В это утро за главного был Йохан. Он, как энтомолог, официально установил, что азиатские шершни колонизировали здешний ареал и с начала года не покинули ни одной зоны. После проверки данных удалось оценить масштаб распространения шершней: якобы исчерпывающий перечень мест их обитания, составленный Музеем естественной истории, позволял день ото дня наблюдать за действиями противника. Александра поразило, с какой точностью Йохан и Уго описывали ему перемещение насекомых – так историки описывают продвижение армий Наполеона. Поразительнее всего было то, что самые первые шершни из Азии появились здесь пятнадцать лет назад. Достаточно оказалось одного гнезда, завезенного из Китая в каком-нибудь керамическом горшке и выгруженного в Ло-и-Гаронне… Единственная особь стала причиной экспонентного роста популяции паразитов.
Небо хмурилось, они стояли все рядом на берегу реки в окружении скал с буйной древесной порослью. С высоты их можно было принять за четырех крошечных существ, загнанных в логово какого-то свирепого чудища или в пасть, которая вот-вот захлопнется.
В такие моменты Констанца и Александр рефлекторно прижимались друг к другу, и этот порыв напоминал о том их первом вечере тридцать лет назад, среди холмов рядом с Жером, после которого были расставания и воссоединения, сотканные из разговоров на железнодорожных платформах и в залах аэропортов. Бесконечные минуты перед разлукой на месяцы или годы. Соприкоснуться вот так вот телами – значило как бы прижечь раны, нанесенные годами разлук. Когда Констанца возвращалась во Францию, им хватало благоразумия не жить вместе постоянно, не портить свои отношения обыденностью, сохранять равновесие, служившее им главными узами, то самое притяжение, благодаря которому Луна и Земля соединяются на одну фазу, а потом удаляются друг от друга. Не будь Констанцы, Александр дрейфовал бы без якоря, без иной точки опоры, кроме земли, которую он обрабатывал и оберегал.
Йохан и Уго принялись рассматривать поверхность каменного выступа, выходящего к югу, – они обнаружили там гнездо шершня. Зима выдалась мягкой, самки уже вышли из спячки, им бы теперь поскорее создать новые гнезда. Этим уцелевшим одиночкам предстоит начинать с нуля – одна за другой они отправятся осваивать новые территории.
Йохан объяснил, что колонии шершней образуются из тех, кто сумел пережить зиму. Дабы пресечь их распространение, в идеале следовало бы удержать их в нынешних границах и проследить за каждым. Но Йохан здесь не за тем. Его задача – выбрать несколько особей и полностью отследить их цикл размножения. Он, соответственно, не станет убивать самку, за которой сейчас наблюдают, – в этом парадокс деятельности заповедника: губителям здесь позволено плодиться.
– И ты все-таки не считаешь, что…
– Александр, моя задача не убивать насекомых, а разбираться, как они живут.
– Ну, понятно, но вот этот шершень будет поедать пчел, мух, бабочек, пауков, не говоря уж о том, что люди будут расставлять на него ловушки, а в них будут гибнуть божьи коровки, осы и прочие. Из-за этого самого шершня исчезнут тысячи насекомых!
– Я своими руками никого не убиваю.
Йохан и Уго делали ставку на спонтанное восстановление баланса в природе, они отнюдь не утратили оптимизма и доброжелательности, не сомневались в том, что под воздействием глобального потепления хищные птицы перестанут улетать на зиму и слопают личинок всех этих шершней.
Александр бросил быстрый взгляд на Констанцу: он знал, что разговор про насекомых затрагивает в ней самые глубинные струны, пробуждает печаль, которую он всегда пытался разделить и в коконе которой вот уже двадцать лет проходила часть их общения. Сам он в любой козявке видел переносчика микробов. Констанцу лишило дочери двукрылое существо весом в три миллиграмма, комар, переносчик японского энцефалита, который навеки отсек ее от Гуджарата, от Химачал-Прадеша и от материнства.
Они расположились на каменистом пляже, достали бутерброды, уселись кружком. Очень хотелось развести костер, хотя бы в чисто символическом смысле, но это даже не обсуждалось. Александр следил за шершнем, который крутился поблизости, – его приманил пирог с картошкой, который они только что распаковали. Остальные не обращали на шершня внимания. Тот уселся меньше чем в двух метрах, на камне, будто провоцируя их. Можно было бы прихлопнуть его курткой, но Йохан и Уго этого бы не одобрили. Впрочем, речь шла не просто о паразите, который корчил Александру рожи, но о новом враге, которого Александру приходилось опасаться всякий раз, когда он подходил к живой изгороди или расчищал подлесок, тем более что враг этот был убийцей, и ко всему прочему добавлялся риск, что в один прекрасный день телка или корова засунет нос в гнездо, спрятанное в кустарнике, и потом ей конец. Все эти годы местные жители, к полной своей неожиданности, обнаруживали гнезда под навесом у бассейна или в электрическом счетчике, год от года шершни селились все ближе к поверхности почвы, причем прятались они виртуозно, представляя опасность даже для детей и собак.
– Почему ты не ешь?
Констанца протянула ему последний кусок пирога, пока их спутники разливали из термоса горячий кофе.
– Сахар?
– Нет, ни в коем случае.
Шершень сидел неподвижно. Нужно все-таки его прихлопнуть. По крайней мере, он нейтрализует этого и тем самым ослабит остальных, этот vespa velutina[3] не просто его личный враг, но и угроза всему человечеству.
Поднявшись до зоны леса, они пересекли открывавшуюся к востоку площадку, на которой лежали деревья, поваленные ураганом 1999 года. Соснам удалось уцелеть и в горизонтальном положении, корни не вырвало из земли, они с завидным упорством продолжали дышать. Этот участок напоминал великий хаос, но при этом отличался завидным здоровьем: землю прикрывали ветки, почву обогащала сыпавшаяся со стволов труха и дождевая влага, и этим воспользовались тысячи насекомых, птиц и грибов. Загнивая, деревья продолжали дарить другим жизнь.
Они разом остановились, чтобы вслушаться в голоса миллиардов живых существ, переговаривавшихся в тишине. А потом раздался гул, низкий звук, заставивший всех напрячь слух, и непроизвольным движением, почти против воли, Александр взмахнул курткой, висевшей на плече, и сильным ударом прихлопнул шершня.
Среда, 5 февраля 2020 года
Хотя в выпуске новостей в час дня изображение стерильных палат в клинике Бордо, помещений с отрицательным давлением, в которые отправляли зараженных, показали размытым, родители вывернули громкость едва ли не до предела. Фредо зажал уши руками, в качестве насмешки над Анжель и Жаном. Нужно сказать, что Фредо был точен как часы, по крайней мере в том, что было связано с работой, – а про остальное вообще мало что было известно, кроме как что он живет богемной жизнью, а бывшая в свое время втянула его в какие-то мутные махинации. Однако каждое утро ровно в 12:55 он снимал перепачканные землей сапоги и надевал домашние туфли, прежде чем войти в дом; он бы спокойно обошелся и вовсе без туфель, но мама не позволяла: она считала, что ходить по дому босиком – верный способ накликать смерть.
Видя, как Фредо зажимает уши, отец только пожал плечами, Анжель же все-таки немного убавила громкость. Эта китайская пневмония вытеснила «Молодых и дерзких»[4], которых теперь показывали в другое время, – благо она была куда занимательнее. Вот и сейчас в новостях шел репортаж из курортной деревушки Карри-ле-Руэ, куда власти поместили в карантин двести французских граждан, вывезенных из Уханя – города в Китае с населением в одиннадцать с лишним миллионов человек, про который раньше никто никогда не слышал.
Показали, впрочем, только четыре большие белые машины, на которых прибывших забрали из аэропорта, новенькие белые автобусы с мотоциклетным полицейским эскортом – так возят французскую сборную по футболу или контейнеры с ядерными отходами. Обитатели Карри-ле-Руэ заявляли, что их все это не очень радует: больно им нужны эти мужчины и женщины, которых им даже не показали и которые сбежали из адского пекла, возможно прихватив оттуда в своих легких какую-то гадость, тем более что, судя по сообщениям в социальных сетях, карантин должным образом не соблюдают, в пансионат захаживают кошки – бродячие кошки, которые потом шастают по деревне, а до того их, возможно, гладили эти зараженные, а еще, хотя эти карантинные все носят маски, проблема в том, что кошкам никаких масок не полагается. Какое-то якобы официальное лицо подтвердило, что подхватить вирус могут даже птицы и он якобы может оказаться в их помете.
Фредо всегда было слишком жарко. С утра он трудился на свежем воздухе, сеял шпинат и редиску, старательно готовил грядки – удобрял перепревшим навозом и обрезками с живых изгородей. В последнее время ему приходилось пахать вовсю, потому что, хотя родители и продолжали что-то делать, чтобы не сидеть на пенсии сложа руки, былого проворства у них уже не осталось, они постоянно останавливались передохнуть. Показали кадры с рынка в Ухане. Этот рынок, торговавший животными, с которого все и началось, закрыли навсегда. А так ведь у них там едят совершенно все – и змей, и крыс, и даже ослиные шкуры, в кастрюлю попадают и волчата, и барсуки, а еще журналист добавил, что любой китаец-гурман, достойный этого наименования, похваляется тем, что «перепробовал все четвероногое, за вычетом столов, все летающее, за вычетом самолетов, и все водоплавающее, за вычетом кораблей…»
Это перечисление поразило их в самое сердце, даже ложки застыли во рту.
– Знаешь, надо воспользоваться отсутствием Александра, ты бы прикончил парочку барсуков, которые тут шляются.
Фредо передернул плечами.
– Я серьезно, – добавил отец.
– Это вы из-за китайцев такое говорите?
– Нет. В Дордони уже забили тысячу коров из-за туберкулеза.
– Ну, выходит, проблема решена. Вы, Жан, всюду видите одни беды – китайский грипп, дордонские барсуки, – а вы не переживайте, природа она и есть природа!