Дзуон, Ха, Ньем, я, а также четверка рикш обтерли травой налипшую на обувь грязь, стряхнули приставшие к одежде семена каких-то растений и присосавшихся к телу насекомых, вновь построились в походную колонну и продолжили путь вдоль плотины. Время от времени я полной грудью вдыхал разлитый в воздухе запах воды. Я остро чувствовал, что за плотиной беззвучно струит свои воды река. Стоило закрыть глаза, как начинало казаться, будто наш караван неспешно скользит по поверхности воды. Наверное, нашу колонну связывала некая сильная воля, и цепочка не прерывалась, как сплошная чёрная линия.
Прошло ещё минут пятнадцать. У рикш, должно быть, совсем не осталось сил. Сколько нам ещё ехать? Как далеки мы от цели? Хорошо ли, что возглавить колонну доверили этой Дзуон? А не замышляют ли что-то против меня Дзуон и Ньем? Может, Ньем избивал Дзуон для того, чтобы она стала его сообщницей? Деньги я уже уплатил. За проезд в оба конца на четырех велорикшах. А также деньги за Ха. Но, наверное, с неё возьмут комиссионные. Плюс плата за два номера в гостинице, куда мы едем. К тому же с нами потащилась Дзуон, а в придачу и сам Ньем. Тогда, в заведении, он разделил своими узловатыми пальцами волосы Ха и, обмотав их вокруг её тонкого горла, сдавил его, будто куриную шею. А потом подвел Ха ко мне… Ха — хорошая девушка, покладистая, говорил он, здесь мрачно и скучно, уедем отсюда; Дзуон знает отличный отель, она здорово договаривается; я тоже поеду; если что, могу защитить, и вообще присмотрю; если надо, переведу; давайте, наймем велорикш и поедем всё вместе, это, правда, далековато, но гостиница там отличная.
Ньем словно слегка запугивал меня. Мне и в самом деле было страшновато. Но согласился я не из-за того, что испугался. Я представил себе всю остроту ощущений в предстоящей поездке с этой троицей на велорикшах глубокой, тёмной ночью. Заразившая меня вшами Дзуон, нанятая Дзуон новенькая — Ха, избивший Дзуон Ньем, и я — человек, кровь которого сосут дети и внуки вшей этой самой Дзуон… — всё мы, вытянувшись в цепочку, как платяные вши, продвигаемся вперед в кромешной тьме. Представив себе эту картину, я согласно кивнул. После этого мы пересекли Ханой и выехали в тёмный пригород.
Колонна на велорикшах продолжала свой путь вдоль плотины. Я по-прежнему чувствовал близость широкой водной артерии, неспешно струящей в темноте свои воды. Мне уже стало казаться, что мы никогда не доберемся до гостиницы. Да и утро уже никогда не наступит… И нам суждено вечно тащиться во мраке, скользить в ночной мгле.
Тут Дзуон вдруг завопила: «Стой, стой!»
Ха передала её слова по цепочке, и Ньем, рефлекторно обернувшись ко мне, недовольно повторил: «Стоп»! Ехавшая передо мной троица сошла с повозок и зашагала по зарослям травы под плотиной, я поплелся следом. Было слишком темно, и поэтому казалось, что мы идем по минному полю. Я брел последним, осторожно ощупывая носками ботинок землю. Впереди показался какой-то слабый оранжевый огонёк. Он был одинокий, к тому же совсем тусклый. У меня просто сердце оборвалось. Меня поразил не столько сам огонек, сколько его месторасположение. Дело в том, что он висел над землей сантиметрах в тридцати и подрагивал на ветру. Я как-то не привык к тому, что источники света могут располагаться так низко.
Собственно, это был не огонёк, а нечто похожее на плод растения под названием «китайский фонарик» или пузырник. Казалось, что это сам круглый пузырник источает тусклый свет. От силы полметра в диаметре, он казался светящимся кругом, который вот-вот поглотит ночная тьма. За пределами круга излучала свое чёрное сияние тьма. Поэтому красный «фонарик» казался мне сейчас центром мироздания. Выходило, что мы медленно приближаемся к центру мира.
Внутри красного круга помещалось маленькое, сморщенное старушечье лицо. Щёки были закрыты чёрной тканью. Казалось, что в зарослях травы прямо над землей парит только улыбающееся лицо — больше ничего. Оно вот-вот упадет и покатится по траве.
Старуха сидела спиной к дамбе. Перед ней стоял маленький низкий столик, похожий на игрушечный; масляная стеклянная лампа на столе излучала то самое оранжевое сияние цвета «китайских фонариков».
На столике размещались чайные чашки, термос китайского производства, бамбуковый кальян, восемь каких-то плодов, по цвету и форме похожих на клубни картофеля, примерно с десяток беспорядочно рассыпанных сигарет, три огурца, а также тарелка с подсолнечными семечками. Всё это выглядело как набор иллюзиониста. Мне тут же представилось, как глухой ночью старуха, сидя рядом с абсолютно безлюдной дорогой, по которой никто не ходит, развлекается какими-то странными фокусами с термосом, кальяном и огурцами. Возможно, и те давешние ракеты — тоже её «работа».
Дзуон, Ха, Ньем, я, а также четверо рикш присели на корточки вокруг столика и принялись бесцеремонно пить чай, разлитый в малюсенькие чашечки. Он оказался ужасно кислым. Старуха беспрестанно хихикала. Она определенно знала заранее о нашем приходе, ещё задолго до нашего появления, и потешалась над нами. Ньем раздал рикшам по две сигареты. Но они не стали прикуривать и положили их в нагрудные карманы; рикши предпочли по очереди покурить бамбуковый кальян, похожий на сякухати[4]. Когда они затягивались, вода в кальяне булькала. Я тоже попробовал глубоко затянуться. Буль-буль. Я вдыхал табачный дым, похожий на густую вонь, исходящую от диких зверей. Дым через лёгкие проникал в спинной мозг и, поднимаясь всё выше, достигал головного мозга. Мое тело потеряло устойчивость. Угнездившиеся на лобке вши оторопели и отцепили свои лапки-коготки от корней волос; часть их скатилась в гущу волос и попадала вниз.
Дзуон скупила всё овощи и фрукты, лежавшие на столе — три огурца и восемь похожих на картофелины плодов. Ньем взял у меня деньги и с важным видом вручил старухе. Та вновь открыла рот и захихикала. Рот её был похож на чёрную дыру. Мы повернулись к старухе спиной и через заросли травы побрели к нашим «сикло». Оглянувшись, я увидел в круге света «китайского фонарика» старческое лицо, одно лицо. Вокруг него не было ничего, кроме мрака цвета мокрой кожи. Теперь лицо у старухи было сердитое. У меня возникло чувство, что за её спиной течет река, бескрайняя, как море.
Мы снова двинулись в путь колонной.
Наши велорикши неслись довольно резво, как будто их заправили горючим. Не прошло и пяти минут, как тянувшаяся вдоль дамбы дорога неожиданно пошла в гору. Рикши привстали на сиденьях, сгорбились, навалившись на педали всей тяжестью своих тел, и с хриплыми стонами принялись преодолевать подъем. Если бы мы, пассажиры, вышли из колясок, рикшам было бы легче, но Дзуон лишь командно покрикивала на них своим пронзительным, визгливым голосом; ни Ха, ни Ньем тоже не выказали ни малейшего желания выйти из колясок. Я же после недавнего курева чувствовал страшную слабость во всём теле и не имел ни малейшего желания подниматься по склону пешком. Я только как-то занервничал — не погнутся ли педали, не порвутся ли цепи, не сломаются ли у рикш ноги, узловатые, как куски вяленого мяса, не перевернутся ли и не полетят ли вниз по склону наши коляски.
Как и следовало ожидать, почти у вершины холма всё четыре колымаги дружно встали, причём в опасной близости друг от друга. На несколько секунд мы замерли: мы не двигались вперёд и не падали вниз. Словно в немой сцене — мы примерзли к ночной тьме. Казалось, если мы сейчас же не сдвинемся вперед хотя бы на миллиметр, то скатимся вниз и вернемся во владения старухи, с которой недавно расстались. Она уже предвкушает это и поджидает, противно хихикая. Попытка освободиться от её чар и вновь подняться на склон закончится тем же. Выходит, мы обречены до утра раз за разом повторять всё это?.. Но тут рикша Дзуон с утробным рыком взлетел на вершину холма. За ним одолел подъем рикша Ха. Их низкие, протяжные крики слились в единый рёв. То же самое благополучно совершили остальные рикши — Ньема и мой. Когда всё четверо поднялись на вершину холма, Дзуон зааплодировала. Подражая ей, захлопала в ладоши и Ха. Нехотя их примеру последовал Ньем, я же похлопал от всей души.
На вершине рикши остановились передохнуть, положив голову на руль. Вершина соединялась перемычкой с дамбой. Щеки ощущали лёгкое дуновение прохладного ветерка. Мы вдыхали запах воды. Ньем подал голос, указывая куда-то вдаль:
— Вон там — мост. Большой железный мост. В своё время сюда понаехали специалисты из СССР. Они-то этот мост и построили. Сейчас их уже нет, всё вернулись домой. Да, здоровенный отгрохали мост!
Но я ничего не увидел. Сколько ни вглядывался. А Ньем продолжал:
— Огромный мостище! Сам-то я по нему не ходил, но, говорят, на его строительство потребовалось столько народу!.. Видишь, какой он длинный, ужас просто.
Я попытался провести чёрную горизонтальную линию на холсте тьмы. Затем изобразил покрытие и фермы, добавил несколько толстых вертикальных линий — опоры. Нарисовал боковые заграждения, протянул несколько железных канатов. Наконец возник висящий будто между двумя сгустками тьмы чёрный железный мост грубоватых очертаний. Я заглянул под мост. Оказалось, что там значительно глубже, чем я предполагал. Похоже на огромную, широкую и глубокую котловину. По дну котловины текла чёрная, блестящая, как фотоплёнка река. Похожая на пленку с памятными снимками вода текла медленно и тихо.
Ньем пояснил, что гостиница, куда мы направляемся, когда-то была общежитием советских специалистов. Советские уехали, но после них остались сауна и бильярд, там можно и видео посмотреть, и массаж сделать, поэтому в гостинице постоянно роятся всякие типы, разжиревшие на грязных делишках, в том числе контрабанде. Просто безобразие. Точно! Ньем словно говорил сам с собой. Затем вдруг, понизив голос, стал рассказывать о Ха. Дескать, она пыталась эмигрировать в Японию. С младенцем на руках, вместе с другими беженцами — их было десятка два. На рыболовецкой шхуне. Всё, правда, кончилось тем, что после двухнедельного дрейфа по Восточно-Китайскому морю, потом по Южно-Китайскому морю они попали в Гонконг. Всех принудительно депортировали как экономических беженцев. Странное дело! Политическими беженцами не признали… Ха вернулась домой уже без младенца. Говорят, его съели во время дрейфа. Ребеночка-то…