родители скоро лягут спать, и через час-другой кого-то у них высадить – это будет отдельная история.
Через полчаса на платформе зазвучало автоматическое объявление. Спустя три минуты к станции подкатил битком набитый поезд. Подземного перехода не было, и приходилось ждать, когда состав уйдет, прежде чем перейти через рельсы. До тех пор он скрывал собой пассажиров. Александр передернулся. Он понял, что, увидев сестру, испытает облегчение, а не увидев – еще большее.
В результате на противоположной платформе оказалась только она одна. С трудом дотащила огромные чемоданы на колесах до перехода через пути, Александр встретил ее на полдороге. Каролина бросила ему: «Спасибо, что встретил», тоном одновременно и искренним, и измотанным, а когда он нагнулся ее поцеловать, оттолкнула.
– Не, нельзя.
– Много народу было в поезде?
– Да, до Монтобана многие стояли, я всю дорогу пыталась задерживать дыхание.
Он забрал у нее чемоданы и покатил, дребезжали они невыносимо, на асфальте даже сильнее, ему проще оказалось их нести. Когда они обогнули вокзал, Каролина остановилась отдышаться, прижала ладони к ребрам. Он разглядел в свете фонаря, какая она бледная, и в голове мелькнула мысль: а вдруг заболела? Для Анжель и Жана это может обернуться трагедией, вот только после стольких лет молчания он не решался спросить ее в лоб, как она себя чувствует. Дыхание ее выровнялось. Напряжение растворилось в теплом сумраке, ей вдруг показалось, что она сбежала из-под бомбежки, как в романе Сименона, где описывался исход беженцев в 1940 году, как все уезжали в деревню – кстати, тоже на поезде. Пока они шли к «ниве», ее обуревали тысячи противоречивых чувств, вот только ни одним из них она не могла поделиться с братом.
После мучительного рысканья они выбрались из жилого квартала и погрузились в ночь. Каролина вновь ощутила, каково это – мчаться во тьму по петлистым проселкам, сидя рядом с братом. Ее будто отбросило на тридцать лет назад, когда они вечером отправлялись куда-то развлекаться, а Александр, страшно гордый тем, что уже получил права, потом за ними заезжал. Раз сто забирал их из «Сфинкса» или из «Шерлока». Каролина не стала закрывать окно, и ей вспомнились слова дедушки. Когда в стадо привозили пополнение, дедушка говорил: «Животные – они как люди. Не созданы для путешествий». Новоприбывших всегда отправляли в карантин, и эти пришедшие от предков предосторожности, которые в семье применяли к скоту, следовало бы, пожалуй, применить и к ней.
Александр никак не помогал ей почувствовать себя свободнее. Он будто онемел. Каролина не забывала, что он продолжает на них злиться и будет злиться всегда. За долгие годы она успела убедить себя в том, что эта автострада стала для них благословением: после раздела наконец-то удалось сделать рентабельными гектары, расположенные к северу. Ветряки плюс ангары, которые понастроила дорожная служба – земля приносила доход, чего в противном случае никогда бы не случилось. Но говорить об этом с братом – значит исподволь намекать на то, что его профессия скотовода больше не приносит денег, что крестьянский труд уже в прошлом. Что до Александра, он не раскрывал рта просто потому, что не знал, что сказать. Уже двадцать лет он не слышал никаких новостей даже про ее дочек, а уж тем более про Филиппа, хотя и был в курсе, что они развелись.
Каролина подмечала подробности, свидетельствующие о том, что это фермерская машина: комья земли на коврике, повсюду клочья собачьей шерсти, инструменты, торчащие из боковых карманов, запах коров и бензина. Мысленно измерила глубину пропасти, которая всегда разделяла их с братом; нужно, наверное, сказать ему, что для занятий ей понадобится связь, в восемь утра она будет подниматься на ферму и проводить там весь день.
– Велосипед тебе починить?
– Зачем?
– Мама сказала, тебе придется наверх ездить, на занятия.
Вместо облегчения Каролина почувствовала досаду: вот, началось, она вернулась в семью, в свою семью, в это тесное замкнутое сообщество, где новости распространяются мгновенно, где каждый знает, что один говорит у другого за спиной. Здесь, в деревне, все и всегда все друг про друга знают, до последнего факта и жеста. А она уже двадцать лет не испытывала таких ощущений.
– Нет, спасибо, я буду ходить пешком.
– Как хочешь.
На одном из виражей неподалеку показались ветряки – три огромных призрака в ночи, видно было только сигнальные огни. Начался спуск в долину, ветряки пропали. Александр хотел было свернуть к родительскому дому, но вдруг резко остановился.
– Знаешь, думаю, лучше тебе переночевать наверху.
– Из-за вируса?
– Нет, из-за щенков. Если ты явишься посреди ночи, переполох начнется: они гвалт поднимут, могут и потрепать.
– Как скажешь. Я, правда, сильнее всего переживаю из-за вируса.
– Если ты его привезла, так я уже заразился… или как думаешь?
Вторник, 17 марта 2020 года
Грег по привычке встал в шесть утра. На улице еще было пусто, и что-то говорило о том, что пустой она останется весь день. Ни единой машины, ни тени прохожего – казалось, что даже дома погрузились в сон более глубокий, чем обычно. Из-за угла только что выехал мусоровоз. Дребезг его приближался, делался все оглушительнее. Грег, как всегда, приветственно поднял руку – нынче он едва ли не позавидовал двум этим типам, прилепившимся к шумной колымаге, – людям, которые всю жизнь только и делали, что перетаскивали с места на место тонны всякой дряни под дьявольский грохот. И все же эти грязнули были единственным свободными существами на всем пространстве, куда хватало глаз, столь же свободными от всяческих уз, как и кошка, которая драпанула в переулок справа. Ни за что в жизни не хотел бы он себе такой работенки, однако нынче утром с удовольствием поменялся бы с этими бедолагами.
Грег вынес мусор, понятия не имея, как будет с ним разбираться в будущем – с завтрашнего дня всем положено сидеть дома. Рассмотрел груды столов и стульев на террасе, с которой теперь выходить запрещается, все еще плохо понимая, что происходит. Включил мобильник – ни одного сообщения, ни единого уведомления, никто с ним не связался через фейсбук[29] по поводу его «обеда сопротивления», а он, кстати, придумал хештег: #НеЗабудем. В любом случае, рискованно было бросаться в такую авантюру, не зная, получится ли собрать сотню сторонников – или хотя бы двух. В крайнем случае будет протестовать с помощью говядины и курятины, закупленных заранее для этакого долгоиграющего барбекю – это и будет его «тарелка сопротивления». Даже в твиттере под его «Призывом к сопротивлению» оказалось всего два лайка, а под «Не позволим себе заточить» целых три, хотя он и допустил ошибку, а ведь орфографических ошибок он боялся панически: каждое утро, когда писал на доске меню дня, сверялся с Викисловарем, потому что его вдруг обуревали сомнения: одно или два «т» в слове «латук», нужен ли дефис в словосочетании «крем-суп», есть ли буква «т» в слове ростбиф… Подумав, Грег стер твит с опечаткой, несмотря на его популярность. Полное разложение. Он уже несколько недель как заметил, что остается все меньше и меньше желающих обсуждать пенсионную реформу, у всех только и разговоров, что про этот вирус. Совершенно очевидно, что государство решило внедрить систему, которая станет подстегивать в людях страх, а хуже всего, по его мнению, было то, что все немедленно повелись. Бред какой-то. Сам Грег себе сказал, что не нужно было прекращать акции на перекрестках. Будешь действовать – союзники подтянутся. В этой жизни всегда нужно иметь союзников под рукой, любая борьба – это долговременные вложения, в этом смысле она похожа на биржу.
Агата спустилась в девять утра и обнаружила мужа за столиком в центре кафе, перед ним лежал мобильник, стояла пустая кофейная чашка и полная до краев пепельница.
– Ты это чем тут занимаешься?
– Курю, не видишь? На это я пока еще имею право? Курить в собственном кафе – это, похоже, единственное, что у меня еще осталось: насрать мне на закон Эвана. И я, вообрази себе, могу курить с утра до ночи, если захочу, могу с утра до ночи дымить в общественном месте – и никто мне ничего не скажет, ну не красота ли?.. Вот я и пользуюсь… Как, есть у меня такое право? Или я должен попросить у тебя разрешения и подать бумажку за своей подписью?
Агата, ничего не ответив, сварила себе горячий шоколад – очень уж ей нынче его захотелось, тем более что и пошуметь можно. Она засунула рожок подачи пара в кувшинчик с молоком и включила на максимум – пускай шипит, хоть Грега будет не слышно. В корзинке даже выпечки не было – Грег не потрудился сходить в пекарню.
Агата уселась прямо в зале, выбрав столик подальше от мужа.
– Ты даже за круассанами не сходил?
– Некогда было.
– Ты что, нацелился несколько недель кряду вот так скандалить?
– Недель? А почему не месяцев? Нет, я так и неделю не выдержу, но ничего, сама увидишь: как до них дойдет, что с ними вытворяют, они тут же взбунтуются.
– Кто?
– Да все!
– Послушай, ты вечно твердишь, что французы только и мечтают, чтобы им платили за ничегонеделание, а теперь вдруг решил, что они возьмут и взбунтуются из-за того, что им платят, чтобы они сидели дома? Тебя поди пойми!
Грег не ответил – он об этом просто не думал. Встал и засуетился вокруг кофемашины, чтобы сделать себе двойной эспрессо.
– Ты видела, чтобы я хотя бы день ничего не делал? Хотя бы день?
– Грег, говорила я тебе: займись торговлей, импортом – хоть что-то заработаешь.
– Импортом… Опять начинаешь, я тебе что, турок, что ли?
Тут у него зазвонил телефон, он увидел на экране имя Армана, воспрянул духом – наконец-то соратники по перекрестку пробудились.
– Слушай, видел тут твой твит, так я с тобой.
– Ну, отлично. Вас сколько будет?
– Ну, я собирался прийти с женой, но ты ж знаешь, она не ест твою готовку, мидии с чесноком, все такое… да и вообще в рестораны никогда не ходит.