— А ты вааще иди в спецуху!
— А по оси абсцисс слабо?..
От имени саботажников слово взял Бельчиков.
— Что не нравится? А все! Может, мы не хотим, как в казарме!
— Во-во! Мы свободные личности! И чего это вы нас притесняете, как будто мы вам нанялись?
— Заткнись, Бей! А то по личности схлопочешь!
— Это еще надо посмотреть, кто чего схлопочет.
Видя, что дискуссия утрачивает мирный характер и грозит в любой момент перейти в «базар», Кира объявляет прения закрытыми.
За исключение из отряда проголосовали все девочки; двое воздержались — Огурец и Игорь Жигалов. Исключали не навечно — в любой день можно было прийти на совет и попроситься в отряд.
Жизнь вошла в прежнее русло. Все шло своим чередом в нашем «девичьем» отряде. И Огурец и Ханурик из солидарности опять присоединились к мальчишкам… На совет никто не приходил.
В первые дни свобода их радовала — никто над душой не висит: уроки можно не делать, в школу можно не ходить, в спальнях не убирать — все равно никто не проверяет.
Но бегать вскоре расхотелось. Вот и сидели на диванах, лениво ждали очередной кормежки. И еще чего-то. А чего? Знали ли сами?
Девчонки наоборот — вдруг сделались такие внимательные, послушные. Сплотились вокруг меня, как в минуту наибольшей опасности. Одну не оставляли ни при каких обстоятельствах. Обязательно кто-нибудь рядом. График, что ли, установили?..
Сидя на самоподготовке и глядя на их склоненные лохмокудрые головушки, я думала о превратностях воспитательской судьбы.
Вот, казалось бы, для мальчишек сделано все, и даже больше. Так ведь предали! И даже рука не дрогнула подписать мне приговор… А девчонки, которыми я и вполсилы не занималась, считая их взрослыми и живущими своей далекой от меня жизнью рано заневестившихся скороспелок, теперь вот буквально спасали меня. Ведь если бы они взяли сторону мальчишек, то и проблемы бы не стало… Потому что не стало бы первого отряда, так как его воспитателя уволили бы.
Это был тот момент, когда отчаянная борьба за безнадежное (как тогда уже всем казалось) дело была необходима. И необходима для тех в первую очередь, во имя кого велась эта борьба.
Воспитанникам надо было преподать урок стойкости. Научить их идти до конца даже тогда, когда конец этот и не венчается победой.
«Честные ошибки энтузиаста». У кого-то я прочла: когда оступается такой человек — это не страшно. Он падает вперед. Он может разбить в кровь лицо… Но если найдет в себе силы встать — пойдет дальше. И те, кто идет за ним, на этом месте уже не оступятся…
Это падение на дорогу.
А дети? Что творилось в душе моей после того, как отряд развалился? Чего хотела я от них?
Я хотела быть им нужной. И полезной. В этом видела свой долг. Острее, чем все остальное, ощущала внутреннюю необходимость вершить правое для их блага. И не ломая голову над тем, к чему это приведет в конце концов и чем вся эта деятельность для меня обернется.
Не сразу в моем сознании выкристаллизовалась главная задача — пробудить в них совесть. Потому что именно совесть и делает человека человеком.
Самый чуткий индикатор рождения совести — человек начинает ощущать на себе господство слова «должен».
Мои же воспитанники никому ничего не должны. Вот в этом и заключалась трагедия.
«В горком КПСС. Заведующему сектором школ-интернатов и детских домов. Уважаемая Светлана Акимовна!
Убедительно прошу Вас принять меня по вопросу детского дома, в котором я работаю воспитателем. Дело в том, что…»
Через две недели пришел ответ.
«Сообщаем, что Ваше заявление, поступившее в городской комитет КПСС, поручено рассмотреть районному комитету КПСС.
Сектор писем общего отдела горкома КПСС».
— Алло! Светлана Акимовна?
— Да. Я вас слушаю.
— Это по вопросу детского дома. Ольга Николаевна…
— Да, да… Помню. Я предупредила референта, чтобы письмо ваше держали на контроле.
— Но ведь оно попало в райком, а там…
— Ничего страшного. Такой порядок… Кстати, запрашивала районную прокуратуру, кое-что узнала. Связалась и с райкомом. Ваше письмо изучают, хотя сразу предупреждаю: Людмила Семеновна — орешек твердый. Да и вы… могли бы вести себя поумнее. Зачем лезть на рожон? А то получается — как вас саму приперли к стенке, так и засуетились.
— Вот этого-то я и боюсь. Решат, что себя выгораживаю… Светлана Акимовна! Своей вины не умаляю. За все готова ответить. Но дело ведь не во мне. Таких, как я, десятки и сотни в нашей системе. И истории эти случаются регулярно. Это следствие гнилой организации детдомовского воспитания. Как только попадает свежий человек, непритерпевшийся, — не миновать конфликта. Поинтересуйтесь в роно, сколько конфликтных ситуаций им приходится разбирать за год.
— Все так. И к нам письма пачками приходят… Вы знаете, на меня приятное впечатление произвел председатель комиссии. Возможно, проверяющих искусно дезинформируют. Но ведь и в этом можно разобраться. Держите меня в курсе.
— Благодарю вас.
— До свидания.
…К ПРОФЕССИИ ГОТОВИТЬ, А НЕ ПОД МУЗЫКУ МАРШИРОВАТЬ!
Зашла как-то к нам Тамара Трофимовна.
— Как поживаете?
— Спасибо, замечательно.
— Замечательно — это, надо понимать, новая история?
— Вы ясновидящая.
— На этот раз без кровопролитий?
— Почти. Мальчишек выгнала из отряда.
— И где они теперь?
— Нигде.
— Не слабо, как говорит ваш Беев.
— Теперь уже не мой. Людмила Семеновна и завхозша его конфетами подкармливают. А вчера игрушки шефы привезли для младших отрядов — настольный футбол, ну всякое другое там, — она моим балбесам отдала. Сегодня смотрю — по всему дому фигурки валяются. Все разломали…
— В завкоме подняли документацию за последние пять лет — со времени начала шефства над вашим детским домом. Интересные фактики проклевываются. Похоже, групповое хищение государственных и заводских средств имеет место.
— А я что говорила! Эти бесконечные «дарственные»! Знаете, сколько неподотчетных средств меж пальцев у нашей администрации протекает? Вон чеки за зимнюю поездку на сто рублей у меня до сих пор лежат. И никто не спросит.
— Сто рублей! Ха! За эти годы знаете сколько денег перечислено? Спорткомплекс «Олимпийский» можно отгрохать. И где это все?
— Просуммируйте расходы по актам на списание — кругленькая сумма набежит. Это ж не детдом, а комбинат по организованному уничтожению государственного имущества! Комиссии приходят и уходят: все пристойно!
— Хотим прислать вам ребят-энтузиастов. Пусть к делу пристраивают ваших лоботрясов. А то ведь и молоток в руках держать не могут. Потому все и ломают. К профессии готовить надо, а не под музыку маршировать! Ясно?..
Наконец в наш отрядный конфликт вмешалась «Людмила Семеновна.
— По какому праву вы отказываетесь работать с детьми?
— Совсем напротив. На данном этапе это и есть самая эффективная работа.
— Ну вот что. Или вы пустите детей в отряд, или я поставлю вопрос о вашем увольнении. За невыполнение прямых обязанностей.
— В отряд не я их буду пускать. Мы их примем на общем сборе, да и то лишь после обсуждения и всеобщего голосования.
— А что ж, все это — от великой любви к ним?
— Не знаю — от великой ли, не с чем сравнивать. Но все-таки от нее самой. Да.
Хоть и не нравилось все это Людмиле Семеновне, однако в открытый бой она не рвалась. По-видимому, выжидала.
…ПЛАЩ ПУЧКОВА? ДАЙТЕ ПРИМЕРИТЬ!
К нам в гости в очередной раз приехал ТЮЗ.
Наши самые желанные гости. Мы тоже кое-что приготовили к этой встрече. Педагог, сопровождавший актеров, наш добрый друг Нина Петровна, контрабандой привезла необходимый реквизит.
— Смотрите не растеряйте. Особенно плащ — вечером в нем Пучков выступает, — предупреждала она, вручая мне тюк солидных размеров.
— Плащ Пучкова? Дайте померить! — затараторила Кузя, наша заядлая театралка.
В отрядной оживленно — шум и гам как на ярмарке. И громче всех — взываю я:
— Девочки! Мальчики! Дорогие гости! Все в столовую! Ужинать! — гоню всех: и хозяев, и артистов.
Ужин специально раньше накрыли — артистам сразу на спектакль после концерта. А те, кто не занят, останутся с нами чай пить.
Весь вечер мальчишки так и сновали у дверей отрядной.
И уж совсем поздно, когда закончился концерт, в котором выступили и наши девочки, когда дежурные уже делали уборку, выгребая груды обрезков бумаги и лоскутков из-под столов, в отрядную заглянул Беев.
— Ты чего? — Самохина собралась уже шваркнуть мокрой тряпкой по любопытному носу.
Но Беев не оробел и миролюбиво подмигнул:
— Фекла, давай помогу.
— Чего-чего?
— Хочешь, пошвабрю пол?
— Ольга Николаевна! Бей пристает! Чего лезешь?
— Ничего не лезу. Помочь, что ли, нельзя?
Впускаю Беева.
— Ну давай, помогай! Только для начала слетай за водой и раздобудь еще одну швабру.
— Во втором спереть? Я в момент!
— Я те сопру! — негодует Самохина. — Потом за дежурство снизят.
Беева как ветром сдуло. Почти тут же появляется с улыбкой до ушей, грохоча ведром, шваброй и совком для мусора…
В отрядную влетает еще один «борец за права человек», Ханурик.
— А так не честно? Бею так можно, а мне так нельзя?
— Как?! И ты? Ушам своим не верю!
— А вы все равно без очков не слышите. Вот, возьмите, в актовом зале на окне нашел.
— Ну, спасибо! Я все думаю — чего это мне не хватает.
— Вы очки носите, чтоб все время их где-нибудь забывать. Вам надо завести специальную очковую ищейку.
И уже, отобрав у Самохиной тряпку, с упоением развозит грязь по полу, вылив предварительно пол ведра воды…
Следующий Бельчиков. Заглядывает.
— Чевойта они? Уже приняли? — И снова исчезает.
Уборка закончена, сидим в чистенькой отрядной, умиротворенные и счастливые. Подходит Огурец.
— Давайте, Ольга Николаевна, о политике потолкуем. А то в мире столько непорядка за это время развелось.