В свете того, что прямо нынче вечером могут объявить полный локдаун, Агата, собственно, сильнее всего боялась одного: что ей придется сидеть целыми днями в одном доме с мужем, которому нечем заняться. Она думала про это целых два дня и додумалась до единственного решения: торговля на вынос, Грег хотя бы будет при деле и не устроит ей сущего ада. Грег работал всю свою жизнь, она, впрочем, тоже; так сидеть вместе сложа руки – нет, это просто немыслимо.
– Знаешь, что? Фигос я им буду валандаться дома взаперти, слышишь? Фигос! Откроюсь просто из чистого принципа, пусть копы мне хоть железные ставни понавешают, я все равно откроюсь, чтоб не открылся, придется меня пристрелить!
– Давай-давай, доставай из шкафа свой желтый жилет.
Джошуа и Тимоти все-таки приняли решение вернуться в Чикаго. Глядя, как границы закрываются одна за другой, они испугались, что вообще не смогут добраться до дома. Родня их волновалась, в Штатах самой эпидемии боялись куда меньше, чем бунтов и мятежей: в связи с опасениями, что обнищавшие массы устроят беспорядки, сильно подскочили продажи оружия.
Они вдвоем позвонили Ванессе с одного айфона – был у них такой любимый трюк, говорить одновременно по одной линии. Заверили ее, что турне и встречи с операторами не отменяются, а откладываются, оба они, вне всякого сомнения, вернутся в апреле, Илон Маск только что запостил для тридцати двух миллионов своих подписчиков твит, который вызвал большой шум: якобы некий французский микробиолог открыл волшебную молекулу, способную победить ковид. Дональд Трамп со своей стороны заверил, что фармацевтический гигант «Тева» готов обеспечить его соотечественников миллионами доз хлорохина[28]. Короче, американцы увидели свет в конце туннеля еще до того, как в этот туннель вошли; по их мнению, история с вирусом должна была закончиться через несколько недель.
Ванесса тут же аннулировала бронь в Лондоне и Мадриде; что до Шэньчжэня – решила пока подождать. Приходили и другие новости – все пересматривали свои планы, некоторые уезжали в провинцию, другие запутались окончательно, потому что в то же утро по «Франс-интер» правительственный спикер решительно опроверг слухи про всеобщий локдаун, с застывшей улыбкой от уха до уха повествуя о фейках.
Чем сильнее окружающие паниковали от мысли, что их запрут дома, тем больше Ванесса к этой мысли привыкала. Звучали советы основательно пройтись по магазинам, закупиться паштетами и томатным соусом, чтобы не умереть с голоду. Элена позвонила с вокзала Монпарнас: ей пришлось пропустить два поезда, оба оказались забиты под завязку. Врачи же тем временем повторяли снова и снова, что это самый верный способ завезти вирус в пока еще почти не пострадавшие регионы.
Прихватив две вместительные матерчатые сумки, Ванесса отправилась в «Монопри». Перед входом стояла длинная очередь – такой Ванесса еще никогда не видела. Двое дюжих охранников с ручными счетчиками контролировали число покупателей в зале.
В торговом зале обстановка была странная, попадались покупатели в масках или банданах – можно подумать, Париж подвергся химической атаке. Ванесса в кои-то веки взяла тележку и принялась складывать туда паштеты, печенье, плитки шоколада, десятки всяких не больно-то нужных лакомств. У касс тоже выстроилась очередь. Лица трех кассирш закрывали респираторы, Ванесса предпочла встать в очередь к той, у которой его не было. Пара перед ней нагрузила в тележку не меньше десяти упаковок туалетной бумаги. Какая-то женщина из другой очереди набросилась на них с обвинениями: это из-за таких, как вы, на полках пусто. Разговор быстро перешел на повышенные тона, в перепалку вмешались другие – им тоже не досталось необходимого предмета гигиены, надо делиться. Бунтари призывали кассиршу в свидетели, требовали управляющего, чтобы тот ввел лимит, сколько давать в одни руки.
– Ой, ну прямо как во время войны… – всхлипнула какая-то пожилая дама.
Ванесса сообразила, что понятия не имеет, что там у нее есть в запасе и как она будет управляться, если с завтрашнего дня запретят выходить из дома.
Зазвонил телефон – Джошуа, она не стала отвечать. В это время дня ей полагалось трудиться над разработкой их европейского турне, а она вместо этого шляется тут по подвальному отделу «Монопри», в обстановке крушения всего и вся, и пытается сообразить, хватит ли ей пипифакса на несколько ближайших недель.
Каролина дошла пешком до вокзала Матабо, не по силам ей было спускаться в метро, тем более что день выдался хуже некуда, нужно немножко пройтись. То, что сегодня произошло, по сути, равнялось отказу от тридцати с лишним лет развития образования. Ей, преподавательнице, которая загоняла студентов на лекцию, отрывая их от телевизора, видеомагнитофона и компьютера, а потом – от смартфона и социальных сетей, теперь придется часами сидеть перед экраном и вести занятия. Учащиеся сводятся к именам в окошках пять сантиметров в длину, виртуальные занятия – ко всем этим «включите микрофон – выключите микрофон» – ты больше не знаешь, с кем говоришь, кто тебе отвечает. А самое ужасное – Каролина чувствовала, что студентов обманули, лишили возможности участвовать в процессе обучения, поставили в зависимость от причуд интернет-соединения. Она так и видела, как ученики ее тонут один за другим, погружаются в виртуальные воды, тянут к ней руки, умоляют их спасти – а она ничего сделать не в состоянии.
В вокзальном зале оказалось даже суматошнее, чем в дни забастовок и всеобщих разъездов. Судя по табло, многие поезда опаздывали. Чувствовалась полнейшая дезорганизация. Каролина тут же поняла, что к девяти вечера в Каор точно не попадет, и сразу же предупредила таксиста, что пока не знает, когда приедет, перезвонит ему уже с дороги. По тону она поняла, что он совершенно не в восторге от необходимости за ней ехать, хотя поездка получалась и выгодная – сорок евро. Закончив разговор, она вдруг почувствовала себя зачумленной и, осознав, сколько вокруг народу, подняла воротник-стойку, прикрывшись до самого рта.
Прежде чем уехать, Александр наполнил собачьи миски. Родители кормили малышей овощами и свежим мясом, после этого было как-то стыдно давать Лексу и Максу сухой корм. Вниз Александр поехал на большой машине, чтобы вместить в багажник все покупки, которые мама попросила сделать в «Интермарше».
Когда он толкнул входную дверь, в столовой звучала «Марсельеза». Анжель сделала ему знак – иди на кухню, налей себе супа, отец же сидел, уставившись в экран телевизора; в руках у него были ручка и лист бумаги.
– Слушай, я покупки сюда поставлю. Кстати – ты просила взять десять банок сардин, но осталась только одна – все разобрали.
– Цыц!
Только щенки встретили его как положено – ухватили снизу за штанины и попытались отобрать огромные пакеты с едой. Радовались так, будто не видели его много недель.
– Да прекратите, чтоб вас!
Мама усилила звук, и голос президента загремел по всему дому:
– До настоящего момента для многих эпидемия оставалась чем-то далеким, но теперь это непосредственная насущная реальность…
Александр положил телефон на стол, увидел пропущенный звонок с незнакомого номера – видимо, звонили, пока он был вне доступа. Тон президента был мрачным, лицо мертвенно-бледным:
– Даже при отсутствии симптомов вы можете являться переносчиком вируса. Даже при отсутствии симптомов вы рискуете заразить друзей, родителей, их родителей, нанести вред здоровью тех, кто вам особенно дорог…
– Так Каролина вечером все-таки приезжает?
– Да, но позднее, – ответила мама, недовольная тем, что Александр перебивает Макрона.
Чтобы прослушать сообщения, нужно было выйти на улицу, к липе. Он узнал голос Педабура, таксиста. Тот обычно звонил разве что договориться про охотников, потому что Александр часто запрещал им проход по своей территории. Педабур в своем отрывистом сообщении просил перезвонить по поводу дамы, которую он должен встретить. Александр тут же перезвонил, и на другом конце провода тоже услышал голос президента, в формате эха.
– А, спасибо, что перезвонил. Я про даму, которая приезжает из Тулузы, – я не смогу ее встретить.
– Ясно, а почему?
– Да чего-то не хочется. И вообще, очень уж поздно. И она мне уже трижды звонила и меняла время заказа, а я полчаса как пытаюсь ей дозвониться, никто не отвечает… Это ведь сестра твоя, да?
Александр вернулся к дому, механически открыл дверь.
– Мы в состоянии войны. Да, это война санитарная: мы сражаемся не с армией, не с другим народом. Однако враг на нашей земле – незримый, неощутимый, и он продвигается. Нам придется объявить всеобщую мобилизацию.
Александр сел, нужно было как-то уладить ситуацию с сестрой, вот только он понятия не имел, как перекричать президента, не спровоцировав домашнего скандала.
– Послушайте. Таксист отказывается за ней ехать.
– За кем?
– За твоей дочерью. Так что дозвонись ей и выясни, на какую станцию она приезжает.
– То есть у тебя нет номера сестры?
– Да заткнитесь вы, мать-перемать! – рявкнул отец.
Александр ехал на станцию Гурдон. Мама продиктовала номер его телефона Каролине, чтобы та его предупредила, если выйдет раньше, в Каоре. Ехать за сестрой ему не улыбалось прежде всего потому, что придется поддерживать какой-никакой разговор, прежде чем он доставит ее к родителям. На полу в «ниве» с пассажирской стороны был полный бардак – он никогда никого не возил, кроме щенков.
По дороге ему не встретилось ни одной машины, но объявление о том, что страна теперь в состоянии войны, к этому не имело отношения – здесь по вечерам вообще не ездили, даже летом.
Маленькая железнодорожная станция находилась за районом малоэтажек, на ней уже сто лет не было ни билетной кассы, ни буфета, вообще никакой жизни, а ночью эта пустыня казалась особенно безжизненной. Александр опустил оконное стекло, воздух снаружи был теплым, больше не подъехало ни одной машины, он выключил фары и приглушил звук радио, как будто действительно не хотел, чтобы его здесь засекли, как будто в стране действительно ввели тотальный комендантский час. Но война войной, а одно Александр знал точно: