Колотыркин объявил:
— В доисторические времена тут ездили.
Мосолов рассмеялся:
— Почему же в доисторические? Это мы взорвали подпорную стенку. И две машины — под откос. Немцы не стали восстанавливать, предпочли объезд в десять километров… — и увидал, что мальчишки идут боком и разглядывают его, как музейную реликвию. Вяч даже налетел на дерево. Мосолов смутился: — Да вы что? Нас тысячи тут действовали в отрядах, рядовых бойцов.
Свернул в гору по только ему видимой тропе, на залитый солнцем, поросший мелколесьем склон, и кузнечики, одуревшие от зноя, с треском стали выстреливать из-под ног. Отсюда сверху просматривалась дорога. Она подковой огибала гору.
— Глядите, — сказал Мосолов. — Когда колонна их машин втягивалась в эту подкову, отсюда наш пулемет ударял по первой и последней машине, и они, подбитые, закрывали фашистам путь и назад и вперед. Пулемет в отряде сперва был только один, и тот ручной…
Лесь опустился на колено, тронул землю пальцами. Здесь. Вяч тоже молча потопал ногой по тропе. Здесь партизаны, затаившись, поджидали, когда раздастся гул моторов.
И вдруг он раздался. Лесь и Вяч упали поперек тропы.
У Антона лоб полез гармошкой:
— На ровном месте? Оба?
— По машинам не стрелять! Наши! — приказал Мосолов.
— Есть не стрелять, — ответили мальчишки.
Внизу из леса вынырнули голубой «Москвич» и синие «Жигули». На крыше «Жигулей» — раскладушка и детская коляска.
Мосолов взглянул в огорченное лицо Антона.
— Разве вы забыли свои одиннадцать лет?
— Виноват, — ответил Антон.
Мосолов опустился на землю рядом с мальчишками.
— Целиться в движущуюся цель надо с опережением, — объяснял он, как и они, держа невидимую винтовку. — А то, пока пуля долетит, цель уйдет из-под твоей наводки. Приклад — к плечу, палец — на спусковом крючке. — Он дернул Антона за штанину: — Антон, не демаскируйте тропу.
И Антон сел.
— Тут, где ты лежишь, Лесь, устраивался Дед со своим ручным пулеметом. (И мальчишкам сразу представился бородатый дед, крест-накрест перевязанный пулеметными лентами, точно, как в кино.) Он был молодой, — сказал Мосолов. — Студент из библиотечного института. «Дед» — партизанская кличка. А сперва его очкариком звали. Стрелок был отличный и разведчик отважный. Один в отряде знал немецкий. Сведения приносил из вражеских тылов: когда транспорт пойдет, сколько солдат сопровождает, где каратели готовятся лес прочесывать. За голову нашего Деда фашисты объявили награду. А было ему всего девятнадцать. — Мосолов снял фуражку, обтер бритую голову платком, глаза его улыбнулись. — Он чудак был, наш очкарик. Однажды мы вдвоем возвращались с задания. Он старше на три года, я — при нем. Он был ранен. Боль изматывала. Один участок дороги, где немцы патрулировали, мы обходили берегом. Там решили темноты дождаться. Он промыл рану морской водой, я ему помог перевязаться. Говорит: «Отдохнем». Лежим, жмемся к скале. Стало темнеть. Начали летающие светляки чиркать воздух, ну, точно, как трассирующие пули. Вдруг, душа у меня — в пятки, рядом — шаги по воде. Шепчу: «Немец». И глазам не верю. Это очкарик влез в воду и что-то ловит, нежно так приговаривает: «Дурачок. Куда тебя занесло?» Светляка привлек блеск, и он попал на взгорышек волны. А наш чудак горстью его накрывает, чтоб не примять бродягу, и кладет на сухую гальку. А тот влез между камней, и осветилась пещерка. И слышу, мой очкарик так счастливо смеется: «Ура, говорит, светится!» А вокруг, ребята, ад, сущий ад. Прожектора с двух мысов обшаривают берег, канонада, зарево в полнеба, а нам шоссе пересекать, а там фашистские патрули, и он ранен.
«Чудак, — говорю, — кого ты спас?»
«Живую жизнь», — отвечает, и угадываю в темноте — улыбается.
Вот такой он был. Ладно, про него и про Маленькую девочку расскажу вам там, на месте.
— Где «там»? Про какую Маленькую девочку?
Шли вверх, вверх, по солнцепеку. Разомлевшие ящерицы, похожие на крохотных крокодилов, сидели на разогретых камнях и глядели им вслед.
— Как вы ориентируетесь, тридцать лет прошло, — удивляется Антон, — новые деревья выросли.
— Ноги сами ведут. — Мосолов оглянулся, с добрым вниманием взглянул на Антона, на двух мальчишек. — Что деревья? Люди новые выросли. Вот ты такой большой, сильный, взрослый, умелый, а вас тогда еще почти что не было…
— Совсем не было, — засмущался Антон. — Мне двадцать шесть.
— Пусть вы, новые поколения, никогда не увидите войн, наша страна все делает для этого, — тихо произнес Мосолов. Он остановил их в тени старого дуба. — Здравствуй, старина, жив? — и погладил его морщинистый ствол. Рос этот дуб без верхушки, раскинув узловатые ветви. — Все его тело набито свинцом, — сказал Мосолов. — Стреляли в нас, он принимал в себя. И горел. И не сгорел. Жив. — Он ладонью ощупал шрамы, затянутые сизой корой. — Видите ту развилку, откуда кривой сук пошел? Там мы охрану несли день и ночь.
Лесь обнял шершавый ствол, уперся ногой и взобрался вверх.
— Подсадить, что ли? — спросил Антон Колотыркина.
Лесь издал тихий, предостерегающий свист.
— Кто? Где? — всполошился Вяч.
— Не спугни, — шепнул Мосолов.
Близко, за кустами, стоял олень, подняв бархатистые летние рожки. Подрагивали настороженные уши и нежные ноздри, мерцали глаза в прямых мохнатых ресницах.
Но крикливая сойка подала сигнал тревоги. Олень вскинул голову таким гордым движением, словно она была увенчана ветвистой рогатой короной. Не было короны, он сбросил ее ранней весной. Миг — и метнулся прочь. Продолговатая спина, скользя, раздвигала заросли. Он исчез.
— Если бы дура-сойка не закричала, он подошел бы ближе, — посетовал Вяч, больше всего боявшийся, как бы олень не подошел ближе.
Под ногами шелестели осыпи, колючки обдирали голые колени.
Радостная физиономия Леся вынырнула из зарослей кизильника.
«Пещера!» — эхо шарахнулось в горах.
Вскарабкались вслед. Узкий выступ, поросший жесткой травой. Алыми флажками цветут маки. Над выступом нависла вершина Чертовой скалы.
— Здесь, — сказал Мосолов.
В нескольких метрах от них выступ круто обрывался, внизу, вокруг острых «чертенят», кипел береговой прибой.
На обрыв Вяч старался не смотреть. Повернулся спиной к беспредельной синеве моря и неба, оттянул на груди майку и стал под нее дуть.
Вход в пещеру завалило камнями. На посту стоял громадина репейник, пылая лиловыми цветами.
— Можно запросто и получше пещеру найти, — сказал Вяч.
— Нам нужна эта. Именно эта, — ответил Мосолов. Он снял фуражку и, склонив голову, стоял у заваленного входа. Только когда затих последний, ответный выстрел из пещеры, они осмелились подобраться ближе и забросали вход гранатами… — Он крепко потер лоб, заставляя себя вернуться сюда, в мирный солнечный день, к мальчишкам, к Антону. — Здесь был наш потайной госпиталь. Раненые, все, кто мог держать оружие, сражались до последней минуты…
Тогда и Антон снял фуражку, а мальчишки стянули жокейки. А Мосолов наклонился, пошарил в жесткой траве, поднял и обтер темный, ржавый осколок.
— Возьмите, ребята, на память.
Сели на горячие камни.
— В тот день пронизывающий был холод, снег с дождем. Отряд ушел вниз, в долину, уничтожить немецкий штаб. Обвязали тряпками копыта коней и морды, чтоб не заржали. Обвязали котелки и все, что могло греметь и стучать. Потому что здесь ветер и речушка грохотала, а внизу тихо; разведка сообщила — у них дым из труб поднимается вверх. Наш лагерь выше был. А здесь, в пещере, — восемь раненых. И Варя, наша медсестра, стрелок, повариха, связная, кем ей только не досталось быть… А с нею Маленькая девочка.
Маленькая девочка? Тут? В войну? Внизу беснуется седое, зимнее море. Пулеметные очереди отбивают от скалы осколки. Маленькая девочка?
Мосолов вздохнул:
— Накормим мальчишек, Антон? — сдвинул с бока на живот полевую сумку, достал хлеб. Разломали на четверых.
Антон отстегнул флягу: — Пейте, всем хватит. Потом наберем из ручья.
ГЛАВА 9
Мы, подлинные странствующие рыцари, меряем лицо земли собственными ногами, в зной и холод, без крова над головой, в непогоду, ночью и днем, пешком и на лошади, и врагов мы знаем не по картинкам, а на самом деле…
Было жарко. Гудели шмели. Ниже людей, на обрыве, с криками носились ласточки. Чайки сюда не залетали. И куда ни поверни голову всюду только бескрайний, синий простор.
— Как сюда попала Маленькая девочка? Сейчас расскажу, — продолжал Мосолов. — Внизу, в городе, занятом немцами, в логове фашистов оставались наши разведчики, наши связные. Среди них была Варя.
Ее муж, Николай, погиб в первые дни войны. Он был товарищем нашему Очкарику и Варе тоже, они еще в школе вместе учились. Николай ушел на фронт, Очкарик — в партизанский отряд, Варя осталась в городе, она ждала ребенка. Но и там она работала на нас. И вот командованию стало известно, что Варю выследил предатель.
Не медля, разработали дерзкую операцию. Послали Очкарика, он один знал немецкий. Переодетый в немецкую форму, проник в город, под носом у гестапо выкрал Варю, привел в отряд. Тут у нее родилась Маленькая девочка.
Надеялись Варю с дочкой переправить в село, к хорошим людям. Но свирепствовали каратели, жгли села, убивали. Варя осталась в отряде. Каждый из нас отдавал ей от своего скудного пайка, чтоб девочка росла крепенькой.
Жили мы в овечьих кошарах, щели затыкали сеном, а лютый ветер в стужу находил лазейки. Штаб размещался в землянке, в буреломе.
А Варя с девочкой жила тут, в госпитале. У этой пещеры два выхода… — Мосолов встал, зашел за выступ, и ребята за ним. Но там было только нагромождение камней, заросших плющом.
— Поверьте мне, он был, второй выход, вот тут…
Лесь, Вяч и Антон давно съели свой хлеб, а Мосолов не прикоснулся. Уже сколько раз подлетал шмель, Лесь его отгонял.
— В том бою мы потеряли многих наших товарищей. Получили приказ перебазироваться на новую стоянку, в горы. В старом лагере оставалось небольшое боевое охранение. Ночью товарищи должны были вывезти вслед за нами раненых и Варю с Маленькой девочкой. Каратели опередили нас, обошли лагерь, перебили охрану, взорвали штабную землянку, кошары сожгли. Вон по той тропе — видите, огибает скалу? — спустились сюда, к госпиталю. — Он перевел дыхание.