ание botafumeiro, огромной курильницы размером со спутник, которая плыла в вышине, под куполом собора, и клубы ладана тянулись за ней. Шестеро крепких мужчин управляли ею с помощью запутанной системы веревок и блоков. Если она когда-нибудь оборвется, то уничтожит всю королевскую семью, а также значительное число кардиналов и епископов страны.
Мы прогулялись по старому городу, пообедали и на время сиесты вернулись в номер. Прежде чем поспать, мы занялись любовью, и повторили это ночью. Морин была так же ненасытна, как и я.
— Это как отказ от сладкого на время Великого поста, — сказала она. — А когда приходит Пасха, наедаешься как поросенок.
У нее Великий пост продолжался пять лет, со времени операции на груди. Она сказала, что Беда не смог к этому привыкнуть.
— Он не хотел меня обидеть. Он всячески меня поддерживал, когда обнаружили опухоль и когда я была в больнице. Но, вернувшись домой, я сделала ошибку, показав ему шрам. Никогда не забуду выражения его лица. Боюсь, это зрелище постоянно стоит у него перед глазами. Я пыталась ложиться в постель в лифчике с протезом, но ничего не помогло. Примерно через полгода он предложил сменить нашу двуспальную кровать на две полуторные. Сделал вид, что из-за спины ему нужен специальный матрас, но я поняла, что наша сексуальная жизнь закончилась.
— Но это же ужасно! — воскликнул я. — Бросай его и выходи за меня.
— Не смеши меня, — сказала Морин.
— Я абсолютно серьезен, — ответил я. Она тоже говорила серьезно.
Этот разговор состоялся на вершине скалы, откуда открывался вид на Атлантический океан. Это был наш третий вечер в Сантьяго и последний совместный в Испании. На следующий день Морин улетала в Лондон по билету, который купила несколько месяцев назад; проводив ее в аэропорт, я должен был ехать на своем «супермобиле» в Сантандер, чтобы успеть на паром до Англии.
В тот день мы выехали из Сантьяго после особенно бурной сиесты в поисках тишины и покоя — к этому времени даже Морин пресытилась толпами и шумом на улицах. Мы добрались до указателя на мыс Финистерре и просто поехали в том направлении. Я, должно быть, тысячу раз слышал это название по радио в объявлениях о передвижении судов и штормовых предупреждениях, не зная, что на латыни оно значит «край света» и находится в Испании. Дорога оказалась долгой — дальше, чем представлялось по карте. Поросшая лесом холмистая местность вокруг Сантьяго сменилась более суровым, пустынным пространством. Оно было покрыто прибитой ветром травой, которая перемежалась с огромными серыми плитами скальных выходов и одиночными, упрямыми, клонящимися к земле деревьями. Ближе к оконечности полуострова земля словно бы вздыбилась, и мы ничего за ней не видели, кроме неба — казалось, что там был уже край света; в любом случае край чего-то. Мы оставили машину рядом с маяком, обогнули его по дорожке, и перед нами распростерся океан, спокойный и голубой, неуловимо сливавшийся с небом на туманной линии горизонта. Мы уселись на теплую плоскую скалу среди жесткой травы и полевых цветов и наблюдали, как солнце, словно огромная облатка причастия, за тонкой вуалью облаков медленно клонится к рябой поверхности океана.
— Нет, — сказала Морин, — я бы не смогла бросить бедного старого Беду. Что он будет без меня делать? Совсем свихнется.
— Но ты же имеешь право на счастье, — заметил я. — Не говоря уже обо мне.
— С тобой, Пузан, все будет в порядке, — улыбнулась она.
— Мне нравится твоя уверенность. Я признанный невротик.
— А по-моему, ты вполне здравомыслящий человек.
— Это потому, что я снова с тобой.
— Было так хорошо, — призналась она. — Но, как и паломничество, это словно остановка во времени, когда обычные жизненные правила не действуют. Когда я вернусь домой, я снова стану женой Беды.
— Брак без любви!
— Без секса, возможно, но не без любви, — сказала Морин. — И я, между прочим, действительно вышла за него, чтобы быть с ним и в горе и в радости.
— Ты никогда не думала его бросить?
— Нет, никогда. Видимо, меня так воспитали. Для католиков развод вещь немыслимая. Я знаю, сколько горя это принесло многим людям, но у меня все получилось удачно. Упрощает жизнь.
— Одним решением меньше принимать.
— Вот именно.
Мы немного помолчали. Морин сорвала и пожевала травинку.
— А ты никогда не думал о том, чтобы попытаться помириться с женой? — спросила она.
— Нет смысла. Она все решила.
Разумеется, за эти недели я успел во всех подробностях рассказать Морин о разрыве с Салли, и она слушала с неподдельным сочувствием и интересом, но никого не стала осуждать.
— Когда ты в последний раз с ней виделся? — спросила Морин.
Я посчитал: выходило около трех месяцев.
— За это время ты мог незаметно для себя очень измениться, — сказала Морин. — Ты сам говорил, что весной был немного не в себе.
Я признал, что это правда.
— Салли тоже могла измениться, — продолжала Морин. — Может, она ждет, что ты сделаешь первый шаг.
— Содержание писем ее адвоката говорит совсем о другом, — сказал я.
— Это ничего не значит, — убеждала Морин. — Адвокатам платят, чтобы они угрожали.
— Верно, — согласился я. Я вспомнил довольно неожиданный звонок Салли перед моим отъездом из Лондона. Если бы я так не торопился в дорогу, то мог бы истолковать ее тон как примирительный.
Мы сидели и разговаривали, пока не село солнце, а потом поужинали в ресторане на пляже, который казался выстроенным из обломков дерева, выброшенных морем. Мы выбрали рыбу в огромном аквариуме, и нам приготовили ее на углях. Ни одно блюдо, подаваемое в «Рейес католикос», и в подметки не годилось этой рыбе. Возвращались мы в темноте, и где-то посреди голой равнины я остановил машину и потушил фары, и мы вышли посмотреть на звезды. Вокруг на мили не было ни искусственного освещения, ни источников загрязнения атмосферы. Млечный Путь протянулся по небу с востока на запад, как бледный, мерцающий поток света. Я никогда не видел его так ясно.
— Боже! — восхитилась Морин. — Какое чудо. Наверное, в давние времена его можно было видеть таким отовсюду.
— Древние греки считали, что это путь на небеса, — сказал я.
— Неудивительно.
— Некоторые ученые полагают, что задолго до христианства существовало своего рода паломничество: люди шли за Млечным Путем, сколько могли пройти.
— Господи, откуда ты все это знаешь, Пузан?
— Вычитываю в словарях. Привычка.
Мы вернулись в машину и быстро поехали в Сантьяго, почти не разговаривая, сосредоточившись на дороге, которая летела перед нами в свете фар. В «Рейес католикос» мы быстро уснули, обнявшись, слишком усталые или слишком опечаленные, чтобы заниматься любовью.
На пароме у меня было предостаточно времени, чтобы подумать над советом Морин, и к моменту швартовки в Портсмуте я решил попытать счастья. Позвонил Салли, чтобы убедиться, что она будет на месте, и не мешкая поехал прямо в Холлиуэлл. На скрежет шин по гравию подъездной дорожки Салли открыла парадную дверь. Подставила для поцелуя щеку.
— Ты хорошо выглядишь, — сказала она.
— Я был в Испании, — ответил я. — Прошелся пешком.
— Пешком! А как же твое колено?
— Похоже, оно наконец-то прошло, — сказал я.
— Прекрасно. Заходи, расскажи обо всем поподробнее. Я приготовлю чай.
Как хорошо было оказаться дома — я по-прежнему думал о нашем особняке как о доме. С гордостью окинул взглядом кухню, радуясь стройным линиям дизайна и удачно подобранным цветам. Салли, похоже, тоже находилась в отличной форме. На ней было красное льняное платье с длинной юбкой с разрезом, сквозь который то и дело мелькала ее загорелая нога.
— Ты и сама хорошо выглядишь, — заметил я.
— Спасибо, так и есть. Ты приехал забрать какие-то свои вещи?
— Нет, — ответил я, в горле у меня внезапно пересохло. Я прокашлялся. — Вообще-то я приехал поговорить. Я подумал, Сал, может, мы могли бы снова попытаться зажить вместе. Что скажешь?
Вид у Салли сделался смятенный. Именно это слово точно характеризовало выражение ее лица: смятение.
— Нет, Пузан, — ответила она.
— Я не имею в виду прямо сейчас. Какое-то время мы могли бы пожить в этом доме вместе на условиях раздельного проживания. В любом случае в разных спальнях. Посмотрим, что из этого выйдет.
— Боюсь, это невозможно, Пузан.
— Почему? — спросил я, хотя уже заранее знал ответ.
— Есть другой человек.
— Ты сказала, что никого не было.
— Ну, тогда не было. А теперь есть.
— Кто он?
— Коллега. Ты его не знаешь.
— Значит, ты уже давно с ним знакома?
— Да. Но мы не… мы не были…
Впервые Салли как будто не могла подобрать слов.
— Мы стали любовниками только… только совсем недавно, — наконец проговорила она. — Раньше это была просто дружба.
— Ты мне об этом не рассказывала, — упрекнул я.
— Ты не рассказывал мне про Эми, — ответила она.
— Откуда ты узнала про Эми? — спросил я. Голова у меня шла кругом.
— Ой, Пузан, да все знают про тебя и Эми!
— У нас были платонические отношения, — заявил я. — По крайней мере, пока ты не бросила меня.
— Знаю, — сказала Салли. — Когда я ее увидела, то так и подумала.
— Этот парень с работы, он женат? — спросил я.
— Разведен.
— Понятно.
— Возможно, мы поженимся. Полагаю, что это изменит условия соглашения о разводе. Вероятно, тебе не придется давать мне столько денег. — Она вымученно улыбнулась.
— А, да пошли они, эти деньги… — сказал я и покинул этот дом навсегда.
Разумеется, удар был страшный — мое тщательно подготовленное предложение о примирении отвергли, дали вторичную отставку, зарубили на корню, засунули мне назад в глотку даже раньше, чем я успел его изложить. Но, продираясь по М1 сквозь карликовые леса дорожных конусов, я начал различать положительную сторону случившегося. Было ясно, что Салли стала склоняться к этому типу много лет назад, какими бы в действительности ни были их отношения. Она бросила меня вовсе не потому, что скорее готова была остаться в одиночестве, чем моей женой, как думал я с момента у