Выйдя обратно на улицу, Ванесса почувствовала облегчение – не меньшее, чем если бы проголосовала. Полная свобода – хотя, вернувшись на площадь Вильсона, она вдруг сообразила, что под воздействием страха впервые в жизни оказалась в лагере уклонистов. Она, отдавшая всю себя пламенной борьбе за демократию, вышла из игры.
Это был последний номер стационарного телефона, по которому она все еще звонила. Код 05, родители – номер она помнила наизусть уже не первый десяток лет, сама того совершенно не замечая, никогда даже не записывала, даже не внесла в контакты в своем мобильнике. Но сейчас, в смятении чувств, она его вдруг забыла. Пришлось прокрутить старые звонки, чтобы его найти. Как и всегда, трубку взяла мама. Каролина без всяких предисловий спросила, можно ли ей приехать, не просто на несколько дней, а на все время карантина.
– Лапушка, ну ты же знаешь, что можешь приехать когда хочешь.
Под конец этого незадавшегося воскресенья – дня выборов, на который всем было плевать с высокой горки, Каролина приняла окончательное решение и принялась собирать вещи: два чемодана и еще мешок, потому что нужно было взять все книги и все необходимые материалы для занятий. Тогда она уж точно не передумает. На следующий день вечером доедет поездом до Матабьё, а оттуда отправится в Бертранж. Все было спланировано заранее. Ее, впрочем, сильно тревожила одна подробность – весьма, надо сказать, немаловажная: что там у родителей с интернетом. Она позвонила им еще раз.
– Мам, скажи, у вас же 4G по-прежнему плохо работает?
– Это ты про что такое спрашиваешь?
– Ты когда говоришь по мобильнику из дома, смотришь, сколько у тебя палочек в правом верхнем углу?..
– Да зачем мобильник-то, если ты в доме?
– Ну, ладно, но там сигнал вообще есть?
– А, я от папы твоего слышала, что очень хороший сигнал под липой.
– Во дворе?
– Да, липа во дворе. По крайней мере, днем еще там была.
Плохо Каролина себе представляла, как будет вести дистанционные занятия из-под липы.
– Кстати, наверху, у брата твоего, все получше работает. Он с тех пор, как на шоссе поставили передатчики, все твердит, что сигнал у него не хуже, чем в центре города. В общем, точно я знаю только то, что, когда Фредо нужно отсюда позвонить, он выходит из дома – говорит, стены слишком толстые, но у него «Буиг», который, наверное, подешевле.
Каролина объяснила, что завтра вечером приедет в Каор на последнем поезде, а потом, как бы оправдываясь, добавила, что ни у кого не будет болтаться под ногами – ей целый день придется вести занятия.
– По телефону?
– Да, через интернет.
– Ну, как скажешь. Сама знаешь, места тут на всех хватит… Вот только если приедешь поздно, я не смогу тебя забрать, знаешь же, что я не вожу в темноте, твой брат приедет.
– Нет, ты Александру ничего не говори, я вызову такси.
Мать повесила трубку, несколько удивляясь тому, до какой степени ее старшая дочь выбита из колеи.
Александр сидел, скрючившись, под умывальником в ванной, трое щенков громко шебаршились в ящике с инструментами – и тем не менее он все слышал. Анжель вернулась к нему.
– Ну как, получается?
– Да, сифон поменял, но без заглушки мне здесь больше ничего не сделать. На неделе съезжу в «Леруа Мерлен», а до тех пор как-нибудь постоит.
– Ну и хорошо.
Анжель нагнулась, погладила щенков.
– Господи, какое же счастье, что у них все обошлось.
– В этом возрасте быстро поправляются. Да и Дебокер у нас молодец.
– Знаешь, я тут говорила с твоей сестрой, похоже, она здорово перепугана и собирается приехать сюда пожить, пока все не утрясется.
Он не ответил – ему просто нечего было на это сказать.
– Александр, а что будет, если они за ними придут?
– Придут за кем?
– За кутятами – твой отец уверен, это те самые бандиты, которые воруют медную проволоку, вдруг они захотят их забрать обратно – вроде как такой щенок стоит больше двух тысяч евро.
– Ты не переживай, уж я их встречу.
Анжель прекрасно знала, что сын ее способен уладить почти любой конфликт, однако ей не нравилось, когда он начинал вот так распускать хвост.
– Не люблю я, когда ты такое говоришь, Александр. Ладно, послушай: твоей сестре нужен будет интернет, чтобы вести занятия, а работает он только наверху, я не знаю, как вы там вдвоем устроитесь, но очень на тебя рассчитываю, чтобы не было никаких меж вами размолвок.
– Она ж сюда едет, потому что боится вируса, а не чтобы нас повидать.
– Жил бы ты в Тулузе, тоже бы так поступил, да и у Агаты с Ванессой та же история, они очень боятся, что их запрут в домах.
– Сколько лет уже птичий грипп ходит, птиц сажали в карантин, никто даже и не пикнул.
– Сестры твои – не птицы. И у тебя еще есть племянницы и племянники – ты про них подумал?
– Ладно, пусти воду, посмотрим, как оно там работает.
Анжель, хотя и не подав виду, рассердилась на сына. Он, со своей стороны, немного жалел, что спровоцировал мать, но, когда речь заходила про сестер, иначе не получалось, он так и не смирился с тем, что пришлось выделить им землю под строительство ветряков – и это плюс к тому, что дорожная служба оттяпала пять гектаров под свой сервисный центр. Все двадцать лет они ни единого раза не возвращались к этому вопросу, но тем не менее свободой своей они отчасти были обязаны и ему – и вот теперь, когда в городе запахло жареным, они вдруг разом заговорили о возвращении, о том, чтобы поселиться на ферме – этакими беженками военных времен.
Щенки грызли резиновые прокладки и играли с болтами, оставалось только поражаться их беззаботности – несколько часов назад лежали при смерти, а теперь балуются почем зря. Они почти полностью опустошили ящик, причем со страшным грохотом, однако от их бряканья делалось радостно на душе.
Вечером того дня, когда проходили выборы, даже в Бертранже возникло ощущение связи с остальным миром, с собственной нацией – при всей ее надменности, – с Республикой, которая отдалялась от здешних мест все сильнее и сильнее: почтовые отделения, а с ними вокзалы и заправочные станции отодвигались все на большее расстояние.
Еще до того, как огласили предварительные результаты, всех выбила из колеи одна новость: исторически низкая явка. Она не превысила сорока процентов – такого в истории французской демократии еще не бывало. То был верный знак: происходит нечто серьезное. Матери пришлось трижды окликнуть Жана и Александра, чтобы они положили себе курицы, которая все-таки успела остыть… На экране один город вяло сменялся другим, журналисты пытались определить, кто из кандидатов вырвался вперед, но от Перпиньяна до Лилля, от Парижа до Энен-Бомона выяснялось одно и то же: никакого оживления, корреспондент каждый раз оказывался в пустом зале. В Гавре на заднем плане мелькнул премьер-министр: он почти бегом пересекал вестибюль мэрии, торопился обратно в Париж. Первым политиком, который взял слово в зале, где не было военных, стал представитель «зеленых», однако вместо того, чтобы прокомментировать результаты, Янник Жадо[20] заверил всех, что мыслями он рядом с зараженными – с теми, кто прямо сейчас борется со смертью, и теми, кто рисковал собою, чтобы выборы состоялись. Вся его речь была о больных, смертях, самопожертвовании. И кровь вовсе уж стыла от того, что среди приглашенных в студию медийных фигур то и дело мелькали незнакомые лица – врачи и руководители службы скорой помощи. В обычные времена вечером в день выборов слово давали только лидерам всевозможных партий, но нынче вечером никого из них в эфир не позвали. Врач скорой помощи сообщил, что ежедневный прирост заболеваемости составляет 25 процентов: так, всего зарегистрировано 5400 случаев, среди них 900 новых только за один день – эпидемия бушевала все сильнее, рост шел по экспоненте.
– Попробуй первый канал включить!
– Это и есть первый.
– Тогда давай пятнадцатый.
Дальше все разговоры только и крутились вокруг второго тура: стоит его проводить или не стоит? На экране появился Жан-Люк Меланшон[21], заговорил вполголоса, стоя перед белой лентой, кадрированной слишком крупно, – она придавала ему болезненный вид. Вместо того чтобы прокомментировать результаты выборов, он призвал всех соблюдать дисциплину, не нарушать самоизоляцию, которая, по его словам, спасает от опасности. В кои-то веки он говорил тихо. Напомнил, что существует опасность полного локдауна, сказал о рисках, которым подвергают себя те, кто, в силу специфики своей работы, не может изолироваться – медики, кассиры, курьеры, мусорщики, равно как чиновники и обслуживающий персонал Национального собрания. Призвал к всенародному единству.
– Видишь, дело твоя сестра говорит, скоро всех закроют.
– И что от этого изменится? – проворчал отец.
Жан, который несколько недель твердил, что все обязательно плохо кончится, теперь, похоже, злился на то, что теперь не он один сознает, что надвигается большая опасность, что природа повернулась против людей.
– Во, погляди, даже Кристиан Жакоб[22] заразился, – заметила мама.
– Похоже, депутатский иммунитет не против всего действует.
Слово на экране наконец взял министр внутренних дел. Даже не комментируя предварительных результатов, Кристоф Кастанер[23] предложил всем французам мыть руки, больше не целоваться и не подходить близко друг к другу.
Александр просто онемел, глядя на этих политиков: нынче вечером все свидетельствовало о том, что они и сами больше ни в чем не уверены.
– Ешь, опять остынет.
Слово взяла Марин Ле Пен[24], заговорила о борьбе за санитарию и о том, что нужно выиграть время, потребовала, чтобы президент республики закрыл границы и аэропорты, а главное – посадил по домам все население. Что касается второго тура, она считала необходимым отложить его на несколько месяцев, до окончания эпидемии.