— Спасибо вам за все, золотой вы человек, Тамара Трофимовна. Только почему в одиночку? Ведь и в нашем детском доме есть хорошие люди. Не справимся сами — пойдем за помощью. Всем миром что-нибудь да придумаем!
— И не надоело? Я за месяц ошалела от этих детей.
— Если по правде — и мне все осточертело до невозможности. Но — привыкла к ним, понимаете? Душой приросла. Не знаю, что мне удастся для них сделать, но буду стараться.
Она даже руками всплеснула — точь-в-точь как моя бабушка!
— Ох уж эти мне души! Вы хоть вспоминаете, с чего все началось? А? Этим же и кончится. Деятельность ваша — какое-то извращенное народничество. Для этих целей целые институты созданы. Вот там пусть голову и ломают, как побороть это стихийное бедствие.
— А там и ломают голову. Вон прочитайте периодику и монографии по вопросам педагогики — я их горы изучила за этот год! В теории все известно, и даже есть уникальные эксперименты в отдельных интернатах и детских домах. Только и рутины еще хоть отбавляй. И людей не хватает. Работать некому. Условия каторжные, а компенсация — по самому мизеру.
— Ну как знаете.
Помолчали. Тамара Трофимовна курила, изящным движением длинных пальцев стряхивала пепел.
— А что с нашим отъездом? — полюбопытствовала я. — Вы ведь не затем меня пригласили, чтобы моими взглядами на проблему детских домов интересоваться.
— Затем, не затем… Билеты на завтра. Ваша дирекция уведомлена. Я отправила телеграмму. — Она достала конверт из стола. — Да, вам еще премия выписана. Небольшая, как вы называете, компенсация, — она улыбнулась.
— Премия? За что? Тут штраф надо брать, а не премировать.
— Не суетитесь. Вас «шмонали»? Занять есть у кого? То-то же. Сухой паек на дорогу вашим деткам выписан. Надеюсь, не оголодаете. Фруктов возьмете столько, сколько загрузится в автобус с вещами. Выделите дежурных из ребят… порасторопнее. Вот накладная.
И она протянула мне конверт и накладную на продукты.
Я поблагодарила эту удивительную женщину и отправилась собирать пожитки…
Перед самым отъездом пошли всем отрядом к морю. Дети вели себя смирно. Не орали, не носились, как обычно.
Искупались, сидим на берегу и грустим…
— А все-таки жалко, что уезжаем, — сказал кто-то, но из-за шума прибоя я не поняла кто.
…ВЫ ВСЕ СПИТЕ, А У НАС ЧП
Поезд прибыл с большим опозданием: вместо двенадцати ночи в пять утра. Автобус, присланный для нас, уехал, так и не дождавшись.
— Поезжайте с вещичками домой на такси, а мы с ребятами как-нибудь городским транспортом, — предложила Ирина Дмитриевна.
— Может, вам домой, а я детей отвезу?
— Не резон. Я ведь живу в двух шагах от детского дома.
«Вещички» — пять коробов всякого барахла, того, что выбросить жалко, а пользоваться не получается. Да еще три чемодана с ластами, масками, спасательными жилетами и прочей купальной дребеденью…
В седьмом часу была в своей квартире. Приняла душ — и в постель. Какая благодать! Неужели я дома? Через пару дней заберу дочек из лагеря и… засыпаю сном праведника, так и не додумав приятную мысль…
Утром звонок.
— Алло! Ольга Николаевна?.. Это — Людмила Семеновна.
— Здравствуйте, Людмила Семеновна.
— Что ж не звоните, не приходите?
— Только что глаза продрала. Легла в восемь, а сейчас одиннадцать.
— Поздравляю вас. Приехали-то вы в среду, а сейчас, слава богу, четверг. Хорошо спите.
Лихорадочно соображаю — как это? Неужто проспала больше суток?! В трубке молчание. Слышны отдаленные голоса:
— Опять седуксена наглоталась, надо думать… — похоже, Татьяна Степановна.
И смех. Пошленький такой. А это, кажется, Валера.
— Вы все спите, а у нас ЧП. — Тон Людмилы Семеновны недовольный.
— Что? Опять кража?!
— Да не совсем… Девчата ваши в бегах. И есть сведения — бывают в местах… непотребных. Надо искать. Дело подсудное, сами понимаете.
— Сейчас приеду.
— Лучше часа через два. Тут будут… гости. Вы человек эмоциональный, расстроитесь… Кстати, как здоровьишко? Как нервишки?
Я положила трубку.
Заломило в висках. На подгибающихся ногах едва добрела до дивана. Что ж это такое? Не успела приехать, и вот…
Через час захожу в директорский «предбанник». Дверь полуоткрыта. В кабинете громкий разговор на повышенных тонах. Неудобно входить. Пусть закончат или хотя бы сделают паузу.
— Так что там было? — Это голос Людмилы Семеновны. — Несчастный случай? Или продуманный акт? Если у нее в натуре заложена тяга к самоубийству — а это на нее похоже! — то вопрос решен: мы не имеем права оставить ее с детьми. А если несчастный случай, то надо разбираться.
— Да что вы в самом деле! — Голос Валеры: — Женщина как женщина. Нормально работала… Очень даже вежливая. Чего зря придумывать?
— О том, как работала, твоего мнения не спрашивают. — (Татьяна Степановна.) — Людмила Семеновна! Ее надо у психиатра обследовать. Она ненормальная!
Дальше делать вид, будто меня нет, неприлично. Вхожу.
— Здравствуйте… Спасибо. — Жму руку Валере.
Легкое замешательство.
— Ну надо же — ястребок! На такси? — Татьяна Степановна — артистка непревзойденная.
— Так что же здесь происходит? — спрашиваю у Людмилы Семеновны. — Кого это — к психиатру?
Но Людмила Семеновна не ответила. Сразу перешла к делу.
Девочки мои, те, которых отправили из лагеря, в самом деле сбежали.
Но не это, как узнала потом, беспокоило директора. За три дня до нашего приезда утонула Лена Ринейская. (Я писала о ней.) Мы приехали, когда девочку уже похоронили.
Неприязнь Людмилы Семеновны к Лене ни для кого в детском доме не была тайной. Татьяна Степановна хвасталась однажды, как они с директрисой «проводили профилактику» за закрытой дверью — Лена после этой «профилактики» вздрагивала от (не говорю — окрика) каждого громкого слова.
Утонула Лена на мелководье, в пруду. После очередной взбучки в кабинете директора. Что это было? Несчастный случай? Или?..
Нянечка рассказывала, что Людмила Семеновна накануне похорон рыдала в присутствии проверяющих: «Я им мать родная!.. Люблю как детей своих… Не переживу… не переживу…» Ее успокаивали.
В тот момент, когда я появилась в кабинете, так как раз обсуждали (Валера вечером, когда мы вместе с работы возвращались, рассказал): нельзя ли эту историю с Леной на меня «списать»? Мол, «плоды моего воспитания». И никакой скорби у Людмилы Семеновны, удивлялся Валера, никаких слез, никакой печали из-за самого факта гибели девочки! Рациональный «деловой» разговор.
На следующий день я потребовала у Людмилы Семеновны отчета — что и как произошло с Леной. Директриса довольно безразлично протянула мне заключение комиссии: «…Имел место несчастный случай… Воспитанница предрасположена…» Людмила Семеновна подала мне еще одну бумажку. Накладную — расписаться за одежду для покойницы: платье полушерстяное, платок х/б, колготки, тапочки… И, проверив, в той ли графе я поставила подпись, сказала: «Молите бога, что все случилось в ваше отсутствие. А то не миновать бы вам очень больших неприятностей». «Очень» она подчеркнула.
Вечером позвонила Ирина Дмитриевна.
— Ольга Николаевна, приезжайте!
— Но ведь поздно уже…
— Разговор не телефонный. На автобусе до остановки «Школа», а там я вас встречу. Я бы сама к вам приехала, да детей не с кем оставить. Муж в командировке…
И вот мы сидим в уютной кухоньке, пьем чай с натуральным медом и говорим о разных пустяках. Она — никак не решится начать о деле, а я — спросить. Наконец я не выдерживаю:
— Так о чем вы хотели, Ирина Дмитриевна?
— Сегодня была на исполкоме. В комиссии по делам несовершеннолетних. Я была от парторганизации школы. Ведь девиц этих… Надежду и компанию… успели допросить несколько дней назад, пригрозили колонией. После чего они отправились в бега. Но что любопытно: перед этим дали показания против вас. Будто это ваша месть — отправить их из Сочи. Я, конечно, рассказала о «подвигах» девиц в лагере. Да и докладная записка от Тамары Трофимовны возымела действие. Добавить к тому, что в ней изложено, было нечего. Я только подтвердила правильность фактов… Но хочу вас предупредить — обстановка накаляется. Говорят, слухи дошли до райкома партии. А у Людмилы Семеновны безупречная репутация в районе. Сплошные благодарности. Так что если у вас с директором возникнет конфликт, то сила не на вашей стороне.
— Могу я рассчитывать на вашу поддержку в случае чего?
Ирина Дмитриевна вздохнула.
— Сказать по совести — я не очень верю в ваш успех. Думаете, вы первая?.. Ну и где они теперь? — Посмотрела сквозь стакан на просвет, и мне показалось, что в глазах ее мелькнула какая-то давняя-давняя грусть. — А Людмила Семеновна здесь. Живет и здравствует. И уж отличник просвещения. Мой вам совет — бросьте вы этот детдом! У вас есть прекрасная специальность…
— Да, но…
— Никаких «но». Что касается меня, то мое отношение к вам остается прежним… И еще один совет: про смерть Лены нигде и ни при каких обстоятельствах не заикайтесь! Ее не было. Ясно? «Списали».
…А ЧТО? Я И НЕ ТАК МОГУ!
Девочки нашлись сами — пришли как ни в чем не бывало.
В детском доме царило затишье. Все чего-то выжидали. На заседании профбюро состоялся разговор — о событиях лета и о том, что им предшествовало. Татьяна Степановна сказала бойкую речь. Про то, что надо «всемерно укреплять» и «заострять»…
Я же окончательно укрепилась в намерении идти до конца: в нашем детском доме явно неблагополучно. Обо всех своих наблюдениях и тревогах я доложила профбюро. И сказала, что обращусь в горком профсоюза: пусть присылают комиссию!..
Близилось первое сентября. Как оно было непохоже на прошлогодний светлый праздник! В те времена и развал, и неразбериха во всем детском доме не омрачали моего ощущения счастья — полнейшего, небывалого… Так хорошо мечталось тогда.
План работы на год я уже составила и отдала Людмиле Семеновне на утверждение. Мои педагогические установки претерпели существенную переориентацию — теперь строжайшая, даже казарменная дисциплина! Никакой вольницы. Все! «Отговорила роща золотая».