Съесть чужую порцию — дело обычное: сам виноват, опаздывать не надо. И это не оттого, что хронически голодали. Просто так заведено было…
Подъем — дело каторжное. Старших не разбудить, а малыши почти все «жаворонки»: едва рассветет, тут же вскакивают с постелей и уносятся куда-то — подальше от детдома. Ускользают через окна — лазить по карнизам учатся с первых дней пребывания здесь. Это совершенно необходимое умение: и от воспитателя скрыться, и в чужую бытовку забраться.
…ДЛЯ НАС ВСЕ ДЕТИ НАШИ!
Чтобы форсировать подготовку уроков, я разработала программу-минимум — довести наших «незнаек» до уровня среднего домашнего ребенка, хотя как провернуть это немыслимое дело, смутно представляла. Начала с посещения школы. Выбрала часы, когда идут самые «срывные занятия». Те, на которых учителю рта не дают раскрыть. Стою под дверью седьмого, где больше всего моих.
— Заткнись, уродина!
— А в хохотальник не хочешь?
Идет обмен «любезностями» между моими и домашними. Чуть-чуть приоткрыла дверь, заглядываю. На последних партах увлеченно режутся в «дурака». На линии сближения — посередине класса — вот-вот разразится баталия. Двое уже вцепились друг другу в волосы. Не стрижены и мои и домашние. Учительница, тщетно пытаясь перекрыть всеобщий ор, прибегает к последнему средству — начинает всем подряд ставить «пары». И зря. Мои знают точно — за четверть все равно «тройбан» выведут.
Вхожу. Сажусь за последнюю парту. Взгляд учительских глаз красноречив — «вот видите…».
Это еще более накаляет атмосферу. Но ведут себя мои по-другому. Сотворят какую-нибудь пакость и тут же уставятся на меня бесстыжими гляделками: ждут, когда урезонивать начну (свою, мол, теперь послушаем!).
Пришлось визиты на уроки прекратить. И так все ясно.
Ходила я в роно с просьбой отделить домашних детей от детдомовских. Родители тоже хлопотали об этом, писали коллективные письма. На все наши просьбы был один ответ: «Мы не делим детей на «белую» и «черную» кость. Для нас все дети — наши!»
Но только было это демагогией чистейшей воды. И страдали от такого формализма и дети, и родители, и мученики-учителя…
А в школе дела у «наших» шли все хуже и хуже. Под угрозой полного краха было три предмета — русский, математика и физика. Мне разрешили взять физику в седьмых, благо мое образование позволяло. А остальные предметы разрешили заменять, когда болел учитель.
Теперь я могла бывать в школе в любое время, не вызывая косых взглядов школьных педагогов. Да и наши дети стали ходить в школу охотнее и не казались такими сиротливыми — все-таки свой человек рядом. На переменках в кабинет физики забегают не только мои, но и из других отрядов. А в коридоре здороваются по пять раз на дню, да еще как громко! Чтоб на другом этаже слышно было… Таким образом, наметились кое-какие сдвиги на ниве просвещения.
С отбоем же дела обстояли по-прежнему. Дурные привычки в момент не изживаются — а ложиться за полночь здесь заведено с незапамятных времен. Но даже загнав детей в постели, воспитатель не мог быть уверен, что после его ухода воспитанники снова не повыпрыгивают из спален.
Весной, когда закипели страсти и участились ночные визиты на другие этажи, я ничего лучшего не смогла придумать, как переселиться в детский дом и спать в бытовке на раскладушке, вдыхая запахи промокшей обуви и носков, сушившихся на батарее. Попасть из мальчишечьей спальни в девичью нельзя было, минуя этот кордон. Не обошлось и без «акций» — был такой период, когда самых «озабоченных» приходилось даже на ключ запирать. Правда, временно.
…ЧУР, Я БУДУ БЛИНЫ ПЕЧЬ!
В последнюю субботу сентября решили устроить «Огонек», посвященный сентябрьским новорожденным. Их набралось шесть человек.
С подарками пришлось голову поломать. Спецфондов для таких дел не было (а может, и были, да шли на другие нужды), до зарплаты оставалась десятка. Разделила пополам, и пяти рублей с копейками хватило как раз на шесть сюжетных лото в ярких картонных коробках. Конечно, лото заинтересовало ненадолго. И все же… почти неделю мои сорванцы сидели по вечерам в спальнях, лаская слух интеллигентными словами на иностранных языках: комментарии к сюжетным картинкам ребята запомнили быстро.
«Огонек» проходил в актовом зале. Этот день по праву должен быть записан на скрижалях истории нашего детского дома — впервые проявились зачатки коллективного труда. Пусть всего лишь в одном отряде. В нашем.
До сих пор всю уборку делала я сама и справлялась неплохо. Не берусь судить о своей воспитательской деятельности того периода, но в качестве уборщицы экстра-класса я, несомненно, состоялась. Орудовала тряпкой и шваброй так, будто всю жизнь только этим и занималась. Убирая, ребят умышленно не замечала. Вначале им это очень импонировало — как же! сама воспиталка у них в шестерках! Но понемногу они стали ощущать неловкость. Начинали, видно, понимать, что убираю не столько потому, что их заставить не могу (а могла ли? до сих пор не уверена), а потому, что противно находиться в грязном помещении. Попытки действовать авторитарно в ту пору, вероятнее всего, ничем хорошим бы не кончились.
Когда я объявила о праздничном ужине, поднялся дикий вопеж: «Мы сами будем блины печь! И салат делать! И арбузы резать! Чур, я! Нет, я! Видали таких — в белых толстых валенках! Харэ выступать! Всем работы хватит!»
Очень хорошо, очень приятно. К этому я и стремилась — сами!
Старшие девочки возились на кухне с блинами, которые, оказывается, считались здесь фирменным блюдом; мужская половина нашего отряда сдвигала мебель; незанятые — украшали зал. За два часа все было готово, и точно в назначенный срок началось торжество. Пригласили мы на праздник и директора Людмилу Семеновну, и Татьяну Степановну, и всех воспитателей. Конечно, не для того, чтобы пустить пыль в глаза — вот, дескать, как мы умеем! — а чтобы дать детям понять, что в детском доме, кроме Ольги Николаевны, есть еще взрослые люди, которым приятно веселиться на их празднике.
Однако никто, кроме Людмилы Семеновны, не пришел. Наверное, потому, что свободное время у всех воспитателей было на вес золота.
Людмила Семеновна пришла с блокнотом. Что она там записывала — не знаю, но лицо ее выражало высшую степень довольства.
Я понимала, что относится она ко мне по-особому, считая меня в некотором смысле юродивой. Ей казалось, что мое рвение идет от неопытности и простодушия. Просто не умею халтурить — и все! Умишка не хватает.
Пока все шло так, что могло быть поставлено ей, как руководителю, в заслугу, она не скупилась на похвалы. И всячески разогревала мой энтузиазм. Но позже, после того, как меня избрали в профбюро ответственной за производственный сектор и я попыталась добросовестно вникнуть, что и как у нас делается, — отношение Людмилы Семеновны ко мне резко изменилось.
Вот когда я хлебнула лиха. Отчетливо проявились все недочеты моей воспитательной работы. Я смогла научить детей быть добрыми по отношению к добрым — это удалось. Но научить их критически мыслить, объективно оценивать свои поступки, быть справедливыми и великодушными я — увы! — не смогла. Одной лишь щадящей педагогики любви и доброты мало, чтобы такие качества воспитать…
Итак, мы веселились на своем первом «Огоньке», не заглядывая в будущее.
Близился отбой. Веселье пошло на убыль. И я и дети были на предпоследнем издыхании. Потихоньку начали разбредаться из зала. Вот, думаю, сейчас все уйдут, а мне до утра таскать не перетаскать эти горы посуды. Да еще стулья, столы. И заныло под ложечкой.
— А ну, ребя, харэ балдеть! Командовать парадом буду я! — это Кира поняла меня без слов.
В ней зарождался лидер, и явление это я всячески приветствовала.
«Ребя» начали таскать столы, стулья, посуду. Правда, уже без дружного гиканья, но все же! Я возликовала в душе. Но никого хвалить не стала — чтобы не сглазить.
Когда взялась за веник, решив внести и свою лепту в коллективный труд, ко мне подошел Пучок, один из самых добросовестных старателей на ниве просвещения, и вежливо, но настойчиво потребовал отдать орудие труда.
— А и правда. Ольга Николаевна, шли бы вы куда подальше! — поддержал Пучка Бельчиков, шестиклассник-переросток по прозвищу Мамочка.
— Простите, не поняла — куда это?
— Ну хоть к старперше в пионерскую. Она вечно там торчит. Покурите с ней. А потом в спальню приходите. Историю расскажете. Страшную.
— Ну слушайте, Ольга Николаевна! Домой идите, к своим! — приказала Кира. — А то они вас и не видят.
Что правда, то правда. Дома бываю всего по нескольку часов. Едва успеваю еду приготовить да кое-что по хозяйству сделать. Мои по-спартански воспитанные дети пока не бунтуют, живут в привычном ритме. Свободного времени и у них не густо. Но все же в отношениях с дочками наметился некоторый сбой. Бывало, достаточно бровью повести — и уже знают, что от них требуется. А теперь — приходится иногда и нахмуриться…
…НЕ ПРИДЕШЬ, НОСОМ ОТРЯДНУЮ ПРОПАШЕШЬ!
В понедельник, после «Огонька», в отряде началось первое дежурство — организованное, по списку.
Списки для начала составила сама, учитывая взаимные симпатии. Ребята к нововведению отнеслись как к должному. Правда, приходилось дежурным напоминать, что их очередь.
Если в девять вечера дежурных не было на месте, я, ни слова не говоря, начинала сдвигать столы, составлять стулья. Тут же кто-нибудь бросался к списку, и на весь детский дом и его окрестности разносился вопль:
— Дежурные! Мамочка и Пучок! Шустрите в отрядную!
Если же дежурные не являлись, всегда находились добровольцы. А потом начиналось разбирательство — отчего да по какой причине не дежурил тот, кто должен был.
— Так и дал бы по твоей нахальной пачке! — входил в «воспитательский» раж Бельчиков. — Поэл? Не придешь в следующий раз — носом отрядную пропашешь!
Бельчиков, когда волновался, говорил скороговоркой. Иногда просто невозможно было понять, о чем он толкует.