Давно уже Каролина не видела вокруг такого простора, океана холмов и долин насколько хватало глаз, но потом все вдруг начало на нее слегка давить. Когда она приняла решение вернуться, эти мысли не приходили ей в голову, однако, оказавшись здесь, она снова почувствовала себя в заточении, и чувство это стало основным. Водительских прав она так и не получила, поэтому всегда зависела от брата, матери или еще бог знает кого, если ей требовалось хоть куда-то переместиться. Ну или ходила пешком. Но до деревни было три километра, до ближайшего магазина десять, до Каора больше получаса на машине, до Лабастида чуть поменьше или чуть побольше, она уж и не помнила. Лодыжки подворачивались на камнях, она успела забыть, что кроссовки нужно зашнуровать потуже, что дорога, пусть и идущая под гору, такая длинная. А возвращаться будет еще тяжелее. Чтобы утешиться, она стала думать о том, чем бы сейчас занималась, если бы осталась в Тулузе: занятия, холодок ужаса в животе в «Карфур-экспрессе» или в «Казино»; может, она бы даже рискнула добраться до рынка Виктора Гюго, подозревая каждого встречного в том, что у него температура, стараясь дышать не слишком глубоко: в общем, там тоже был бы сущий ад. Даже хуже, чем здесь. Хотя пока она не разобралась.
Вместо того чтобы сразу подойти к дверям родительского домика, она направилась к окну столовой. Увидела их за столом, перед телевизором, ровно час дня, у нее это вызвало улыбку – некоторые вещи в этом мире никогда не меняются. Родители удивились, услышав стук в окно, внутри тут же раздалось многоголосое тявканье, мама обернулась, отец – нет.
– Ты что, успела забыть, что в этот дом входят через дверь?
– Не успела. Просто так лучше.
Каролина отстранилась, когда мама попробовала ее поцеловать.
– Ты чего, собак боишься? Да замолчите уже, чтоб вас!
– Не в этом дело, мам, просто я вчера много часов сидела на вокзале и в набитом поезде, а кроме того, я приехала из Тулузы, в общем, не хочу подвергать вас риску.
– Мы с твоим отцом, знаешь ли, люди крепкие!
– Я и сама крепкая, но ведь тут ничего заранее не скажешь.
– Ну и как оно там наверху, с братом?
– Нормально.
На экране армейские вертолеты и самолеты эвакуировали заболевших из региона Гранд-Эст. Жан, не оборачиваясь, набросился на Анжель:
– Дочка дело говорит, лучше перестраховаться. В Мюлузе, чтоб ты знала, ставят полевой госпиталь, а тех, кто в коме, эвакуируют в Германию – представляешь?
Анжель оказалась между двух огней – дочерью, которая так и стояла снаружи, и мужем, который, похоже, тронулся умом из-за нависшей над ними опасности.
– Мюлуз это тебе не Тулуза, что ты такое говоришь… и вообще, угомони собак.
– Мама, он дело говорит, подождем недельку, если все будет хорошо, тогда я буду к вам ходить обедать.
При этом Каролине очень хотелось посмотреть поближе на щенков, поэтому она перегнулась через подоконник. Увидев новое лицо, малыши тут же притихли, отчасти от удивления, отчасти от испуга, а потом все разом сжались, легли животиками на пол, не сводя с Каролины взгляда.
– Чего это они?
– Сама видишь: хотят, чтобы ты их погладила. Ты им явно понравилась.
Пушистую шерстку так и хотелось приласкать, Каролина с удовольствием нагнулась бы еще ниже, чтобы их потрогать.
– Надо же, какие очаровашки.
– Еще бы… Мы с твоим отцом не хотели заводить никаких собак, а теперь боимся, что их у нас заберут!
– Фредо с вами не обедает?
– Мы его нынче утром не видели, трубку он не снимает, и такое с ним, кстати, впервые.
Каролину удивило, что родители не слишком обеспокоены. Не исключено, что Фредо подхватил вирус и прямо сейчас лежит больной. Мама велела Каролине стоять и не двигаться, ушла, принесла тарелку, накрытую фольгой.
– В общем, раз уж ты все равно понесешь гратен наверх, я вам обоим с братом положила. А вечером – вечером-то ты что делать собираешься? Он обычно с нами ужинает.
– Так, Александр пусть делает что хочет, а вот я точно выжду десять дней.
Сама себе удивляясь, Каролина все-таки решила пообедать с братом на старой кухне своего детства. Если не считать нескольких мелочей, здесь почти ничего не изменилось. Да, другой холодильник, тостер тоже, еще несколько вещичек, явно не очень старых. Она накрыла на стол, Александр поджарил позавчерашний хлеб. Каролина исподтишка за ним наблюдала, пыталась понять, постарел ли он. Если да, то несильно, силуэт не погрузнел, как, например, у Филиппа, да и у многих ее знакомых мужчин. Тело брата осталось мускулистым, подтянутым, это чувствовалось даже в том, как он режет хлеб: он закатал рукава до локтей, и крепкие волокна мышц так и змеились под кожей.
– У тебя как, все хорошо?
Он явно удивился ее вопросу.
– Нормально.
– У меня такое ощущение, что весь мир впал в депрессию, а у тебя вроде как все в порядке.
– Это что, упрек?
– Да нет, конечно.
Ей все никак не удавалось установить правильную дистанцию. Главное, что она твердила себе: она должна быть брату благодарна, ведь, в конце концов, он же принял ее в своем доме, без ворчания, без скандалов – она перед ним в долгу, но не знает, как выразить свою признательность. Она видела, что он выложил гратен на сковородку, надо бы сказать, что лучше поставить его в духовку, иначе изнутри не прогреется, но она не решалась.
Следя за его движениями, она задавалась вопросом, откуда у нее к нему столько претензий. Когда-то она упрекала его за то, что у него нет никаких устремлений, кроме как остаться жить здесь, прилепиться к местности. В отсутствии у подростка мечты о будущем она не видела ничего хорошего. При том что на деле-то она должна была на него молиться или уж хотя бы поблагодарить за то, что он не бросил эту землю на произвол судьбы – без него родители на ферме бы точно не справились, так что здесь не осталось бы уже совсем ничего, даже руин. Вот уже тридцать лет Каролина считала брата этаким пережитком прошлого, однако в конечном итоге именно он оказался несущей стеной, новым фундаментом всей семьи – до такой степени, что именно к нему ей пришлось обратиться в поисках убежища. Однако после всех этих лет непонимания, а потом еще и взаимных обид, общаться стало совершенно невозможно. У них не осталось ничего общего, им нечем было друг с другом поделиться – слишком давно они жили в двух разных мирах.
– Ты в курсе, что Фредо внизу нет?
– Он иногда уходит есть в кемпинг.
– Может быть, но он с утра вообще не появился.
– Точно? Обычно-то он звонит, даже если задерживается на десять минут, Фредо у нас пунктуальный.
– Похоже, что не всегда.
– А родители ему, что ли, не звонили?
– Много раз, он не отвечает.
Выходя из квартиры, Ванесса обнаружила прикрепленный кнопками к двери листок бумаги. В первый момент она возмутилась такой бесцеремонности, а потом все же решила прочитать, что там написано. Речь шла о петиции с призывом соблюдать осторожность, когда к чему-то прикасаешься. Ванесса держала ее кончиками дрожащих пальцев, с утра этот листочек наверняка уже много раз передали из рук в руки, с этажа на этаж – под ним стояли подписи почти всех жильцов дома. В петиции требовали, чтобы доктор Мансури запретил своим пациентам пользоваться лифтом, чтобы дверь в вестибюль постоянно стояла открытой – тогда будет проветриваться старинная лестница, где нет окна. Лист бумаги вдруг начал жечь руку, Каролина бросила его, дважды щедро брызнула на ладони спиртовым антисептиком. Петицию оставила на полу, не решившись ее подписать, а по лестнице шагала, задержав дыхание, с мыслью, что в каждой молекуле воздуха наверняка притаилось по вирусу.
Оказавшись снаружи, она почувствовала себя лучше, потому что нащупала в кармане официальное разрешение на выход из дома. Чернил для принтера не нашлось, поэтому она написала его от руки на простом листке бумаги. Перед булочной стояла очередь, все соблюдали дистанцию, в том числе и в торговом зале.
После похода по магазинам у нее осталось целых двадцать минут, чтобы погулять. Вот только где погуляешь в этом неузнаваемом Париже, похожем на декорации к научно-фантастическому фильму – фильму, в начале которого невидимый метеоритный дождь истребил все живое. Здание Лувра, брассерия «Рук», японский суповой ресторанчик – опустевшие витрины превратились в призраков, Город света – в череду вымерших зданий, между которыми курсировали машины экстренных служб, реанимобили, скорая помощь, пожарные – все они мчались без сирен, без всякой оглядки на светофоры.
Вернувшись домой, Ванесса бросила мешки с продуктами на кафельный пол кухни; силы кончились. Хотелось с кем-нибудь поговорить, повидаться, неважно с кем, но ради этого ведь нужно снова оказаться рядом с «Монопри» или на какой-нибудь скамейке, а пообщаться получится десять минут – потом закончится срок разрешения. Кстати, разрешение не распространялось на повод «повидаться с друзьями». Ванесса подумала про Тимоти и Джошуа, они казались ей вымышленными персонажами, как будто она сама их придумала… Все двигалось к какому-то непредставимому кризису, все инвесторы наверняка теперь ринутся в научно-исследовательские проекты и высокотехнологичную медицину, приложение «Ветискор» покажется им смехотворным, никому не нужным. Никто на белом свете уже не раздумывает, какой размер взять, 36-й или 38-й, все вообще забили на то, во что одеты.
Так и подмывало позвонить сестрам, родным. Начала она с Каролины, но нарвалась на автоответчик – та, видимо, сидит в поезде и едет в Бертранж, чтобы зарыться в тамошние леса, поэтому она рискнула набрать Агату. Та, к величайшему ее изумлению, откликнулась почти мгновенно и, не дав ей и слова сказать, принялась причитать, что живет в одной клетке с двумя львами, прошло всего пять дней, а она уже на грани.
– Прямо как в тюряге, честно тебе говорю, ну прямо как в тюряге, у Грега от безделья крыша едет, а бутылок у нас полно, он, понятное дело, начал прикладываться и целыми днями сидит, запершись в баре… и уже курит по две пачки в день, только затем и выходит, чтобы затариться сигаретами, одно спасение, что их не продают…