И учиться!
Учеба будет делом номер один. А обширная развлекательно-увеселительная программа становилась продолжением учебного процесса.
Дети не роптали. Подчинились как должному, хотя и без особого энтузиазма. Держались ровно, доброжелательно. Но не было того тепла в отношениях, того трепета, что так покорял мое сердце в прошлом году.
Людмила Семеновна пока в наши дела не вмешивалась. И внешне все выглядело почти пристойно. Однако взгляд ее полуприкрытых глаз бывал жутковат — когда оставались один на один. Но вслух — ни слова!
И понемногу пришло ощущение, что все к чему-то готовятся. Как будто еще что-то должно произойти — неприятное и неизбежное…
Комиссия по линии горкома профсоюза была назначена на конец сентября. В доме срочным порядком наводился лоск и блеск. Теперь это было нетрудно — после ремонта прошло не больше месяца, на территории старших все сияло. Даже на стенах не было извечных полос от каблуков ботинок, не говоря уже о выбоинах!
В канун приезда комиссии объявили тотальный аврал — конечно, ничего предосудительного в этом нет: любая хозяйка перед приездом гостей наводит марафет в своем доме. Но сейчас ожидались непростые гости, а потому срочно подчищались еще и документы — ведомости, накладные, меню-раскладки… Задним числом подписывались акты на списание. Обо всем этом я под страшным секретом узнала от Татьяны Степановны — она в последнее время усиленно заискивала передо мной, а я, веря в ее чистосердечие, бурно радовалась — нашего полку прибыло!
— Пока шум подымать не стоит, — говорила она после очередного составления липовых актов, — можно спугнуть. А вот когда будут рассматривать итоги проверки — обо всем и скажем. Фактики-то у нас неопровержимые! Я, как предэмка, там обязательно буду. Ну и сволочь же эта Людмила! Ничего не боится… — И добавляла, доверительно обнимая меня за плечи: — Ты всегда была хорошим товарищем. Не сердишься за прошлое?
Лесть срабатывает безотказно. Намекните идиоту, что тот мудр, как Софокл, — и он бросится к вам с поцелуями!
За день до комиссии в одной из наших спален я обнаружила на стене след от ботинка — размер так сорок пятый. Гигант в отряде один — Бельчиков. «Бывшие» в этом году не беспокоили.
— Твоя работа? — спрашиваю его во время вечернего обхода.
К моему удивлению, он не стал запираться.
— А что — я и не так могу.
Задрал ногу — и еще одна выбоина на свежеокрашенной стенке.
Не знаю — что сработало раньше: мой рефлекс на хамство или его привычка ржать по-лошадиному, когда, как ему казалось, он делал что-то остроумное. Врезалась в память разинутая в приступе смеха пасть, моя рука, выметнувшаяся к этому верзиле; тот инстинктивно вжал голову в плечи, приотвернулся; мои пальцы намертво впились в воротник Бельчикова.
— Не смей пакостить! Не смей! — И тычками, тычками его: носом в стену…
И выскочила из спальни…
Огурец ворвался в отрядную, где я, сжав виски ладонями, приходила в себя.
— Ольга Николаевна! Вас дирюга…
— Кто-то?
— Ну, Людмила Семеновна. Больше не буду… Идите, зовет. — Тревожно заглянул мне в лицо.
— Спасибо, Сережа…
Людмила Семеновна теперь засиживалась в детском доме допоздна.
— Немедленно! Слышите? Немедленно! Извинитесь перед Бельчиковым! Кто вам позволил бить сирот?
— Я не стану извиняться. И не потому, что боюсь публично признать свою ошибку. Я не считаю себя неправой.
— Правой, неправой! Какое это имеет значение? Вы ударили ребенка!
— Мужчину, если уж на то пошло. И не ударила, такое наказание, полученное этим верзилой, да еще от женщины — моральное, а не физическое. И он его заслужил. Заслужил!
— Вы запятнали честь педагога! Позор! Что это значит?
Брызжа слюной и захлебываясь, она грозила различными карами, ссылаясь на постановления, перечисляя «статьи» по номерам и подпунктам.
Наконец смолкла. Я развернулась, вышла. Хватит — хорошего понемножку.
В «предбаннике» носом к носу столкнулась с Татьяной Степановной.
— За выговор не расписывайся. Ни за что! — На ходу шепнула она и юркнула в кабинет.
Комиссия приехала на следующий день с утра. Когда я пришла на смену, Людмила Семеновна, стоя на крыльце, прощалась с председателем:
— Очень, очень приятно было познакомиться. И как я вам благодарна за ваши советы! Ведь и впрямь — вот так каждый день крутишься как белка в колесе, примелькались и люди и вещи. И не замечаешь, что не все так, как хотелось бы, как надо…
— Да. Производство ваше наисложнейшее, и вы совершаете каждодневный подвиг, делая великое дело. Что и говорить — нелегко, ох как нелегко…
— Еще как нелегко!
— Одни нарожали, и дела мало. А другим — голову ломай, как этих детей вырастить. Проблемы, проблемы и еще раз проблемы. Но не падайте духом — вы ведь женщина стойкая? — Он длинно посмотрел ей в глаза.
— Стараюсь, — потупилась Людмила Семеновна.
— Здравствуйте, Людмила Семеновна. — Я нагло вклинилась в этот обмен комплиментами. — Здравствуйте, товарищ… простите?
— Добрый день, — сухо кивнул так и не назвавшийся «товарищ».
— А вы, милочка, идите к детям. Я к вам потом зайду, — проворковала Людмила Семеновна, ласково улыбаясь и леденя взглядом.
— У меня вопрос к товарищу…
— Потом. По-том! Ясно?
Результаты проверки стали известны через два месяца. Ознакомившись с актом, непонятно как попавшим в мою профсоюзную папку — меня и в этом году назначили «производственным сектором», — я почувствовала, что начинаю закипать. Медленно, но неотвратимо надвигался приступ ярости. На час было назначено заседание профбюро, но пока пришли только я и Татьяна Степановна.
— Послушай, дорогая и уважаемая, — еле сдерживаясь, начала я. — Ты что, окончательно решила со мной рассориться?
— А что? — Она все еще пыталась невинно улыбаться.
— А то, что ты, оказывается, из породы «пестрых»?!
— Чего? Какой породы?
— Так называл мой любимый прозаик людишек, что совесть свою до дыр поизносили!
— Я попрошу!..
— Учти, это только начало. Все равно управа на вас найдется!
— А на тебя — нет? — взорвалась Татьяна Степановна. — Факт с Бельчиковым остается фактом. Публичным. Ты же все у нас делаешь публично — смотрите, какая я умная, смотрите, какая я смелая! Вот и допрыгалась. Факт рукоприкладства был? Был.
Тут меня прорвало — сумбурная обвинительная речь наполовину состояла из «да что ты говоришь!», «да как такое вообще возможно приплетать?!».
Руки у меня тряслись, я понимала, что выгляжу нелепо, говорю бессвязно. Но остановиться уже не могла.
Татьяна Степановна стояла у окна, не произнося ни слова и покрываясь пятнами лилового тона.
— …Удобно на двух стульях сидеть? — выкрикивала я. — Хитра мать, но на этот раз ошибочка вышла!
Тут голос у меня пропал.
Татьяна Степановна выскочила из кабинета, гулко хлопнув дверью.
Заседание профкома перенесли на следующую неделю.
…КАК? ОЧКИ ЦЕЛЫ?
На самоподготовку не явилось шесть человек: Бельчиков и его ближайшее окружение. Поискала в спальнях — нет нигде. Пришли только к ужину.
— Ольга Николаевна, мы… Эт самое… «Огонек» был у Татьяны Степановны в отряде, так мы… того… помогали. Она сказала, что вам скажет. Вы ж с ней дружите!
— Конечно, я не стала бы возражать, но вы должны были сообщить мне или дежурному командиру о том, куда уходите.
— Ну мы больше не будем… — заныл Бельчиков, а глаза насмешливые.
— А вы нас пустите к ним чай пить? Торт «Полет». Все кулинарии облазили, пока нашли… Нас звали на чай. Можно, а?
— Раз пригласили — идите…
После ужина на совете мирно подводили итоги дня. Вбегает Кузенкова.
— Ой, а что у пацанов в спальне! Идите посмотрите!
Чует сердце — вот оно, началось.
— Хорошо. Обсуждайте пока без меня, а я схожу наверх.
Все притихли. Сидят опустив глаза.
— Я с вами! — рванулся Огурец.
— Не надо. Я одна…
Вхожу в спальню. Пол заплеван арбузными семечками, корки даже в коридоре. Только появляюсь на пороге — прямо в меня летит арбузная корка. Едва успеваю увернуться.
— Ой, простите, не заметил… Я думал…
— Беев, мне кажется, ты с некоторых пор утратил эту способность — думать. — Перешагиваю через груду корок, поскальзываюсь и, едва удерживая равновесие, подхожу к Бельчикову. — Уборку прошу сделать немедленно. — Пауза. — Всем ясно?..
— Уберут…
— Кто это — уберут?
— А что, забыли, как нам спальни драили?
— Был такой позорный факт в вашей биографии. С тех пор, смею надеяться, кое-что изменилось в нашем детском доме.
— Не в вашем, а в государственном.
— Очень здорово, что ты хоть это понимаешь. Так вот: прежде чем лечь спать, уберете в государственной спальне. Кто дежурный? Кажется, ты, Беев?
— Когда кажется — крестятся.
Утробное ржание.
— Уборку проверю.
— А если не уберу — тогда что?
— Тогда и увидишь.
— Бить будете? Как Бельчикова?
— Там разберемся.
— А вас посадят! Правда, Мамочка?
— А то.
Стараясь не упасть, переступаю через арбузные корки. В коленях противная дрожь.
— Астар-р-рожненька! — летит в спину…
Через полчаса прихожу с дежурным командиром Огурцом.
— Ну чего, пацаны, совсем охренели? — удивился он.
— А ты что, шестеришь? Все равно ее посадят, — накручивает Бельчиков, не обращая на меня никакого внимания.
— Пацаны, может, уберем, а? — не сдается Огурец.
— Не… Ха-ха-ха!
Стоп. Подхожу к Бееву.
— Так убирать, значит, не желаете?
И, получив в ответ наглую ухмылку Беева, беру его за шиворот и выталкиваю за дверь. Вслед за ним таким же макаром вылетают и остальные.
Очередь Бельчикова.
— Чо пихаетесь? Чо пихаетесь? Я сам могу… — поспешно бормочет он, боком пробираясь к двери. Здоровенный, а трус. Можно подумать — я убивать его собралась!
— Ну вот, дорогие, теперь можете идти хоть в прокуратуру. Только в свинарнике спать не будете! Всем ясно? — закрываю дверь на ключ. — Найдутся добровольцы — приходите за ключом…