— Так, — говорит он, — первое, что нужно сделать: как следует укрепить все двери. Замок на двери веранды никуда не годится, а доска, в которую он врезан, прогнила настолько, что ее пинком вышибешь. И я, Сара, говорю это не для того, чтобы напугать вас; просто нужно смотреть на вещи трезво. В будущем вам стоило бы заменить эту дверь, но пока достаточно будет врезать новый замок. Есть у меня приятель в Ниттедале, слесарь-скобянщик, настоящий мастер. И на черный ход нужно поставить новый замок, и на обе эти двери — дополнительные замки с секретом, я считаю. К тому же у того, кто к вам забирается, видимо, есть ключи. Во всяком случае, повреждений на дверях и окнах мы не нашли, так что если вы не оставляли их открытыми — а вы говорите, что нет, — то основные усилия мы направим на укрепление входной двери. Но я думаю, что, если этот человек захочет войти и увидит, что через двери ему не проникнуть, мало ли что ему придет в голову? Так что надо как можно тщательнее обезопасить все возможные пути проникновения в дом. Как следует усложнить ему задачу, верно?
— Да, — говорю с благодарностью, — я тоже так думаю.
— Отлично, — произносит Арилль, и его усатую физиономию озаряет улыбка. — Тогда меняем замок на входной двери; я думаю засандалить туда действительно надежный секретный замок, с двойными металлическими накладками и хитрым секретным механизмом. Замок, с которым шутки плохи, вот я о чем. У моего приятеля из Ниттедала есть из чего выбирать, и в вашем случае, мне кажется, нужно выбрать лучшее из имеющегося. С цепочкой и дополнительным запором для надежности. Круговая охранная сигнализация на проход — это такая штука, когда сигнализация срабатывает при любой попытке войти в двери или выйти из них. Мне кажется, вам стоит держать ее включенной постоянно, а отключать только когда вам самой нужно войти или выйти — во всяком случае, в нынешней ситуации. Сигнализацию двигательной активности в доме вы должны включать, когда ложитесь спать, и, если хотите, мы можем обезопасить от проникновения окно в спальне, а на дверь спальни поставить хороший замок, чтобы вы чувствовали себя в безопасности, даже если в доме сработает сигнализация.
— Да, — говорю я, чувствуя, как ужас минувшей ночи растворяется и покидает меня.
— Все точки установки сигнализации выведены на нашу диспетчерскую в Экерне, — продолжает Арилль, — у нас там круглосуточно кто-нибудь дежурит. Обычно мы звоним человеку и спрашиваем, надо нам выезжать на вызов или нет, но, я думаю, мы присвоим вам, как пользователю, красный код. Это значит, что мы приедем независимо от того, что вы скажете нам по телефону. Это временно, конечно. Пока не разрешится… — Он чуть смущенно отводит взгляд, смотрит в окно. — Эта история с вашим мужем.
— Хорошо.
— В общем, мы с помощником примемся за работу, не откладывая. Чтобы всё установить, потребуется довольно много времени, так что сегодня занимайтесь своими делами, а мы займемся своими. Можно мы снимем слепок с вашего ключа, для диспетчерской?
Я даю им все, о чем они просят. Пока эти двое в доме, я могу спокойно принять душ и одеться. Только когда я стою на платформе метро и жду поезда, мне приходит в голову, что я веду себя неосторожно: пускаю в дом посторонних людей, которых нашла в Интернете…
Выйдя из метро, я вижу их издали. Они ждут меня возле входа в бюро. Удлиненный стройный силуэт Маргрете, немного неустойчивый по понятным причинам, рядом с высоким сутулым мужчиной; Харальд, должно быть. А еще с ними маленькая тоненькая женщина — несомненно, пресловутая Лана Мей. Я слишком далеко, чтобы рассмотреть их получше, но Маргрете ни с кем не спутаешь.
Они увлечены разговором и не видят меня. Харальд и его гражданская жена плотно запахнулись в куртки, спасаются от ветра. Маргрете ветра не замечает. Я не виделась с ней несколько дней. Наверное, я должна была съездить навестить ее… не знаю. Или это она должна была навестить меня? Может, она предпочитает быть одна, как и я… Не думаю, что мы могли бы утешить друг друга.
Ненадолго останавливаюсь, чтобы лучше разглядеть их. Вот стоят члены семьи, ждут кого-то. Сдается мне, что не меня. Разумеется, если их спросить, они ответили бы, что меня. Но на самом деле они ждут его. Родные Сигурда ждут Сигурда. Как бы мне хотелось развернуться и поехать домой! Ведь Сигурд больше никогда не придет. Может быть, на самом деле они и не его ждут. Просто выжидают, пока идет время. Или ждут, когда оно снова пойдет…
Харальд замечает меня, когда я нахожусь от них метрах в пятидесяти. Поднимает руку, машет мне. На других это действует как сигнал: они поворачивают головы в мою сторону и смотрят, как я подхожу.
— Привет, — говорю я.
Они смотрят на меня. У Маргрете красные глаза и безразличный взгляд. Я обнимаю ее. Тело у нее увяло, ослабло. Я обнимаю Харальда, напряженно-незнакомого. Но он, по крайней мере, слегка похлопывает меня по спине. Потом здороваюсь с Ланой.
Пожалуй, ее можно назвать миленькой. Она похожа на свои фото, что я видела, хотя в жизни менее привлекательна. Во всяком случае, здесь, на парковке в Сместаде, где не перед кем позировать. Лана принимает мою руку.
— Приятно познакомиться, — произносит она по-американски в нос и сдержанно улыбается, — хотя, конечно, лучше бы при других обстоятельствах.
Я стараюсь изобразить улыбку. От одной мысли о Лане Мей меня тошнило с самого первого раза, когда Маргрете показала нам с Сигурдом ее фото и пустилась рассказывать, как невероятно умна новая подруга Харальда: у нее-де докторская степень в прикладной физике и чрезвычайно увлекательная работа в одной из энергетических компаний в далекой Калифорнии, призванных разрешить климатический кризис. Но теперь, когда я знаю, что мы никогда не познакомимся ближе — она превратится в полноценного члена семьи, а я наоборот, — я испытываю к ней какое-то родственное расположение. Только вот улыбнуться никак не получается.
— Ну что же, — говорит Харальд, плотнее запахиваясь в куртку, — пойдемте?
К нам выходит мужчина моего возраста. Он облачен в сообразный ситуации костюм. Пожимает нам руки, всем по очереди. Мою руку и руку Маргрете он не выпускает дольше других; наши держит одинаково долго. Мы следуем за ним в его кабинет.
— Предстоит принять целый ряд решений, — серьезно произносит мужчина. — Но я здесь для того, чтобы помочь вам.
Просто удивительно как он ухитряется так точно выверить интонацию. Она не слишком скорбная, но и совсем не будничная или приятельская. Впечатление от этого человека почти стопроцентно нейтральное. Я вдруг спохватываюсь, что не помню, как его зовут.
Но вот начинается обсуждение. Какой гроб, подбитый каким материалом? Какие цветы? Где будет проходить церемония, был ли покойный верующим? Есть ли у семьи участок на кладбище, а если нет, то представляем ли мы себе, где бы нам хотелось, чтобы он покоился? Какие абсурдные вопросы… Я с трудом воспринимаю их всерьез. Но Маргрете, которая явно накачалась сильными барбитуратами, чтобы вообще держаться на ногах, внезапно пробуждается. Она думала об этом. Она хочет классический элегантный гроб с золотой обивкой. Дорогой, но она заплатит. Она хочет, чтобы церемония прошла в крематории кладбища Вестре Гравлюнд, и упокоить Сигурда она хочет на том же кладбище, подхоронить к ее родителям.
— И я туда же лягу, — говорит она; ее голос звучит глубоко трагически и в то же время чуть театрально.
Агент, если я использую правильное наименование, сдержанно кивает, словно подтверждая, что это продуманное решение, демонстрирующее хороший вкус, а затем поворачивается ко мне.
— А вы что об этом думаете? — спрашивает он.
— Меня устраивает, — с трудом выговариваю я.
Я благодарна ему за то, что он меня спрашивает, но сформулировать свое мнение по этому вопросу я не в состоянии. Маргрете поднимает вопрос выбора между красными и белыми розами или белыми лилиями.
— Как вы думаете, что понравилось бы Сигурду? — спрашивает она.
Мне приходится закусить губу, чтобы сдержать закипающий в груди вскрик. Что понравилось бы Сигурду? Ему понравилось бы жить дольше, чем до тридцати двух лет. Но какой смысл говорить об этом… Трудно представить себе, что он предпочел бы, выбирая между розами и лилиями в качестве украшения на собственных похоронах.
Высказать мнение за время разговора мне представляется всего один раз. Мы обсуждаем музыку. Маргрете предлагает на выбор «Песню Сольвейг» Грига и «Bridge over Troubled Water» Саймона и Гарфанкела.
— Вторую не надо, — говорю я. — Сигурду эта песня не нравилась.
— Мы с ним всегда ее слушали, когда он был маленьким, — немного обиженно отзывается Маргрете. — Он сидел, прижавшись ко мне, и слушал.
— Она ему не нравилась. У одних наших знакомых она играла на свадьбе, и Сигурд сказал, что, на его вкус, она банальна.
— Мне он такого не говорил, — заявляет она.
Я пожимаю плечами.
— Не знаю, насколько сильным было его неприятие, но я не хочу сидеть там и слушать песню, о которой он мне сказал, что считает ее банальной. Сигурд терпеть не мог банальщину.
— Ради бога, Сара, прекрати повторять это слово, — раздражается Маргрете, и мне чудится, что на какую-то секунду из тумана, в который окутали ее успокоительные, проглядывает она прежняя. — Мне эта песня нравится. Она напоминает мне о Сигурде.
Агент осторожно покашливает.
— Мы советовали бы выбрать произведение, которое устроило бы всех, — говорит он, и Маргрете вперяет взгляд в него.
— Речь идет о моем сыне, — говорит она. — Мне с этим жить всю свою оставшуюся жизнь. О себе ты можешь так сказать, Сара?
У меня при этом слезы наворачиваются на глаза. Маргрете всегда умела больно задеть тех, кто ей перечит, и как любая настоящая язва она знает, что обиднее всего услышать правду. Как я буду вспоминать Сигурда через десять лет или через двадцать? Какое место он займет в истории моей жизни, если ее когда-нибудь придется рассказывать? Я об этом еще не успела подумать. За неполную неделю, которая прошла с исчезновения Сигурда, я пыталась в первую очередь справиться с собственным существованием. Мысль о грядущих годах ужасае