— Ле-есь! — кричит Жора Король. — Пора закрывать!
Все. Обед. Киоск закрыт. Теперь точно никто не пришел. Колотыркин верно сказал: ничей! Лесь вынимает из кармана свои три копейки, кладет в кассу, выбирает среди монет серебряный рубль, показывает Димке:
— Гляди! Маме Але на туфли.
Димка за киоском рисует мелом на белых плитах. Анна Петровна поглядывает на него из павильона: что уж он там видит белым по белому? Пусть рисует, пока старший брат выручку подсчитывает. Скоро вернется Лев Ильич. С ордером. Анна Петровна уже обдумала: на новоселье подарит ему занавески. Материю давно присмотрела, голубую, как море, а по ней белые парусники.
Тарахтит тестораскаточная машина, бегут резцы-бегунки. А мысли бегут быстрей бегунков, веселые мысли. Может, жизнь ее теперь переменится. Может, скажет ей Лев Ильич долгожданные слова. Тогда надо еще купить покрывало, а телевизор они возьмут в кредит. Да, не забыть главное: кошку!
Лев Ильич человек образованный, он журнал «Наука и жизнь» читает и всякие политические книги. Он партийный. Насчет кошки научные возражения выдвинет. Она сделает по-своему: через порог нового дома пустит кошку вперед него. А там ворчи, уважаемый Лев Ильич, моргай своими ресницами.
Васса отогревает рыжий бок на солнце. А ну, кисонька, поди сюда. Приоткрыла желтый, бесовский глаз, потянулась. Иди, мяска дам…
В ту минуту, как Васса была пленена и отправлена в чулан, на набережной появился Лев-Лев.
Анна Петровна сразу поняла: он счастлив. Даже походка у него была счастливая. Он непривычно засунул руки в карманы и насвистывал. Очки лихо, наискосок сдвинул на лоб, брови поднял, каждая черточка лица, руки, глаза, все радовалось и смеялось.
Анна Петровна выскочила из павильона, схватила Льва-Льва за руки и стала их трясти. Пылая лицом, она спросила:
— Дали?
— Дали. — Улыбаясь, Лев-Лев вошел в свой киоск и погладил Леся по плечу: — Все в порядке, голубчик?
— Все. Дали?
— Дали, — ответил Лев-Лев и, насвистывая что-то веселое, аккуратно смотал веревки от газет.
— Однокомнатную с балконом? — замирая душой, спросила Анна Петровна. Она двумя локтями расположилась в окошке, загородив набережную, небо и море. Она глядела на Льва-Льва ласково, как кошка-мать на своего котенка.
— Абсолютно так, — ответил Лев-Лев, поиграв бровью. — За малым исключением: кроме одной большой комнаты, там есть вторая, поменьше.
— Значит — две! — охнула она. — Одному вам? Так не бывает!
— Хм… — лукаво произнес Лев-Лев.
— А сколько там окон?
— Кажется, три или четыре, — благодушно ответил Лев-Лев. И погладил Леся по голове.
— Кажется! — вскричала Анна Петровна, не в силах сдержать распиравшие ее счастливые чувства. — Как можно не запомнить, сколько окон! Нужны же занавески!
Он поглядел на нее растерянно:
— Почему занавески? Какие?..
Волнуясь, она сказала:
— Белые парусники, земля голубая.
Он, видно, ее и не слушал. Стоял, счастливо и смущенно улыбаясь. Нет, не Анне Петровне. Он улыбался той радости, которая жила в нем самом. Он видел, как несет по лестнице нового дома большой чемодан (его еще нужно купить, этот чемодан). Он тащит баул и не меньше ста узелков и сумок. Разве женщины умеют толково уложить вещи? Наверх. На пятый этаж. Лифта нет, лифт строят рядом, в десятиэтажной башне, где на первом этаже будет детский сад…
— У меня кленок есть, колокольцами цветет. Я его к вам на подоконник поставлю.
Он смущенно глядит на Анну Петровну. А есть ли там подоконники? Вот балкон точно есть. Как вышел на него, увидал весь город внизу, так и представил: Димка сквозь прутья тапочку уронит кому-нибудь на голову. Тут нужно что-нибудь придумать.
— А коврик, Лев Ильич, я присмотрела. Есть с оленями, есть с тиграми. Думаю, мужчине лучше тигр…
Лев-Лев виновато тронул руку Анны Петровны.
— Не надо, голубчик Анна Петровна, не надо коврика. И занавесок тоже. Я не буду жить в этой квартире.
— Что ж они делают? — закричала Анна Петровна. — Строят-строят, а кому надо в первую очередь не дают?
— Вот именно из-за этого я с ними сегодня очень поругался, — строго сказал Лев-Лев. — Вы подумайте! Подошла очередь женщины с двумя детьми. Так они ее опять отодвинули. Ей ждать. Я сказал, что это возмутительно. Детям в первую очередь нужно, чтоб просторно и светло, им силу набирать! Так представляете, сотрудница мне ответила дерзко: «Пока других квартир нет. Если вы такой принципиальный, можете отдать свою. Мы тут некоторую перестановку сделаем, и ей, взамен вашей, двухкомнатную предоставим». Естественно, я сказал: «Я взрослый человек, могу подождать».
Анна Петровна всплеснула руками и пошла к павильону «Чебуреки». А Лев-Лев, увидев, как сильно она огорчилась, сказал:
— Погоди минуту, Лесик, — и пошел за ней.
Посреди набережной они остановились. Некоторые фразы донеслись к Лесю.
— Да вы хоть раз от нее ласковое слово слышали? — крикнула Анна Петровна дрожащим голосом. — А о вас кто подумает?..
Заказчица возле Жоры обернулась. Жора включил транзистор громче, но тут как раз перестали икать саксофоны, и все услышали негромкий голос Льва-Льва:
— Не будем сердиться на сердитых. Возможно, они не стали бы сердитыми, если бы их так не била жизнь. Вы знаете, что опунции из семейства кактусовых превратили свои листья в колючки, чтоб защищаться от превратностей судьбы?..
— Ах, — закричала она, — при чем тут кактусы? Да не можете вы сами, один, сделать всех счастливыми и добрыми!..
— Во-первых, я не один! — громко перебил Лев-Лев. — Вся страна и Советская власть именно этим и заняты. А во-вторых, все я, конечно, не могу. Но то что могу, то могу. И этого у меня никто не отнимет, извините!
Впервые Лесь видел, чтоб они так сильно сердились друг на друга.
— Никогда у вас не будет ни кола ни двора! — крикнула Анна Петровна с таким отчаянием, словно ее ранили.
Димка, перепуганный, влез в киоск, подергал Леся за руку.
— Какого кола? — спросил он.
Анна Петровна горестно проговорила:
— Чудак, чудак! Право слово, Дон Кихот несчастный, вот вы кто.
— На Дон Кихота я похож только ростом. — Лев-Лев пошел от нее.
— Она Дон Кихотом ругается, — сказал Димка.
— Не выгодно в наше время быть Дон Кихотом, Дон Кихотов-то видите как?.. — Голос Анны Петровны дрожал.
Лев-Лев на ходу пожал плечами, развел руками и высоко поднял ногу, чтоб не наступить на семиколесную машину, нарисованную Димкой.
— Можно подумать, что счастье — в выгоде… Смешно. — Сказал он.
— Смешно, — подтвердил Димка, потому что любил веселые слова.
А Лев-Лев стал прикреплять журналы на витрине бельевыми прищепками и гудел себе что-то под нос, произносил речи без слов, но с большим чувством.
— Подсчитаем выручку, — сказал Лев-Лев, сложил рубли с рублями и высыпал на прилавок монеты.
— Все хватает, — с гордостью сообщил Лесь. И не совсем уверенно прибавил: — Даже девяносто семь копеек лишние.
Лев-Лев схватился за сердце.
— Мальчик, ты думаешь, лишние это хорошо? В тысячу раз хуже, чем недостача. Значит, мы с тобой кого-то обманули!
— Я не обманывал! — возмутился Лесь. — Я не знаю, откуда они взялись!
— Откуда? Не с неба свалились. Какая-нибудь женщина, у которой голова закручена продуктами, детьми, обедом, забыла сдачу. Так надо было бежать за ней, кричать, будто она глухая: «Гражданка! Вы забыли сдачу!» А ты бежал? Ты кричал? Нет.
— Я вообще ее не видел!..
Лев-Лев поглядел в огорченную физиономию с двумя точками на носу.
— Голубчик, постарайся ее вспомнить, ты должен ее найти хоть на дне моря.
Прозрачная, зеленая мгла. Среди коралловых деревьев, повиливая плавниками, скользит акула. На дне — бездыханная женщина…
Что-то в Лесе дрогнуло, но он прогнал жалостливое видение, потому что сердился на Льва-Льва. Что он, Лесь, сам, нарочно не отдал, да?
Он упрямо мотнул головой.
— Не надо быть упрямым, — сказал Лев-Лев.
«Буду упрямым!» Лесь насупился. И потупился. Когда не глядишь, легче стоять на своем.
— Упрямство заменяет слабым людям силу воли, — сказал Лев-Лев. — А я уверен, ты сильный человек и честный. А что, если та женщина за месяц работы получает всего шестьдесят раз по девяносто семь копеек, и на них нужно накормить, обуть, одеть детей, а впереди зима?..
Лучше пусть ее дети сыты и одеты, пусть у нее есть даже мотоцикл с коляской и десять пар туфель, и пусть ей совсем неважно, что она забыла сдачу…
Лев-Лев услышал, что ли, его мысли?
— Но, мальчик, даже если она — это не она, а приехавший к нам турист, мультимиллионер, все равно: ты эти деньги не заработал и потому они тебе не принадлежат. Ты меня, голубчик, огорчаешь. — И он повернул к Лесю свой длинный добрый нос.
Прав. Он прав. А Лесь, съежившись в комок, изо всех сил старался загородиться от его правоты. Он поскорей подумал: «Никто не пришел, значит, ничей». Еще поскорей подумал: «Вяч знает не хуже». И поскорей вспомнил мамы Алины разбитые туфли. Обидная мысль толкнулась в сердце: «Разве ты жалеешь мою маму Алю?» И вспомнил досадливые мамы Алины слова: «Он тебе родня, что ли?» И вдруг сказал:
— Чего вам огорчаться? Вы нам не свой, а чужой.
И увидел: лицо Льва-Льва как серой пылью покрылось. Он растерянно моргнул детскими ресницами, снял очки и рукой устало провел по глазам.
— Да, да конечно…
Димка перестал вырезать и взял Льва-Льва за руку в кожаной перчатке.
— Ну-ну… — ответил ему Лев-Лев, словно поблагодарил его за эту ласку, словно «ну-ну» заменило много добрых слов.
Димка не отпускал его руки и разглядывал черные пальцы.
— Потому что война, — сказал Димка. — Ты воевал?
— А кто не воевал? — ответил Лев-Лев. — Тебе уже надоело вырезать? Скоро за тобой придет мама.
Тут явился Антон-моторист. Спросил у Жоры:
— Летал?
— Летал. А ты опять в клуб заходил?
— Опять. — Антон вздохнул: — Не принимают. Вам, говорят, нужно идти в борцы тяжелого веса, а не в летчики. Поесть, что ли, с горя? — и пошел к павильону «Чебуреки».