Ага, попались, голубчики! Выходи по одному!
Однако, подумав, решила все же не спугивать. Да к тому же до страсти интересно — что они там делают?
Рассматриваем убогое жилище — яма, довольно глубокая, закрыта сверху досками. Поверх досок горка песка и дерна. Сбоку лаз — в полметра, не более; вырыты ступеньки. Заглядываю вниз. Сквозь дым видны силуэты обитателей землянки.
— Тук-тук-тук. К вам можно?
— Кто такая? — совсем не так любезно, как хотелось бы, раздается из-под земли.
— Воспитательница Олега Ханурина, — отзываюсь.
Пауза. После непродолжительного совещания слышу:
— Ну, залезайте…
С трудом протискиваюсь сквозь узкое отверстие, спускаюсь. Спрашиваю про Ханурика — ничего не знают.
Хозяева разглядывают меня с интересом. И я смотрю на них внимательно: что этих-то гонит из дома? Мои, детдомовские, к своим рвутся. К пьяницам, забулдыгам, уже давно потерявшим человеческий облик…
Судя по одежде, обитатели землянки — «домашние».
Землянка сделана добротно.
— Целое лето строили, — с гордостью сообщает один, поймав мой взгляд.
— По ночам копали, — поясняет второй, — чтоб менты не накрыли.
В печурке — топится по-черному — закипает котелок. Видно, картошку варят. В тепле разморило, а от аппетитного запаха спазмы в желудке.
Спрашиваю, сглотнув слюну:
— А что — так все время и питаетесь картошкой?
Рыжий смеется.
— Ну вы такое скажете! Живем как короли. Хлеб из булочной — выносим сколько хочешь. Самообслуживание! А из «Диеты» колбаса, сыр, масло. Тем же макаром. Только часов в шесть надо идти, когда народу много. Летом, конечно, хуже. А сейчас: под куртку и — делай ноги! Для понта, конечно, можно за пакет молока заплатить. Так что пожрать всегда найдется.
Умолкает и пристально смотрит в огонь.
— Ну а родители твои что? Так и отпустили?
— Моя мать только рада хоть куда сбагрить, а вы — отпустила… Говорит, если б не я, так давно бы замуж вышла, — он снова помолчал. — А мне что? Пусть выходит. Жалко, что ли? Она все под молоденькую работает, а как Петька, прошлогодний… этот… друг ее, меня увидел, так и спрашивает: «Когда ж ты такого байбака завести успела? Если тебе двадцать…» И перестал ходить.
Рыжий грустно замолчал и подул в огонь.
— Да… — хочу сказать что-нибудь в утешение, а что скажешь? чем утешишь? — И твои родители рады, что ты из дому ушел? — обращаюсь к другому.
Мучительно о чем-то думает. Видно, случай непростой. Наконец тихо отвечает:
— Ищут… Только зря.
— Но вот я же нашла.
— То вы… Ханурик про вас рассказывал… Только зря вы ищете. Все равно без толку, — смотрит на меня испытующим взглядом.
Картошка готова. Рыжий выхватывает котелок из огня, сливает воду и откидывает дымящийся картофель в алюминиевую миску.
— Вот. Ешьте.
— Очень жаль, но меня ждут… Хорошо тут у вас.
— Там смотрите, через канаву осторожно. Дно неровное.
— Ну, счастливо, — и направляюсь к лазу. — А ты, Деготь, — тебя ведь так, кажется, зовут? — заходи в детский дом вместе с Андреем.
— Меня Сашей зовут… Если Ханурик вам очень нужен, ищите на стройке. На чердаках.
— До свидания, Александр. Жду твоего ответного визита.
— А мне можно? — Рыжий с надеждой посмотрел на меня.
— И ты приходи. До свидания еще раз.
Когда я выбралась из землянки, было уже настолько темно, что контуры новых домов едва различались. Идти сейчас туда — «безнадега». Подходим к канаве — плотика нет. Бродим по берегу как привидения — не вплавь же пускаться! Смотрим — две тени приближаются — Деготь и Рыжий.
— Давайте мы вас на лодке переправим.
— До чего же вы вовремя! — Я от радости готова их тут же зачислить в первый отряд.
Вытащили из кустов лодку — и как нам в голову не пришло там поискать! Ведь ясно же — на чем-то они переправляются…
Позже снова разыскивая Ханурика, я побывала у Александра. Он из квазиинтеллигентной семьи. Отец — ответственный работник. Мать — «домашняя женщина» с дипломом. Дом — полная чаша. Только вот с сыном неудача: «Что-то в нем всегда было такое… понимаете? Не воспринимал он меня, понимаете? — плачущим голоском говорила холеная дамочка в длинном китайском халате, плавным жестом изящной лапки указывая на импортную стенку. — Сокровища мировой культуры, комфорт… — все это для него пустой звук. Все, ради чего мой муж трудится без устали, все-все!.. И вместо уважения к родителям — протест. Черная неблагодарность…»
Лишним был сын в семье. В семье, где не было живых чувств, где каждый сам по себе. Только имущество общее…
Второй хронический бегун — Огурец.
Огурец — подкидыш. Мать принесла его с запиской к порогу дома ребенка и исчезла.
А прозвали его так за вытянутую форму черепа. Волосы у него белые и прямые. Ресницы черные. И брови тоже. А глаза — синие-синие. За такую внешность в дошкольном детдоме его назначали Снегурочкой.
Был Огурец патологически неряшлив. Ногти вечно с черной каймой. На рубашке — все меню: и вчерашнее, и за прошлую неделю.
Первое время приходилось водить его умываться. Потом уже достаточно было посмотреть на свежее пятно от соуса на рубашке, как тут же мчался в умывальник.
Огурец был единственным воспитанником детского дома, который читал газеты. Причем не только спортивные сообщения, а всю газету от первой до последней страницы. Читал с пониманием — ориентировался. Вот на этом я его и подцепила:
— Ну, что нового в мире?
И он обстоятельно рассказывал. Стал ждать этих бесед, готовился к ним — более внимательно и старательно читал газеты…
Так, исподволь, приручались самые дикие. Находились точки соприкосновения в привычном круге их интересов, увлечений.
Одновременно ужесточался режим. Я поняла: всю эту гоп-компанию на одном обаянии не удержишь. В первые дни работы своим немыслимым опекунством я приучила воспитанников к мысли о том, что они — единственный смысл моей жизни. Так оно и было. (Как это ни кощунственно звучит по отношению к моим собственным детям.) На поводу у них, конечно, не шла, но всегда во главу ставила принцип — только бы им было хорошо! После знакомства с их личными делами я просто не могла себе позволить, чтобы многострадальные дети эти спотыкались и набивали шишки, а я, взрослый, знающий человек, буду сидеть сложа руки и ждать, пока они своим умом добредут до, казалось бы, прописных истин!
Их сознание было так незрело, ум так неразвит, что я с готовностью прощала им все проступки, надеясь, что все это со временем пройдет — поймут когда-нибудь. Не могут не понять… А потом задумалась: может быть, правильнее было бы в какой-то момент сделать так, чтобы они почувствовали себя неуютно? Пусть бы это малоприятное ощущение заставило их самостоятельно искать ходы в образовавшемся лабиринте.
…КАК? У ВАС ДЕТИ ПЬЮТ?.. ОГУРЕЦ «ЗЕЛЕНЫЙ», А КАКИМ ЖЕ ЕМУ БЫТЬ?
Мы уже имели к тому времени дееспособный орган самоуправления — совет семи. Семь дежурных командиров на каждый день.
Каждый день перед началом самоподготовки — линейка. Для всех, хотя проводил ее первый отряд. Младшим тоже было полезно послушать, как чихвостят старших.
У дежурного командира была особая тетрадь, в которую заносились все нарушения дня, оценки и замечания учителей. Какого труда стоило упросить учителей писать в этот журнал!
Вечером, за час до отбоя, собирался совет. Отчитывался дежурный командир и передавал отряд следующему. Затем обсуждались итоги дня и заносились в «Спектр» — придуманную нами наглядную графическую систему оценок.
Конечно, велика была охота злоупотребить властью. Особенно грешила этим Лиса, тоже входившая в совет. Но такие деяния карались очень строго.
Это было уже самоуправление, хотя и «самоуправление на поводке: до выборности еще не дозрели, командиров назначала я.
Лидер в отряде был необходим. Командовать хотелось многим, но служить при этом образцом для других — ох-хо-хо!..
Началась работа в этом направлении. Трудно прививался навык самоотчетности. Но тем не менее укоренилось мнение — командиром быть почетно.
Долго дебатировался вопрос — как подводить итоги дня. Были самые разные предложения, но лучше, чем «Спектр», так ничего придумать и не смогли. На совете мы составили целый перечень дел и поступков, которые могли прийти в голову самому «крутомозгому» воспитаннику, и оценили каждый из них определенной суммой баллов.
Лучший получал «красное» окошечко. Худший — «фиолетовое». Всего семь градаций — «красный», «оранжевый», «желтый», «зеленый», «голубой», «синий», «фиолетовый».
Ребята относились к соревнованию с азартом. И не пытались утаить какой-либо проступок. «Спектру» доверяли, хотя и случались порою тяжбы и разбирательства.
— А чего я «зеленый»? Про «четверку» забыли?
— Ничуть. Посчитали. И еще посчитали опоздание на урок.
— Подумаешь — на десять минут! Зато на зарядку первый вышел!
— Так спешил, что «бычок» под кровать забросил!
— Так это ж… ночью.
— А курить в постели! «Зеленый», говоришь?! А «голубым» не хочешь?
— Дурак…
— Оскорблять командира? Это уже в синюшность отдает!
— Командир, командир…
И отходит, пока в «фазаны» не попал. (Помните «правило спектра»? «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан».)
В актив засчитывались не только хорошие отметки и добросовестное дежурство. И шефская работа, и подготовка отрядных «Огоньков», и выпуск бюллетеней «Что, где, когда?», и участие в «пресс-центрах»…
Одна из проверяющих комиссий ахнула: «Как? У вас дети пьют?» — это после того, как обнаружили в «Спектре» соответствующий пункт. «Да. Пьют. Бывает и такое. А вам и невдомек?»
Отдельно учитывали «рост над собой».
— Уже два дня не выражался!
— Гигант. Плюс три балла. Продержишься до конца недели — получишь десять.
Около «Спектра» все время топтались группки; комментировали:
— Ого! Мамочка — «красный»! Ну, дает! А Жигал «желтый» — печень, что ли, барахлит? Ну, Огурец «зеленый» — каким же ему быть? Вот такой вот он овощ. Ну-ка, ну-ка, а кто это такой «голубенький»? Бей…