— У вашего ребенка… — начинает трагическим шепотом отдыхающий с пестрым полотенцем на обгоревших плечах, — у вашего ребенка…
— Ус отклеился! — подсказывает Ханурик.
Дети хохочут, парламентер вежливо улыбается, строгая дама не улыбается.
— Не кажется ли вам, что вы подаете дурной пример? — начала обличительную речь глава делегации.
— И вообще — что эта за группа? По какой системе вы их воспитываете? — проглотив обиду, вновь начал отчитывать обладатель полотенца.
Вокруг собралась уже целая толпа зевак — хоть какое, да развлечение! Скандальчиком запахло.
Потрепав по вихрам Бельчикова, детину ростом метр восемьдесят с конским черепом и челюстью боксера, говорю, сильно пришепетывая:
— Не волнуйтесь, граждане, ничего страшного. Это группа свободного воспитания по системе Жан-Жака Руссо.
Минутная пауза. Потом:
— А что — могу и… — Дама делает страшные глаза.
— Угу. Можете не сомневаться.
Толпа мгновенно рассосалась.
Я не уверена, что все присутствующие были знакомы с творческим наследием французского просветителя, но — совершенно очевидно — поняли меня верно… Вокруг нас образовался приятный вакуум.
Пляжными принадлежностями мы обзавелись еще легче.
Возвращаясь с пляжа, я завернула в медпункт. Взять что-нибудь от ожогов. Там никого не оказалось, и я со всем отрядом пошла на кухню за кислым молоком для смазывания обгоревших.
Шагаем по центральной аллее, вдруг вижу: навстречу знакомый какой-то движется. Кто — узнала не сразу. Мучительно вспоминаю — где же я этого парня видела? И он мне улыбается. Огромное сомбреро затенило его глаза. Только белки сверкают. На нем, кроме сомбреро, две «детали» — алые плавки и часы.
— Здасьте, здасьте, Ольга Николаевна! — Это мне. — Всеобщий приветик! — плетущимся за мной ребятам.
Это был Валера. Работал у нас в детском доме по совместительству, вел кружок радиолюбителей, в который ходил один (!) человек. Однако деньги получал Валера, как положено по тарифной сетке. Сколько ему лет — никто не знал. У него было «устоявшееся» лицо — без примет возраста.
— А вы что здесь делаете? — интересуюсь.
Валера кокетливо сбил сомбреро набок, белозубо заулыбался, раскачиваясь с пяток на носки.
— Спасаю и… спасаюсь… — натужно скаламбурил. — Меня сослали на Кавказ. Наше высокое начальство… А вообще, я здесь штатный спасатель. — Томный вздох, выразительно разведенные руки. — Должность у меня, конечно, блатная. Но… — Валера скромно потупился, — ведь и я не пустое место… Кое-что могу, — обольстительно улыбаясь, он расправил плечи.
— Ловлю на слове. Вы не могли бы обеспечить нас лежаками и шезлонгами? Нам два раза — утром и вечером.
— Да ради бога! Это ж моя прямая обязанность — выдавать шезлонги.
— Чудненько.
Такая удача!..
Итак, первая неделя на исходе. С работодателями установился контакт, и нас больше не посылали «к черту в пекло». Однако работали мы теперь маленькими группками.
Худо-бедно, но жизнь наша текла без особых нарушений…
А к концу второй недели появились настораживающие симптомы — самоуправление увядало на корню.
Девочки почти выпали из моего зрения. Легкомысленно доверив их медсестре и Ирине Дмитриевне, я очень скоро заметила перемены в настроении воспитанниц. Стоило к ним приблизиться, как они тут же делали вид, будто меня «в упор не видят». Прозрачно глядя сквозь меня, спрашивали друг друга:
— А где Ирина Дмитревна?
— Девча, кто видел Ириночку Дмитревну, а?
Столкнувшись же со мной носом к носу, широко распахивали глаза:
— Это вы, Ольга Николаевна? Сколько лет, сколько зим!.. Вам случайно не попадалась Ирина Дмитревна?
Я, конечно, понимала, в чем тут дело, но от этого понимания легче не делалось. Собрать их вместе не было возможности. Я разрывалась на части и, как посланца неба, спасителя, ждала приезда начальника лагеря — Татьяны Степановны. Без ее ведома нам «самоуправствовать» директор базы отдыха, Татьяна Трофимовна, не разрешила.
Ирина Дмитриевна, золотой человек, не могла, да и попросту не хотела ни во что вмешиваться. Ее крохи — очаровательные близняшки — отнимали все силы и время. Я же, рыская — в тридцатиградусную жару! — по участкам, отведенным нашему отряду, необратимо сатанела. Не находя девочек на рабочем месте, неслась, как фурия, в деревню и… заставала их валяющимися на постелях в лучших традициях прошлых (как мне казалось) времен.
На полу стояли тарелки с остатками пищи, и тучи жирных мух оглушительно гудели над ними.
— Лиля! Ты почему не у кастелянши?
— Ну сча… — лениво цедила сквозь зубы Кузя и переворачивалась на другой бок.
— Что? За руку вести?
Но чем больше я свирепела, тем активнее нарастал протест:
— А вот Ирина Дмитриевна никогда не кричит…
Все это было, но тем не менее как отряд мы продолжали существовать. Хоть и работали вполсилы, и отдыхали как придется.
Будучи заядлыми театралами, мы даже умудрились выбраться в Сочи — на спектакль гастролировавшего там какого-то областного театра драмы.
…НЕ БЕЙ РЕБЕНКА!
А жара все усиливалась. Днем доходило до сорока. Переносить такую духоту, да еще при повышенной влажности, было трудно даже здоровому взрослому, не говоря уже о наших детях с неустойчивой психикой. Все труднее становилось собирать их на работу. А придя на объект, многие тут же удирали.
Как я ни билась, развал отряда назревал устрашающими темпами: ни сил моих, ни умения остановить этот процесс не хватало.
Как-то исчез Беев. Вечером приводит его стрелочник. Тащит за ухо. Беев верещит изо всех сил, вырывается.
— Где воспитатель?
— Я воспитатель.
— Вот и пойдете под суд, раз не умеете воспитывать!
— А что он… натворил? — спрашиваю упавшим голосом.
— Что? Да ничего! Положил банку с раствором на рельсы — хотел посмотреть, как расплющит. Паршивец! Вот расплющить бы тебе башку твою пустопорожнюю, узнал бы, что почем!
Он влепил Бееву увесистую оплеуху. Беев заорал дурным голосом. Прибежал совхозный бригадир.
— Не бей ребенка! Сирота он. Ты вон ей скажи, — принялся тыкать в мою сторону пальцем, — кто она есть, раз оставляет детей без присмотра. Тебе за что деньги платят, воспитатель? — теперь уже его жаркая речь обращена ко мне.
Высвобождаю Беева из цепких рук стрелочника.
— Вы совершенно правы. Да — не справляюсь. Но вместо того чтобы кричать в присутствии детей, посоветовали бы что-нибудь дельное.
Стрелочник немного поостыл. Смотрит уже не так гневно.
— Тут вон одна семья хочет взять мальчика на воспитание. Может, этого им дадите?..
У Беева была мать. Это несколько усложняло процесс усыновления. Пока оформлялись документы, Беев оставался с нами. Из детского дома все необходимые бумаги пришли, задержка была за матерью Беева. Существовала она на бумаге — сына не видела со дня рождения.
Из личного дела я знала, что у нее есть еще и дочь, на год старше брата.
И вот пришел ответ на мое письмо — коротенькое заявление на листке в линейку.
«Я, Беева Галина Николаевна, обязуюсь не претендовать на моего сына Беева Виктора Юрьевича и не возражаю против его усыновления семьей Мачавариани, проживающей по адресу…»
Далее число, подпись и печать нотариуса, заверившего этот страшный документ…
Мать Беева не была лишена материнских прав. Сына она оставила в роддоме, решив, что ей трудно будет справляться с двумя детьми. Муж исчез за два месяца до рождения Вити.
С тех пор прошло тринадцать лет. Жизнь Беевой некоторым образом устроилась. Она была замужем и имела ребенка от второго мужа. Первый попал в заключение, и их развели заочно. Теперь это была нормальная семья с ежемесячным доходом на душу — восемьдесят рублей. Новый муж Галины Николаевны работал токарем и прилично получал.
Все это я узнала, когда в сентябре пришла к ним домой.
— Галина Николаевна, вам, наверное, известно, что Витя возвратился в детский дом. Ничего хорошего из этого усыновления семьей Мачавариани не получилось.
— Чем-то не угодили, верно…
— Трудно сказать. Может, он просто заскучал по привычной обстановке? После детдомовской вольницы трудно привыкнуть к жизни в семье, где все трудятся и имеют обязанности с раннего детства.
— Ясное дело — прижучили после вашего отъезда.
— Витя не рассказывает, а Мачавариани не ответили на мое письмо.
Помолчали.
— Галина Николаевна, а вам не хотелось бы встретиться с сыном? Ведь он на вас похож.
— А чего мне с ним видеться?
— Сын все-таки.
— Я все равно привыкнуть не смогу.
— Но берут же чужих детей, усыновляют и растят как своих.
— Значит, им так надо. А у меня и так двое. Да и муж вряд ли захочет… Он у меня на пять лет моложе… Вот дочка уедет, так, может, еще одного заведем.
— Куда это дочку собираетесь отправить?
— Куда-нибудь в город-новостройку. Дадут общежитие.
— Зачем же ей куда-то ехать? У вас ведь хорошие жилищные условия.
— Это пока. А взрослой станет… Нет, нет — пусть едет. Что здесь? Тесниться в двух комнатках. А там и замуж быстрей выйдет. Вон соседка со второго этажа специально на Север вербуется. Три года оттрубила — и возвращается с мужем и деньгами. Непутевый попадется — снова туда. Нового привезет. Три раза уже ездила… А что здесь? Век в девках просидишь. А то хуже — затаскают по подъездам…
— Ну что ж — желаю счастья и здоровья, как говорится. Больше уговаривать не стану.
Нам больше не о чем было говорить. Стоя у двери, Галина Николаевна грустно смотрела перед собой. Краешек губ слегка подрагивал.
— До свидания, — сказала я и вошла в лифт.
— Прощайте…
Больше я ее не видела. Сестра же Вити пришла через несколько дней.
Мы с Беевым белье меняли в спальне.
— Бей! К тебе сестра пришла! На тебя похожа — прямо вылитая! Внизу ждет! Иди… сеструха твоя!
Беев вышел.
Через полчаса спускаюсь вниз. Вижу — сидит девочка: еще один Витя, только в платьице. Даже прически похожи. Встала — росточком чуть повыше.