Он уложил всех пятерых, всех до одного. Люди спросят: «Чудо?» Люди ответят: «Подвиг».
Когда кончил свой рукопашный бой, он сразу сильно устал, и почувствовал, что его рука не хочет подниматься, и рубаха отяжелела, напитавшись кровью. Ему прострелили плечо. Правое. А девочка была за левым.
Ночью он полуживой пришел в отряд. Черными, растрескавшимися губами назвал пароль незнакомому молодому парню («Значит, пришло пополнение, пополнение… Хорошо», — подумал он) и еще сказал: «Командира!»
«Ступай за мной, дед!» — потребовал парень.
«Дед?» — промелькнуло смутно.
Падая, подумал: «Уберечь девочку» — и опустился на землю тихо, лег на живот. Тогда с его спины сняли скатанную телогрейку, и Маленькая девочка посмотрела на бойцов синими-синими глазами.
Два дня и две ночи спал он с перебинтованным плечом. А отоспавшись, встал, добрался к бочажку умыться и увидал свое отражение. За трое суток он стал седым.
— С того дня и закрепилась за ним кличка «Дед», — сказал Мосолов.
— А он убитый? — спросил Вяч.
— А он живой? — спросил Лесь.
Антон налил воды, протянул хлеб Мосолову.
— Поели бы.
Мосолов подержал стакан в руке.
— Хотел бы вам ответить: жив. Но не знаю о его судьбе. Как о многих товарищах не знаю. Кто погиб, кто по госпиталям долгие месяцы валялся, кто в другие края уехал. Страна велика, лет прошло много… Деда, после долгих боев, тяжело раненного вывезли на Большую землю. Потом меня контузило. Я из госпиталя вышел — на севере школу летную кончал, там и служил. Писал сюда в городской комитет комсомола, ответили: «Без фамилии разыскать не можем». Не числится, значит.
— Почему без фамилии? — удивились Мымриков и Колотыркин.
— Мы, партизаны, друг друга по фамилиям не звали, просто Вася да Коля, или у кого кличка боевая… Понимаете, ребята, райком партии не рекомендовал, чтобы широко известны были фамилии. У многих в городе, в поселках семьи оставались. Сообщи предатель фамилии, расправились бы фашисты с женами, с детьми, и стариками. Они никого не щадили.
— А может, кто знает его судьбу? — спросил Антон. — Вы сходите в Совет ветеранов, много у нас тут есть бывших партизан.
— Схожу. Обязательно. Собираюсь с первого дня, как приехал. — Рассеченная его бровь дернулась. — Я и в городе еще толком не был, не видал, а ведь отстроился… Набережная красавица! — Он улыбнулся Лесю. — Там я и с этим маленьким киоскером познакомился.
И Лесь, неулыба, улыбнулся ему в ответ своей неожиданной улыбкой, от которой, как от спички, сразу загорались улыбки на всех лицах.
— Мне очень нравится такая бровь, — сказал Лесь.
— И мне тоже очень, — подтвердил Вяч.
Возвращались домой вчетвером. Низкое солнце еще посверкивало на маленьких волнах, поднятых «Смелым». Прибрежные скалы втиснули каменные морды в светлую воду, будто перед ночью вышли к водопою огромные звери. И на пляжи пала тень от гор.
Вспыхнули створные огни, указывая судам путь в гавань.
Вяч крикнул Лесю в ухо, пробившись сквозь стрекот мотора и ветер:
— Я бы тоже ее спас! Только я бы по-пластунски полз!
Лесь не удивился, он и так знал, что сейчас они оба думают об одном и том же.
— Э! — опять крикнул Вяч, его губы щекотали ухо Лесю. — Давай про того Деда спросим у Льва-Льва, он тоже был партизаном!
Лесь кивнул.
Сиренево разгорались светильники вдоль набережной. Над Летним театром, над гостиницами и магазинами задрожали неоновые трубки реклам. На рейде пассажирский теплоход опоясался жемчужными огнями, зажег этажи иллюминаторов.
А тогда город и порт прятались во мгле. Только пожары полыхали вокруг, и вражеские ракеты мертвым светом озаряли горы, нащупывая ту пещеру и лесные партизанские тропы…
Антон заметил, что мальчишки притихли. Близко коснулось их сегодня военное горе. А разве не за то отдавали жизнь люди, чтоб не угасала радость детей?
— Ну-ка, — сказал Антон, — не найдется ли знатока определить по ходовым огням, что там за судно идет? И куда?
Оно шло вдали. Высоко на мачте ясно горели один над одним три белых огня. С одного борта прорезал сиреневые сумерки зеленый глаз, с другого — алел красный.
— Тяни-толкай! Буксир! — перебивая друг друга, закричали мальчишки. — Когда три белых на мачте, значит, тянет не меньше двух барж!
— Идет сюда, к нам! — прибавил Лесь. — Потому что все суда несут зеленый свет справа, а слева красный… А раз он к нам навстречу — от нас получается наоборот, справа красный!
— А если бы на мачте два огня, значит, одну баржу тянет!
— А если…
Мосолов рассмеялся:
— Молодцы!
— Всё. Всё. Оглушили. — Антон был доволен. Люди, которые живут на берегу, должны уметь читать огни в море.
— А задание по морзянке, которое я дал, отработали?
— Угу, — уклончиво сказал Вяч.
— Не-а, — сознался Лесь.
— Лодыри!
Разгорелась половинка луны, высветив под собой дорожку.
А когда была война, лунная дорожка светилась? Лучше бы гасла. Пусть бы на море, как на земле, было затемнение, чтоб фашистские летчики ничего не видели…
Постукивая днищем и крыльями о воду, «Смелый» бежал вдоль Теплого берега.
ГЛАВА 10
Их слуха внезапно достигли странные звуки. И точно: слышались какие-то мерные удары и как будто лязг цепей, железа, свивавшийся с яростным шумом воды. Однако все это могло навеять ужас на кого угодно, только не на Дон Кихота…
Им чертовски повезло, Мымрикову и Колотыркину. Антон взял их с собой на Судостроительный, большой завод, где рождаются корабли.
Они ехали в дальнем автобусе, море было далеко внизу. Виноградники по сторонам шоссе карабкались на склоны гор, в лесах пели дрозды так громко, что автобусный мотор не мог их заглушить, даже когда шофер включал первую скорость.
Увидали реку. Все заводы, где строятся корабли, стоят в дельтах рек, подальше от озорной морской волны.
Вылезли. Гордые шли от бюро пропусков к проходной.
— Со мной двое! — сказал Антон и протянул вахтеру пропуск.
— Идите через пятый ручей! — ответил вахтер.
Услышав про ручей, Вяч стащил кеды, сунул под мышку.
Антон усмехнулся:
— Обуйся. Ног не промочишь.
Перед ними было много дверей с надписями: «Первый ручей», «Второй ручей» и так далее. Вошли в свой, в пятый. Никакой воды, просто длинный проход между двумя поручнями. Антон объяснил: называются ручьями потому, что перед сменой и после смены по ним текут людские потоки. Лесь и Вяч скользили ладонями по поручням, отполированным руками тысяч корабелов, хотелось, чтоб от их мальчишеских рук тоже прибавилось блеска.
Вошли на территорию, и физиономии у обоих вытянулись. Ничего тут не было особенного, ну ничегошеньки. Под стенами зданий росли цветы, брызгали питьевые фонтанчики, как на пляже, проезжали грузовики.
— А я-то думал… — пробурчал Вяч.
— Угу, — согласился Лесь.
Но что-то надвигалось на них тревожное, какие-то непонятные шумы. Отчетливо слышались пулеметные очереди. Стреляют? Все ближе что-то пыхтело, отдувалось, ухало, потом стало подвывать.
— Сюда, — позвал Антон.
Шагнули вслед за ним сквозь железную калитку в глухой серой стене.
— Заготовительные цеха! — крикнул им Антон.
Но разве тут можно было что-нибудь расслышать? Шум, звон, грохот лавиной обрушились на их барабанные перепонки. Оглушенные, ошарашенные, втянули головы в плечи. Похоже, попали в пасть дракона, он со скрежетом, лязгом и уханьем пожирает адскую пищу, того гляди, их заглотит, непрошеных. Никогда еще они не чувствовали себя такими беспомощными и маленькими.
Лесь встретил насмерть перепуганные глаза Вяча, крикнул: «Держись за меня!» — и сам перепуганный уцепился за Антона. Они продвигались сжавшиеся, настороженные, ожидая опасностей со всех сторон и более всего боясь, чтоб в этом грохочущем аду их не оторвало друг от друга.
Разом присели: над их головами, сигналя, как на пожар, проехал мост — от стены до стены; на крюке пронес огромный кусок корабля.
— Мостовой кран! Несет деталечку судна! — крикнул им Антон. — Уже сваренную секцию! Понятно, а?
Им даже некогда было понимать.
— Береги-и-ись!
Мальчишки отскочили. Звеня, как трамваи, промчались два электрокара, везли проволоку, ящики, шут их разберет, что они везли, пролетели как угорелые. Со всех сторон что-то ехало, двигалось, поднималось, ползло, ударяло, грохало.
Антон прижал ребят к себе, легонько встряхнул огромной ручищей:
— Очнитесь, вы! Идите спокойно. Тут же полный порядок.
Порядок? Они только успевали увертываться, и вертеть головами, и приседать.
Веселые парни в оранжевых касках повстречались им, стали хлопать Антона по плечам и спине.
— Здорово, Антон! Скоро твою посудину будем со стапелей спускать! С тебя причитается!.. — смеялись, глядя на растерянных мальчишек. — Они у тебя, как необстрелянные солдаты, каждой пуле кланяются! Привыкайте, пацаны, подрастете, сами будете суда строить… — и тормошили затылок Лесю, и трогали значки на жокейке Вяча.
— Ничего, пообвыкнут. Разберутся, — отвечал Антон.
Грохот кончился, начался звон, перезвон, перестук по металлу, будто звонили в сто колоколов и сто кровельщиков разом перекрывали сто крыш.
— Делают обводы судна! — кричал Антон. — Не понимаете? — Он рисовал в воздухе хитрые криволинейные изгибы: — Делают обводы судна! Значит, выгибают ему скулы, носовые и кормовые! Замечали? Корпус у судна изогнутый, ну, понятно, что ли?
Они молча кивали. Едва поспевали за ним, толкаясь о него и друг о друга, а он кричал им на ходу важные объяснения, и скоро приметил, что головы мальчишек поднялись на вытянутых шеях, как у любопытных гусят. Рабочие в цехе посмеивались по-доброму:
— Смена пришла! Рабочий класс!
И вот уже в неумолчном грохоте и движении они стали улавливать смысл и порядок. Не пулеметы строчили, а механические молотки клепальщиков всаживали в металл ряды блестящих заклепок. Ух ты, здорово! Не чудовище ухало — сказки для дошколят! — а механические прессы; из стальных листов они выгибали будущий корпус корабля, по частям, по секциям. Мостовые краны, сигналя, двигались под стеклянной кровлей. Тащат балки, стальные листы, фермы из металлических переплетов, никого не задевают.