А ну тротуаре уже собиралась толпа. И не просто на тротуаре, а четко перед самым входом в “Гамильтон”.
Я завел машину, до отказа вдавил в пол педаль газа, направляясь по Четвертой улице к стоянке, когда послышался приближающийся вой ещё одной сирены. К “Гамильтон” подкатил ещё один автомобиль. Это был длинный лимузин “скорой помощи”; оставив свой “кадиллак” на попечение служителя стоянки, я поспешил к месту происшествия и видел, как санитары распахнули задние двери кузова.
В то время, пока я продирался сквозь толпу, состоявшую из нескольких десятков любопытствующих сограждан, санитары вышли на тротуар, держа в руках носилки. Всего несколько футов и пять-шесть человек отделяли меня от эпицентра всеобщего внимания — распластавшегося на асфальте тела. Мужчина лежал на тротуаре вниз лицом, широко раскинув ноги с вывернутыми наружу ступнями.
— Разрешите…, — сказал я, тронув за плечо стоявшего впереди меня парня, но тот даже с места не сдвинулся. Поэтому мне пришлось заставить его посторониться.
Я легонько толкнул его, не грубо, потом ещё раз и еще, и наконец он подвинулся. Он совсем не возражал. И вряд ли вообще обратил на это внимание. Но в следующий момент он все-таки обернулся и взглянул на меня. Глаза его возбужденно сияли, а лицо казалось несколько бледным.
— Ну и как вам это? — поинтересовался он.
Похоже этот день стал самым знаменательным в его жизни. Не знаю, как так получается, но есть категория людей, которых как магнитом притягивает туда, где происходят большие или даже не слишком большие несчастья, и иногда начинает казаться, что чем серьезнее происшествие, тем большее удовольствие они получают от созерцания его последствий. Возможно такие индивидумы и выглядят немного испуганными, но во взглядах уличных зевак читается скорее восторг, чем сострадание к мертвым, искалеченным, раненым или умирающим людям. Что ж, цивилизованный человек наблюдает за скорбной сценой.
Лежащий на тротуаре человек не подавал признаков жизни.
Мне до сих пор ещё не удалось выбраться из толпы, но мне и отсюда была хорошо видна его изрешеченная пулями спина, темные пятна крови на ткани пиджака в мелкую ломаную клетку и голову, одна сторона которой превратилась в кровавое месиво.
Я двинулся вперед.
— Прошу прощения, мисс. Мне надо пройти.
Еще одна, стоит в первом ряду прямо передо мной. Иногда эти дамочки из толпы оказываются похлеще мужчин. Но я никак не ожидал увидеть здесь такую женщину, как эта — ни здесь, ни где-либо ещё поблизости. Возможно, потому что красавицу труднее заподозрить в чем-то неблаговидном.
А передо мной стояла именно красавица. Высокая блондинка с длинными волосами, мягкие, блестящие на солнце пряди которых ниспадали на плечи. Лица её я как следует не разглядел, мне был виден только профиль, который, пожалуй, мог бы украсить храмы Трои, а безупречное тело сделало бы её королевой вакханалии.
Одета она была просто: нежно-голубой свитер и юбка более темного тона, широкий пояс, белый шарфик, изящно наброшенный на шею. Она стояла, скрестив руки на необычайно пышной груди и не сводя глаз с человека на тротуаре.
В тот момент, когда я коснулся её плеча, она обернулась, и я увидел её лицо, которое вдруг почему-то опрокинулось.
Пожалуй, это наиболее точное выражение, какое можно употребить применительно к данной ситуации. Пару секунд она вполне спокойно глядела на меня. На третьей и четвертой екунде её черты — как бы это поточнее сказать — застыли, что ли. В тот миг она была скорее похожа на застывшую фотографию. А затем её лицо начало меняться, превращаясь в странную гримасу.
Она глядела на меня во все глаза, которые с каждым мгновением распахивались все шире и шире, пока, наконец, не оказались выпученными до предела.
— О-о, — вырвался тихий вздох из её влажных, приоткрытых губ.
За этим последовал судорожный вдох. Можно было подумать, что у неё вдруг отказали легкие, и ей приходится ловить воздух ртом, чтобы вновь наполнить их.
Она снова вздохнула: “О-ох,” — и прямо у меня на глазах лицо её начала заливать мертвенная бледность.
Довольно странно, что всего за несколько секунд я успел подметить так много деталей. Времени было очень мало. Прошло всего каких-нибудь десять секунд, прежде, чем она ушла, и не просто ушла, а развернулась и едва ли не напролом начала пробираться сквозь толпу.
Но я заметил, что у неё были светло-карие глаза, гладкая кожа, и что из косметики она пользовалась лишь помадой и тушью для ресниц.
Когда она внезапно развернулась, прошла мимо меня и принялась торопливо протискиваться сквозь толпу, я следил за каждым движением её стройного, гибкого тела. Это была природная грация молодого деревца, покачивающегося под порывами теплого ветерка, деревца, ветви которого обременены тяжестью спелых плодов. Это лицо мне не забыть никогда; и каждое её движение тоже навсегда останется в моей памяти.
Интересно, подумал я тогда, чего это она вдруг так разволновалась?
Я взглянул на человека у моих ног. Санитары уже поставили носилки на землю и готовились переложить на них пострадавшего. Рядом затормозила ещё одна полицейская машина, и я слышал, как одна за другой хлопнули две дверцы, а затем раздались торопливые шаги.
Я узнал раненого — вернее, убитого. Черт, скорее всего он был уже мертв. Мне была видна его голова и огромная, безобразная рана зиявшая среди седых волос. Не говоря уж об изрешеченной пулями спине.
Я снова пригляделся к этим седым волосам. И кажется, начал понимать, в чем тут дело.
Это был рослый человек. Его звали Портер, и он начал снимать офис в “Гамильтон” всего пару недель назад, дипломированный бухгалтер, хороший семьянин и отец двоих детей. Ему было за пятьдесят, то есть он был больше чем на двадцать лет страше меня, но в то же время был очень на меня похож — особенно со спины. Думаю, в основном, из-за цвета коротко стриженых волос. И фигурой тоже.
И, разумеется, он направлялся в “Гамильтон-Билдинг”. Его труп лежал всего в каком-нибудь ярде от входа, а на асфальте вокруг головы растекалась кровавая лужа.
В то время пока я стоял, разглядывая убитого, капитан Сэмсон подбежал к месту происшествия и склонился над трупом. Наверное он был одним из тех, кто приехал на последней полицейской машине.
— Эй, Сэм, — окликнул его я.
В это время он как раз разглядывал лицо мертвеца. Так что ему уже было известно, что это не я. Но он все равно вздрогнул и резко вскинул голову, как если бы его с размаху ударили в челюсть; уставился на меня и поднялся с земли.
Лицо его утратило свой здоровый розовый цвет и казалось очень бледным. Он даже как будто несколько постарел — лет на сто, не больше.
— Ты сукин сын, — сказал он, не обращая внимание на толпу. — Ты… как ты меня напугал.
Я подошел к нему и хлопнул по плечу.
— Признаться, я и сам немного струхнул, приятель, — заметил я. — Ты знаешь, кто это такой?
Он покачал головой.
Тогда я рассказал ему, что мне было известно, после чего он подошел к ближайшей полицейской машине и передал по рации информацию в участок.
Затем он вернулся обратно и сказал:
— Я подумал что это ты. Ты, козел безмозглый. — Он был все ещё зол на меня.
— Кое-кто тоже так подумал, Сэм.
Он взглянул в сторону машины “скорой помощи” в открытые задние дверцы которой уже грузили носилки с телом. Мне были видны лишь плечи и голова убитого.
Сэмсон достал черную сигару, закурил её, зажал в зубах, но подбородок у него все ещё дрожал. Еще полминуты, и сигара окажется на земле, а он будет жевать табак.
— Кто же? — спросил он, а затем огляделся по сторонам и поспешно добавил: — Ладно, потом.
Вокруг было слишком много чужих ушей. Сэм знал, что в толпе должны находиться полицейские в штатском, чьей задачей было прислушиваться к репликам и разговорам прохожих, так как некоторые из них могли проявлять к случившемуся повышенный интерес, выходящий за рамки обыкновенного любопытства.
Немного позже они поделятся с Сэмом своими наблюдениями, но пока известно нам было очень и очень немного. Сэм ввел меня в курс дела, когда мы вернулись в Департамент полиции и сидели у него в кабинете.
К слову сказать, прежде чем уехать из “Гамильтон-Билдинг”, я не забыл заглянуть к малышке Хейзл и сообщить ей, что со мной все в порядке. Заодно я также одарил её крепким и страстным поцелуем — не взирая на все её визги и протесты, сопровождаемые не слишком убедительными взмахами маленьких кулачков. А потом ошул, потешаясь над фразой, оброненноей ей на прощание: “А я ведь была девственницей!”
Когда мы расположились у Сэма в кабинете, он сказал:
— Пока что, отбрасывая показания тех, кто утверждает, что преступники приехали на танке и их было семеро, выяснить удалось следущее: двое мужчин, не пешеходы, приехали в седане неброского цвета, не то синего, не то коричнего. Затормозили у тротуара, подняли капот — якобы у них там что-то сломалось, сам понимаешь, вынужденная остановка.
Я кивнул.
Никто не знал, что происходит, пока не прогремели выстрелы. Очевидно, когда они заметили Портера, то один из них закрыл капот, а водитель завел машину; так что они были готовы уезжать. Четыре пули угодили Портеру в спину, одна в шею, и ещё две разнесли голову. Но выстрелов было сделано больше; наверное, были разряжены две полные обоймы. Оружие автоматическое, 45-го калибра. Скорее всего, преступники отъехали за несколько кварталов и пересели в другую машину. Все чисто, ни одного мало-мальски нормального описания. Кто мог знать, что ты собираешься появиться у себя в офисе около двух?
— А почему ты решил, что кто-то об этом знал?
— По двум причинам. Во-первых, Портер. Вы очень похожи. Я и сам принял его за тебя.
— А что во-вторых?
— Мне позвонили. Сейчас расскажу. Но ведь кто-то знал, что ты должен вернуться. — Это было утверждение, а не вопрос.
— Да. Только не знаю, кто именно. — Я рассказал ему о том, как Хейзл позвонили, как встреча была назначена на два часа, а потом добавил: — Что-то многовато звонков на сегодня. Так кто тебе звонил?