– А ты не знал, что сегодня часы переводят?
– Нет, но мне твой будильник все сказал.
Александр положил ладонь отцу на плечо – так он с ним здоровался.
– Это летнее время теперь не имеет никакого смысла: бензин по ноль долларов за баррель, ничего на этом не сэкономят.
– Чего-чего?
– Бензин!
Отец смотрел, как Александр включает свою электрическую кофеварку, и даже не пытался понять, что там и как.
– Я, кстати, помню, что в мое время эти смены времени плохо действовали на коров.
– Уж поверь, они и сейчас плохо действуют.
Откусывая от бутерброда, Жан смотрел, как над горами занимается день, – с того же места у стола, через то же окно с красно-белыми занавесками, что и раньше. Только в те времена он потом выходил в свежесть раннего утра, чтобы заняться скотиной.
– Скучаю я.
– Без бензина?
– Нет, без коров.
Александру совсем не нравились эти приступы ностальгии, которые, вообще-то, у родителей случались редко, вот только когда они поднялись на ферму, прошлое обступило их со всех сторон. Он поспешил сменить тему:
– Ну как, папа, готов к дальней дороге?
– Слушай, мы ж не на другой конец света едем!
– В определенном смысле, «Ревива» именно что на другом конце света!
– Ну, нашим всяко будет полезно пошевелиться.
Констанца сперва решила срубить заболевшие сосны, а потом потихоньку их сжечь вдвоем с Александром, никому ничего не сообщая, вот только оставался серьезный риск, что дальние соседи заметят дым и выдадут их. Тогда она от безысходности выправила в префектуре разрешение на санитарную чистку: оно давало право сжечь пораженные деревья, но при условии, что Констанца сможет гарантировать присутствие необходимого числа людей, которые встанут по периметру и не позволят огню распространиться. Если наберется дюжина участников, вооруженных шлангами и огнетушителями, риск для природы сведется к нулю, и только предупреждение метеорологической службы о том, что днем ожидается ветер, могло отменить программу сегодняшнего дня; однако с утра стоял полный штиль.
– Валить сам будешь?
– А как еще, Грег-то болен. Доверять бензопилу Матео я не собираюсь. Кевину тем более. Я уже видел, чем кончается дело, если дать ему мопед и винтовку, с меня хватит.
– В смысле, винтовку?
– А, неважно.
С этого момента в Бертранже начался привычный отсчет воскресного времени, с той лишь разницей, что вездесущие щенки постоянно путались под ногами у членов воссоединившейся семьи. Мама, когда встала, открыла дверь, и они сразу прилипли к отцу, все в состоянии страшного возбуждения. Не тявкали, но сновали туда-сюда, суетились, выражая безоглядную радость и жажду открытий.
Анжель надела жилетку поверх ночной сорочки. От машинки, которой Александр пользовался безостановочно, исходил аромат кофе – он уже сварил как минимум три эспрессо себе, еще один отцу, потом маме, а потом еще один и тоже выпил – гул компрессора его, похоже, зачаровывал.
– Ну ты прямо как маленький, – заметила Анжель, делая себе бутерброд.
Александр это принял на свой счет, хотя она обращалась к мужу. Три щенка не без усилий вскарабкались Жану на колени. В этом доме успели перебывать все – собаки и, разумеется, коровы, курицы и кролики, хомячок, когда сестренки были маленькими, покалеченные канюки и лисята, множество кошек, понятное дело, но ни одному животному из всего этого бестиария никогда не дозволялись подобные фамильярности в отношении патриарха.
Отец вспомнил давнюю привычку и, направляясь смотреть коров, крепко сжал в кулаке палку, которую отыскал у сарая. Мама осталась на кухне, первой к ней присоединилась Каролина, перед тем приняв душ и одевшись, как оно бывало в детстве. Почти сразу же следом появилась Агата, правда, еще в ночнушке, Ванесса же осталась в кровати, рассчитывая на то, что другие скажут ей, когда вставать.
Агата накануне сходила посмотреть, как поживает старое кафе-бакалея «Параду»: оно стояло заброшенным, как и вокзал. Каролина в знак солидарности пошла с нею, и сегодня утром Агата снова вернулась к мысли возродить это заведение. Она, по собственным словам, всю ночь вертела эту идею в голове, потому что увидела на вокзале объявление: департамент транспорта собирается превратить старую железную дорогу в пешеходно-велосипедный маршрут, который протянется через всю Францию. Вон на дороге на Компостеллу зеленый туризм цветет и пахнет – там даже по самым мелким тропкам шляются паломники со всего мира – то есть «Параду» может стать очень прибыльной затеей.
Мама вздернула плечи.
– Да ты ж сама видишь, что никто больше не путешествует, весь мир заперли на два оборота.
– Это верно, – согласилась Каролина, – вот только завтра они научатся путешествовать по ближайшим окрестностям, на самолетах больше летать не захотят, а чтобы не оказаться в столпотворении на пляжах под палящим солнцем, будут подыскивать всякие мелкие дорожки с тенью, тихие речки – сама увидишь.
Анжель не хотелось в это верить: лично она не видела решительно ничего хорошего в том, что весь мир припрется к ним на порог, ну да ладно, быстро сообразят, что здесь и смотреть-то нечего.
– Нет, действительно, если Агата снова откроет «Параду», тут все зашевелится, а экомаршрут привлечет тысячи велосипедистов.
– Ну, тебе виднее. В любом случае, врач у нас от этого не появится.
Агата почувствовала, что в кармане халата вибрирует телефон, и обнаружила сразу несколько сообщений от Грега. Он уже пять дней доставал их, не говоря уж о том, что, если у него действительно вирус, он наверняка уже всех тут перезаражал, так что, хотя никто в этом вслух и не признавался, вся жизнь теперь крутилась вокруг температуры Грега, состояния горла Грега, сатурации крови Грега – все так или иначе возвращалось к нему. В результате поездка в «Ревиву» казалась не просто передышкой, но и освобождением.
– Как он там?
– Мам, не знаю, он просто пишет, что плохо спал.
– Температура все еще высокая?
– Твой ветеринар сказал, что у него ангина, а значит, совершенно естественно, что у него температура.
– Да, но ведь Дебокер, вообще-то, не врач.
– Говорит, что хочет поехать с нами.
– Грег? Ну уж нет!
Каролина, демонстрируя, что пытается всех помирить, предложила сестре: Александр может отдать Грегу ключ от скотовозки, пусть он едет сам по себе за ними следом.
– Только на расстоянии, – уточнила Ванесса, только что пришедшая на кухню. – Пусть едет за нами, но только на расстоянии.
– Эти только в огонь!
Отец, не переставая, водил пальцами по коре, скреб бороздки, соскабливал опилки, оставшиеся после мелких вредителей. Вот наконец-то он может потрогать ее собственными руками, эту знаменитую эпидемию, пришедшую с Востока, все прямо у него перед глазами, безмолвная погибель, которой две необычайно теплых зимы позволили набраться сил для нападения. Не было морозов, о чем отец неустанно сожалел, – нечему было убивать личинки. А от них родятся миллиарды новых насекомых, размножатся, заполонят весь континент.
– Эти только в огонь, иначе не спасемся.
Грег принял двойную дозу долипрама, чтобы приехать с остальными в этот дикий лес. Старался держаться молодцом, но чувствовал себя очень плохо, а говорить не мог вовсе. Каждое произнесенное слово буквально раздирало ему горло. Ему было тем более неловко, что при свете дня синяки под глазами и бледность стали особенно заметны. Он понимал, что вернувшийся страх – а вдруг он все-таки заразился – отчетливо читается у него на лице, поэтому предпочитал держаться в сторонке, поближе к Александру и отцу, у корней огромных сосен. Шурин его промерял взглядом деревья, выглядел уверенным в себе и, отвечая встревоженному отцу, объяснял, что долго они тут не провозятся, главное – положить все шесть стволов в одном направлении, оттащить на несколько метров с помощью лебедки, которая стоит на «ниве», может, и на куски-то пилить не придется, сосна не дуб, не такая тяжелая.
– Нет, мне кажется, лучше их будет распилить на кряжи, – стоял на своем отец, – особенно вон ту, длинную, она еще и клонится в противоположном направлении.
– Да нет, мы у самой дороги, место ровное, ничего сложного, в любом случае, ветки нельзя разбрасывать в стороны, потом-то ведь жечь придется, да так, чтобы всё в одном месте.
– Делай как знаешь, – махнул рукой отец. – А вот присматривать за огнем всяко придется, сухо вокруг, как в июле.
– Так вы затем и приехали!
Грег наблюдал за Александром, завидуя ловкости шурина, его сноровке, так что самому Грегу даже стыдно стало стоять и смотреть, ничего не делая, он подошел и предложил свою помощь.
– Да ладно, ты и так-то больной, а сейчас еще короеда подхватишь!
– А что, эта штука еще и заразная?
Александр не стал смеяться над собственной шуткой.
Грег отошел, уселся на пень в сторонке, ему было досадно оставаться в стороне от этой затеи, досадно было выглядеть больным и слабым. А вот эти двое, напротив, чувствовали себя доблестными властителями собственных судеб и боролись с древесной болячкой так, будто ни на миг не сомневались в своей победе.
Констанца приготовила целый пир – множество разных пирогов с овощами и фруктами. Хотела всех зазвать внутрь, подальше от лесорубов, чтобы, пока Александр работает, никто не покалечился. Потом всем придется потрудиться – сложить костер, последить за ним.
Все три сестры, сами в этом себе не признаваясь, смотрели на Констанцу с отстраненным восхищением. Они очень давно не виделись, и оказаться с ней рядом было все равно что вернуться в годы отрочества. По их понятиям, она так и осталась немкой, белокурой иностранкой, которая умудрилась умыкнуть их брата, причем так, что ему и переезжать никуда не пришлось. А потом она, этакая богиня, исчезла на другом конце света, а брат так и остался ждать, когда она вернется и вновь окажется с ним рядом. Сильнее всего трех сестер озадачило взаимопонимание, сложившееся, как они обнаружили, между Констанцей и их матерью. Близость между двумя женщинами объяснялась тем, что они вели похожий образ жизни, существование их строилось вокруг работы на свежем воздухе, вокруг природы, насекомых и их годичного цикла, вокруг всех тех вещей, которые сестрам казались малозначительными. Сами они с каждым прожитым годом как бы по чуть-чуть теряли самих себя, Констанца же оставалась цельной, без изъяна. Когда-то давно она рассуждала о том, как будет спасать мир, а теперь этим самым спасением занималась. В малых закутках земли, которые ей удавалось сохранить, рождалось будущее, хотя рожденного ею ребенка больше не было на планете, но это лишь придавало ясности ее взору, потому что, дабы с полной непредвзятостью взглянуть на участь мира, нужно отказаться от всех человеческих привязок, от узкого эгоистического горизонта, выстроенного вокруг твоих собственных потомков. Дети очень часто застят взор, поверх их голов видно лишь на несколько десятилетий. Вот и сосредотачиваешься в узких скобках природного равновесия, в рамках одной-двух жизней, а ведь земля подчиняется совершенно иному ритму.