Лесю показалось, что он не к ним обращается, а, волнуясь, думает вслух. Но Коля повернул к ним лицо.
— Пустой разговор, — резко сказал он. — Внутри церкви — вода, и снаружи вода. Дверь привалена камнями.
— А если в окно? — спросил Вяч.
— Окна узкие, как бойницы, и в решетках. Дайте напиться.
Вяч налил воды из бутыли, протянул кружку.
— Тебе больно, Коля?
— Нормально. Ложитесь.
Легли. Быстро спускались сумерки. Чихнул во сне Сережа. Тяжелый гамак заворочался, стало слышно — Сережа зачмокал. Татьяна его кормит. Конечно, он же еще грудной. А Димка не грудной. Ему нужна еда. И маме Але. И всем людям.
Полежали в тишине, опять услышали постукивание.
— Морзянка, — узнал Лесь.
— Точно.
Высунулись. Коля лежал, запрокинув голову. На бледном лице глаза казались белыми. Часы неясно поблескивали, выдавая движение руки. Отстукивал, как в забытьи: точка, тире, точка…
— Коля, ты нам?
— Спите. Я просто так.
Легли. Лесь шепнул Вячу:
— Не-а. Передает.
— Точно, — шепнул Вяч. — Только без ключа не передашь.
— Молчи. Опять.
Шумела и шлепала вода с горы. Снизу тихо и отчетливо летели сигналы. Некоторые повторялись. И мальчики медленно прочитали их: SOS! SOS! SOS!..
Боясь потерять сознание от боли, в отчаянии, что ничем не может помочь детям и женщинам, младший Мосолов заставлял себя действовать; заставлял работать память, которая сейчас просила только покоя; руку, чтоб не поддавалась слабости. Он выстукивал текст, который так неотложно, необходимо было передать: «SOS, говорит лагерь Ладонь-гора. Терпим бедствие. Присылайте саперов. Срочно взорвать перемычку. SOS! SOS!»
— Может, он играет? — прошептал Лесь.
— Он уже в десятый перешел, — усомнился Вяч.
— Может, взрослые тоже играют, только нам не показывают?
Над этим надо было подумать. Пока думали, надышали себе под одеяла и уснули.
И наступил вечер. А потом ночь.
ГЛАВА 7
Зато под водой они увидали перед собой дворцы и сады, красивые на удивление.
Лесь вздрогнул: что-то огромное с силой толкнуло его в уши. Ухнул воздух, платан дрогнул.
Лесь спросонья сел. Он не мог сообразить, что его разбудило. Лег обратно, стараясь согреться, тянул стеганку то к пяткам, то к подбородку. Ворочался, пока жесткие доски помоста не растолковали его бокам, где он находится.
Тогда он проснулся окончательно и сел опять.
Все крепко спали. Только один Лесь сидел и слушал.
Наверно, это был ранний предутренний час, потому что между черных листьев платана уже неясно брезжило. Глухо шелестела листва. Значит, моросил дождь, но сюда, сквозь зеленую кровлю не доставал.
Застонал Коля. Лесь подтянулся к краю помоста. Лицо Коли белело близко, вода за ночь подняла плот. Рядом с плотом висело в воде прибившееся бревно.
— Тебе худо, Коля?
Не ответил. Спал. Все спали. Деда все еще не было. Где ты, Дед?
Ухо стало различать окрестные звуки. Лесь насторожился: они изменились с вечера. Точно, изменились! Лесь услышал море. Оно не кидалось на берег гремучими валами, а домовито шлепало волной, будто там под обрывом стирала и стирала бессонная прачка. Но вчера моря не было слышно. Не было! Из-за Чихорки. Она грохотала камнями, шлепала и ревела. А сейчас где-то журчали, пробираясь, последние ручьи.
Вот что его разбудило: взрыв! Взрывная волна ударила ему в уши!
— Вячик, Вячик, проснись! Слушай, слушай… — зашептал он.
Испуганный Вяч сел, спеленатый женской кофтой, как коконом. В сумерках Вяч увидал его вытаращенные глаза.
— Чего слушать? — спросил он тоже шепотом.
— Слышишь, как тихо? Они… наши саперы, взорвали… Чихорка не шумит, не шумит…
— Ага…
Лесь увидел: лицо Вяча расплылось в успокоенной улыбке.
— Теперь все, теперь — мирово, железно… — И он опять стал укладываться и стянул на себя всю стеганку.
Но Лесь не отстал.
— Ничего не железно, — тормошил его, шептал возбужденно, — Лев-Лев не вернулся! И никто не знает, что нужно еще взорвать перемычку, воде все равно некуда уйти…
— И чего? — Вяч опять испуганно сел.
— Кругляк… видишь, кругляк прибило, — шептал Лесь. — Он нас двоих выдержит, нипочем не затонет. Сплаваем, пролезем в мастерскую, привезем Коле передатчик.
Вяч помотал головой:
— Я туда не пролезу, у меня габариты.
— Я пролезу, я! Давай скорей, пока не проснулись. Не пустят же! А кому еще? Некому же…
— А не потонешь? — спросил Вяч.
Лесь ударил себя в грудь кулаком:
— Ни за что! — и повернулся спиной. — Развяжи платок, там узел.
Они скинули с себя чужую одежду, натянули влажные трусы. Пробрала дрожь, оба ошершавели, как гусята. Сползли на нижнюю ветку, где вчера сушились. Теперь она была в воде. Дотянулись до бревна, пытаясь подогнать его ближе, но оно только крутилось и выворачивалось из-под рук, громко булькала под ним вода.
Коля откинул руку в воду, обтер лицо. Мальчишки замерли.
— Слышали? Рвут завалы, — сказал Коля. Он увидал отдернувшиеся от бревна голые руки, увидал босые ноги. В неясном предутреннем свете мальчишки встретили его твердый взгляд: — Куда?
— Никуда, — сказал Вяч. — Просто так, — сказал Вяч. — Тут бревно.
Коля взглянул на Леся, и тот ответил сразу:
— Мы на кругляке. Он никогда не тонет. Мы привезем передатчик.
Плохо, когда старший молчит, неизвестно, что он тебе ответит.
— Дайте напиться, — ответил Коля. — Только тише, не разбудите.
Светало. Листья платана перестали быть черными, позеленели. Стал виден кончик одеяла из Димкиного гамака. Коля вернул пустую кружку. Сказал:
— Погодите. — Нашарил в кармане карандаш, протянул: — Пиши на досках: «Уплыли с Колей в мастерскую. Скоро вернемся». — Он улыбнулся: — Ну что вы так удивились? Я ж не на разряд сдавать собираюсь. На плоту поплыву. Неужели я, вожатый, вас одних пущу? А кругляк, кстати сказать, гнилой, негодный. Будете толкать плот и держаться за него, ясно?
— Ясно! — долетел к нему дружный шепот.
Лесь торопливо скреб карандашом на доске.
— Тогда уж быстрей! — Коля приблизил часы к глазам. — Теперь главное — успеть. Для нашего передатчика установлено точное время выхода в эфир: с пяти сорока пяти до шести утра. В эти минуты мы на нашей волне одни. SOS услышат и сразу определят наши координаты. Вертолет сможет без опасных поисков пробить облака и снять женщин и детей с платана… Только на SOS у нас питания хватит, и то — если батарейки не отсырели… — Закинув руки за голову, он нетерпеливо пытался распутать набухшую водой веревку, плот был привязан.
— Мы сами.
Мешая друг другу, справились с намокшим узлом. Ухватились за плот, толкнули, и он выплыл из-под платана на посветлевшую воду.
— Дышите ровнее. Озябли? Сейчас разогреетесь. — Он откинулся навзничь и лежал тихо. — Только бы пробраться в церковь, — сказал он. — Нечем перепилить решетку, а над ней узко.
— Я совсем тощий, я пролезу, — сказал Лесь и набрал воды в нос.
— Ему нельзя разговаривать, когда плывет, — сказал Вяч. Он толкнул воду ногой и поднял такой фонтан, словно на дне произошло извержение вулкана.
Коля отер с лица капли.
— А мы сколько раз проверяли батарейки. Языком соединишь клеммы, если кисло сделается — значит, годна, — сказал Вяч.
Коля усмехнулся:
— Вот вы какие технически образованные.
Вяч согласился:
— Да. И как батарейки включать последовательно мы тоже знаем. Помнишь, Лесь, на Новый год Антон пальму электрифицировал, украсил лампочками, как елку. Одну батарейку брал за короткую клемму, другую за длинную и скрутил все по очереди в одну цепь.
— Мы-гы, — ответил Лесь, подняв нос над водой повыше.
Медленно светлели небо и вода. Как миражи проплыли павильоны лежа на боку, в них недавно отряды проводили тихие часы. Судейское кресло торчало из воды, на нем сидела заснувшая стрекоза. Плот скользил над затопленными площадками и улочками пионерского города.
— Как во сне, — тихо сказал Коля.
— Не можем мы все трое видеть один сон, значит — наяву, — объяснил Вяч.
В движении согрелись. Подталкивали плот и отрывались от него.
— Держит? — спрашивал Вяч.
— Держит, — счастливо отвечал Лесь.
Свет прибывал. Сквозь выбитые окна столовой уже можно было разглядеть, что столы всплыли, и стулья висят в воде, откинув спинки. Плыли мимо коттеджей. Рамы были высажены. Над подоконником плавала тумбочка.
— Самые веселые безобразники жили в этой спальне, — сказал Коля. — В конкурсе чистоты заняли первое место. С конца. Они сами себе сочинили гимн.
Руки черные, руки грязные,
руки жуткие, безобразные,
как привык я к вам,
как люблю я вас,
знать, не вымыл вас
я в счастливый час…
В мертвом лагере приглушенно и странно звучал гимн безобразников, откликаясь в затопленных зданиях. «Пою, пою, — думал Коля, — пою, тебе наперекор, чертова боль. Пою, и ребятам не так жутко, не так трудно. Пусть улыбнутся, пусть улыбнутся…»
— Я их в море отмывал жесткой мочалкой с песком.
И они улыбнулись и сильней заработали ногами и руками.
Церквушка белела позади всех зданий, неподалеку от каменной гряды. Поросшая кустарником гряда загораживала лагерь от обрыва, ее любило за это лагерное начальство. Дождевые потоки убегали с территории по проложенным сквозь нее сточным трубам. Но взбесившаяся Чихорка завалила их. Гряда стала перемычкой, плотиной.
Может, взобраться на нее? Может, есть поблизости судно? Может, заметят их сигналы?
— Не машите без толку, сигнальте SOS семафорной азбукой. — Коля выбросил руки вверх, в стороны. Плотик мотало. — Правую вытянуть и прижать к телу — это будет S. Левую — в сторону, вверх, под углом, так!
Резкие движения причиняли ему боль. Мальчишки повторяли сигналы, брызги летели.
— Сверху оглядывайтесь на меня, подскажу.