом, ушла. Стукнули раздвижные двери.
Любовники вывалились в тамбур. Смолящий сигарету работяга ухмыльнулся, но промолчал.
В вагон Анюта и Андрей решили не соваться: до Обнинска оставались считанные минуты.
5. Калуга
Угли подернулись пеплом и лениво мерцали в темноте. Я знал наверняка, что там, за темнотой, опустив голову на рюкзак, спит Марина, но отчего-то казалось: я один в центре огромного мира, скрытого черной пеленой. Спать больше не мог: невыносимо видеть Андрея, Анюту, их возню в сортире… Какое отношение все это имеет ко мне?
Вдруг что-то, выпившее свет углей, понеслось к моему лицу из темноты.
Я едва успел отстраниться и перехватить руку с заточкой.
Вскрикнула Марина.
Преодолев слабое сопротивление напавшего, повалил на пол и, свободной рукой выхватив из ножен заточку, вонзил во что-то мягкое.
– Марина, как ты?
– Все н-нормально.
– Нужен свет.
Чиркнула зажигалка, вспыхнул хворост.
Игрок лежал навзничь. Из раны на груди текла темная кровь. Теперь он и вправду был мертв. Мертв, как бревно. Рядом валялась заточка, которую этот хмырь, должно быть, прятал в сапоге.
– Ну что, похороним его? Может, еще всплакнем по нему?
Марина выглядела растерянной. Еще бы – любитель поэзии бывших вдруг пытается убить своих спасителей…
– Это не он, это Джунгли, – сказала она слабым голосом. – Не всем хватает силы…
Наверное, мое лицо приобрело весьма неприятное выражение, потому что Марине явно стало не по себе.
– Андрей, если тебе трудно…
Что-то екнуло у меня в груди, словно рычажок переключился. Что со мной сделала эта рыжая?
– Ладно, закопаю эту падаль, – сказал я.– Если ты так этого хочешь.
Лучи наискось пробили будку. Марина поправила волосы – они вспыхнули, и мне показалось, что на голове у девушки надета корона. Почему-то вспомнилась Анюта из всполоха – ее нарисованные глаза и губы, жидкие волосы.
Марина улыбнулась, перехватив мой взгляд.
Я раскидал заграждение. Снег, добавившийся ночью, ровно укрыл следы вчерашних страстей.
– Ну что, пошли?
Я подвинул к Марине свой рюкзак и автомат, а сам взвалил на плечи мертвого игрока. Тяжелый, гад. Любитель поэзии.
Согнувшись, побрел к лесу, не задумываясь о том, что делаю и зачем. Увидел бы меня тот «я», что ждал на поляне Последний Поезд!
Виновница моего «преображения» ковыляла позади, таща два рюкзака и два автомата. Ничего, пусть поработает, пока я исполняю ее блажь.
Найдя ложбинку, с силой швырнул туда труп – эта затея мне нравилась все меньше. Голова игрока ударилась о торчащую из-под снега корягу. Пока я стрелковой лопаткой ковырял подмороженную землю, Марина зачем-то протирала игроку снегом лицо.
– Можно подумать, что ты его знала.
– Я и тебя не знала.
Я хмыкнул: сравнила тоже, одно дело – я, совсем другое – какой-то игрок.
– Этот гад убить меня хотел. А потом и тебя.
– Не он, а Джунгли.
Я заткнулся: ее не переспоришь.
Яма получилась неглубокой.
Игрок таращился из нее остекленевшими глазами. Я поспешил забросать землей его голову, а затем – лопата за лопатой – все остальное.
Джунгли шумели. Еще бы – ведь они никогда не видали ничего подобного…
Утирая пот со лба, я подошел к Марине.
– Что ты делаешь?
Она возилась с короткой бечевкой и двумя неравными палками. Не ответила, быстро сделала узел, стянула зубами – получился крест. Подойдя к могиле, Марина воткнула его в землю.
– Так делали бывшие.
– Ясно.
Вскинув на спину рюкзак, повесив на плечо автомат, я приготовился продолжать путь.
Марина стояла у могилы.
– Ну, чего ты?
Она едва заметно вздрогнула и, дотронувшись до креста, сказала:
– Спи спокойно, человек.
Джунгли снова зашумели, заколыхались.
Мы вышли из лесу, вскарабкались на насыпь. Глядя, как передо мной стелется железная дорога, я подумал: если умру, – мне хотелось бы, чтобы с моим телом кто-то поступил так же, как мы с мертвым игроком.
Насыпь понемногу истончилась, и скоро рельсы побежали по земле, лишь слегка присыпанной гравием.
– Сегодня ночью ты разговаривал во сне, – сказала Марина, тяжело дыша от ходьбы, – Звал какую-то Анюту. Кто это?
– Анюта? Никто.
Мне стало не по себе. Надо же, и не догадывался, что разговариваю во сне.
– Она – игрок?
Где-то в высоте запел ветер.
– Чего молчишь, Андрей?
– Анюта – это всполох, – признался я.
– А, понятно, – протянула девушка и замолчала. Я не ожидал, что она так легко отстанет – почему-то стало досадно.
Когда за поворотом железной дороги перед нами возник занесенный снегом город, уютно разлегшийся на дне широкой долины, дыхание у меня перехватило.
– Калуга, – сказала Марина, вытирая рукавом вспотевшее лицо.
Отсюда, с возвышенности, город казался пирогом, разрезанным на две части широкой рекой. Виднелись припорошенные снегом развалины домов, большие ямы с зеленой водой, поставленные на дыбы машины.
– Пошли, – бросила Марина, поправляя на плече лямку автомата.– Может, к ночи дойдем.
Она двинулась вперед, стуча подметками по шпалам. Я остался на месте: город внушил мне, нет, не страх, а некоторую нерешительность. Чем-то грозным веяло из долины.
– Ты идешь?
Я догнал девушку.
– Слушай, может, нам не стоит туда соваться?
– Почему? Ночлега нам не найти, а спать на дереве ну совсем неохота.
Марина улыбнулась, сверкнув мокрыми зубами.
Глядя на нее, я решился: Калуга так Калуга.
Мы вошли в город, когда сумерки вонзили в воздух морозную хрусткость. На улицах ни души. Пустые глазницы окон.
– Красивый, наверное, был город, – сказала Марина. – Посмотри, какое интересное здание.