— Ругай не ругай, Аля, а я твою карточку кинематографистам отдал.
Мама Аля, не отпуская Деда, чуть повернула голову. Взглянула из-под растрепавшихся волос, и Лесь увидал, что ее глаза полны света.
— Каким? Зачем? — растерянно спросила она.
— Вместе работали, Аля… Молодые ребята. Съемки ведут на спасательных работах. Потом будут дипломный фильм снимать. Исторический, про войну. Понимаешь, материал для него ищут. Я им про пещерный госпиталь рассказал. И про Варю. И как ты, говорят, похожа… И, когда ты выступала, я сам видел, люди радовались и плакали… В общем, эти ребята тебя разыщут, Аля. Попробуют на роль партизанки Вари…
Мама Аля подняла лицо к Деду.
— Может, у меня получится? — спросила робко. И вздрогнула.
— Полундра! — орал ее сын.
— Полундра! — вторил ему Вяч.
Они мчались к воде. Там корягу прибило к надувной лодке. С воинственными криками, они отогнали рогатое чудище. Алевтина глядела на сына. Его осунувшееся от усталости тоненькое лицо было возбужденно, смех рвался с губ. И она подумала: «Много ли ребятам надо? Раскачиваются в лодке, вот и праздник, и забот нет».
И не знала, что Лесь вспыхнул от предчувствия ее, мамы Алиной радости. Все в нем звенело и пело: у нее получится! Получится!
А на том краю Ладонь-горы, по каменному склону спускались на гряду темные фигурки людей. Ловко, спинами к морю, лицами к скалам, руками цепляясь за веревки, ногами упираясь в гору.
— Скалолазы! — крикнул Лесь.
— Саперы! — заорал Вяч.
Мосолов скомандовал:
— Ребята, на берег.
Внезапно лодку сильно накренило.
— Очумел? — Вяч схватился за весло, удерживая равновесие.
А Лесь, перегнувшись за борт, что-то снял с воды и бережно сжал в горсти.
— Да скорей же! — торопила мама Аля, глядя, как они вылезают на сушу. — Что ты там держишь?
Лесь застенчиво улыбнулся:
— Да вот, дуралей, заблудился, сел на воду. Утонет же! — Разжал пальцы, взмахнул рукой. И летающий светляк, сверкнув холодным, синим просверком, исчез в темной хвое.
Мосолов живо обернулся к Деду, улыбка тронула рассеченную бровь. И Дед засмеялся чему-то, что они двое помнили с давних пор.
Лодку вытащили на суходол. Взбодрили костер. Белый дым повалил столбом. Все по ту сторону огня — шатер, мама Аля и Антон, увязывавшие вещи, и одинокое стоячее дерево, и Щен, — все заструилось в восходящих потоках горячего воздуха.
С гряды костер заметили. Оттуда махали флажками.
— Семафорят. Предупреждают о взрыве, — прочитал Дед.
Мама Аля забеспокоилась: как же они там? Взрыв ведь…
— Обыкновенно. В землю вожмутся, — ответил Мосолов.
И Лесю вспомнилась взорванная опорная стена у дороги, где когда-то шли вражеские транспорты.
— Отвечай, Левушка, — сказал Мосолов.
Разве он забыл, что кисть руки у Деда неподвижна? Нет, не забыл. Сигналы семафорной азбуки подают всей рукой, от плеча.
Мальчишки зачарованно смотрели, как Дед повел неслышный разговор. Мосолов переводил для всех. От имени начальника аэроклуба Дед сообщал, что из района бедствия дети и сотрудники вывезены, лагерное имущество вне опасности.
На перемычке люди делали свою трудную работу. Вечерняя заря легла на дальнюю воду, осколки стекол в коттеджах вспыхнули, поймав закатный луч. И погасли. Не потому, что сомкнулись тучи, нет, — просто наступили сумерки. Тут на берегу замелькали летающие светляки. Антон сгреб одного ладонью и посадил на волосы маме Але. Девушки и молодые женщины Теплого берега по вечерам всегда украшают свои волосы огоньками.
Волосы засияли. А мама Аля не заметила светляка, и не знала, почему Антон глядит на нее и улыбается. Лесь услышал, как она сказала грустно:
— Куда мне до нее, Антоша? Она была смелая, добрая, она — вся для людей. А я? Я трусиха. И злая, злая на всю свою жизнь, на всех! — Голос ее зазвенел.
— Злая? — Такой несправедливости Лесь вытерпеть не мог. Он подлетел к ней, а она сидела на корточках возле сложенного тюка, он насильно повернул к себе ее худенькое, подвижное, нежное лицо и крикнул ей: — Нет, ты смелая! Слышишь, смелая! Помнишь, меня мальчишки к трубе привязали, ты по самому коньку пробежала и меня спасла. Ну и что ж, что отодрала за уши? Не лез бы на крышу! И ты добрая, ты самая добрая! Разве ты меня ругала, когда я крышку от кастрюли для донкихотского щита стащил? Ну, помнишь? Не ругала, почти совсем… И ты Щену, совершенно мокрому, позволила влезть на помост, хотя он отряхивался. Ты самая добрая, лучшая на свете, моя мама Аля…
Грозный толчок потряс небо и горы. Вода тяжело дрогнула.
Над грядой черным фонтаном взметнулась земля. Она повисла в воздухе, словно раздумывала: пасть ли ей обратно на планету, и с шелестом и перестуком камней рухнула.
Вода, затопившая Ладонь-гору, шевельнулась. Закручиваясь мутными водоворотами, обтекая постройки, она понесла на белесой спине мусор, выкорчеванные кусты и чью-то одинокую тапочку туда, к разорванной перемычке, к морю.
ГЛАВА 10
Влюбленный рыцарь — это столь же обычное и естественное явление, как звездное небо.
На Ладонь-горе звон летит от молотков кровельщиков, и стекольщики поскрипывают по стеклам алмазными резцами. Лагерь готовится принять новую смену ребят, которым никогда и во сне не приснится, что эти здания были однажды кораблями и отправлялись в плаванье.
А мама Аля и Димка, три дня пробыв в городе, опять уезжают на Ладонь-гору до осени. А осень не за горами.
Все готово к отъезду, на диване и столе — открытые чемодан и корзинка. Мама Аля побежала напоследок к соседке, Анна Петровна гладит мамин белый халат. Лесь и Щен стоят на балконе. Из комнаты слышны голоса. Димка ведет разговор:
— Ты кого больше любишь, меня или Леся?
— Обоих люблю, навязались вы на мою голову, — отвечает Анна Петровна, и в голосе ее звучит нежность.
— А мы твои внуки?
Анна Петровна прыскает водой на халат, ее губы издают моторное урчание.
— Мои не мои, какая разница!
До чего приставучий этот Димка!
— А у нашего Льва-Льва, кроме звериного, есть человечье имя?
Анна Петровна сердится:
— Вот уж глупости! Самое человеческое имя — Лев Ильич, а фамилия Лев.
Шипит вода под утюгом.
— А если ты на нем женишься, ты будешь львица, да? У вас родятся внуки и они будут львята?
— Господи, да замолчи ты! — взрывается Анна Петровна. — Вы мои внуки, вы с Лесем. И никаких других мне не надо!
Лесь возвращается в комнату. Анна Петровна обмахивает ладонями разгоревшееся лицо. Тут приходит Антон:
— Только всего и вещей? Да я их на мизинце стащу.
Мама Аля прибегает. Быстро укладывает вещи. Идут провожать. Антон тащит чемодан и корзину. Мама Аля разговаривает с Анной Петровной.
Мама Аля:
— Теперь знай стирать, сушить, гладить!
Анна Петровна:
— Воде дай волю, пойдет крушить-гадить!
Мама Аля:
— Теперь дел — невпроворот!
Анна Петровна:
— У меня у самой хлопот полон рот…
Сговорились они, что ли, говорить в рифму?
— Не скучай, Лесик. — Мама Аля целует его. Подает руку Антону.
Он берет ее бережно в две большие ручищи. Сейчас Антон скажет: «До скорого свидания!»
Антон говорит другие слова, и так тихо, так медленно, будто камни ворочает:
— Решился, Аля. Ухожу на большой флот. — Он ждет. Может, она сейчас ответит ласково: «Иди в плаванье, Антон, я тебя буду ждать».
Но она отвечает по-другому:
— Ты хороший, Антон. Спасибо тебе за все. Я желаю тебе встретить девушку, красивую и добрую. — И поворачивается к Лесю: — Сынок, посади Димку в автобус. Анна Петровна, авоська у вас?
И даже не заметила, что отодвинула Антона от себя на тысячи морских миль, что простилась с ним навсегда.
Антон вносит вещи в автобус. Димка тычется носом в щеку ему, и Лесю, и Анне Петровне. Автобус уходит, оставив на площади бензиновый дымок.
Когда навещают больных, им приносят что-нибудь приятное. Милицейский свисток настигает Леся на клумбе среди гвоздик, и он улепетывает сквозь проходной двор. Ну что ж, если не гвоздики, тогда мороженое. Покупает вафельный стакан и подходит к зданию больницы.
За стеклянной дверью санитар жует булку. Заперто. Посещения до двенадцати. Сейчас второй час. Поискать лазейку? Лесь обходит здание. Из окон глядят больные в серых халатах.
В трех шагах от себя Лесь видит девочку Зорю. Это она называет его салагой. Просто удивительно, что у нее отец капитан дальнего плавания. Что она тут делает? Склонила косы к большому камню, старается сдвинуть его с места.
— Привет, салага! — радостно приветствует она Леся. — Помоги, а?
Ладно, можно и помочь. Пусть не думает, что он слабак.
— Вон под то окошко. Меня ждут, понимаешь?
— Пусть к окну подойдет, — говорит Лесь снисходительно.
Воображала! Ждут ее!
— Ты мудрец, салажонок. Если бы он мог, он бы в окно выскочил мне навстречу. А он лежит. Нога в гипсе. Дошло?
— Коля? — с надеждой спрашивает Лесь, сразу забыв все обиды и насмешки. Его лицо разгорается улыбкой. — Так и я ж к нему!
Они вместе ворочают камень. Лесь первым влезает. Видит белый потолок и матовый шар лампы. Глаза не достают выше подоконника.
— Слезай, я ж говорю — ты еще салага!
Зоря становится на камень и припадает лицом к открытой створке. Она говорит внутрь, в окно, какие-то хорошие слова. Лесь слышит ее переливчатый смех. Она совсем забыла про Леся.
Он протягивает мороженое и толкает Зорю.
— А гостинец? Давай сюда.
Мороженое уплывает сквозь окно. Наверно, кто-нибудь ходячий передал лежачему. По-прежнему Лесь видит косы, откинутые за спину, слышит смех. Но больше всего его задевает молчание, в эти минуты говорит Коля. Он и не догадывается, что Лесь тут.
Тогда раздосадованный Лесь пишет известкой на стене:
«Зоря + Коля — любое».
И дергает ее за платье, чтоб посмотрела.