Особенно интересовал меня сюжет Золушки. Много внимания в этой сказке уделялось тому, как Золушка попала на бал, как она потеряла там туфельку, как ее разыскали с помощью этой туфельки, но волнующие приключения были мне неинтересны. Хотелось заглянуть в их семейную жизнь после бала. Итак, они стали мужем и женой. И что дальше?
Все окружающие вельможи нашептывают принцу в каждое ухо: будь осторожен с этой сукой, она нисколько тебя не любит, она предаст, не задумываясь, – ведь она вышла за тебя только потому, что ты принц, она любит не тебя, а твое социальное положение.
А Золушке будут нашептывать другое: ты ему совсем не нужна, он интересовался всего лишь туфелькой, а не личностью; он сраный фетишист – ему нужна только твоя нога, хрусталь, обувь, а вовсе не ты сама: вместо тебя могла оказаться любая другая, лишь бы у нее оказался нужный размер ноги.
В дополнение к этому Золушке говорили бы: учти, он никогда не будет верить человеку из бедноты – всегда будет подозревать, что ты хочешь отхватить у него полцарства или получить «на благотворительность» кусок государственного бюджета. Успей же воткнуть в него нож раньше, чем он посадит тебя в тюрьму.
Я понимал, что в те века положение женщины было все же другим, женщина была имуществом. Тогдашняя Золушка не могла представлять для принца той же опасности, что Золушка нынешняя. Но я все равно судил бы по сегодняшним временам – в соответствии с психологией современной женщины и современных принцев.
Преодолеют ли Золушка и Принц вставшее между ними проклятие социального неравенства? А если да, то за счет чего их любовь окажется сильнее всех этих шепотов?
Были ли голоса, которые нашептывали Аиде, что не стоит связываться с эсэсовцем и немцем? Конечно, были. Были ли голоса, которые нашептывали Рихарду, что не стоит связываться с еврейкой? Конечно, были.
Главная версия о причинах их расставания у меня только одна – Аида в какой-то момент почувствовала, что переросла его. Ей стало с ним скучно. Она не осознавала этого, она не разрешала себе это осознать, но именно это управляло Аидой тайно от нее самой.
Только поэтому она отвергла защиту Рихарда и стала пришивать себе звезду. Только поэтому стала подмигивать Юргену и дразнить этим Рихарда. Только поэтому даже не попыталась склеить союз с Рихардом, когда из-за ее откровенности о Юргене их союз стал рушиться.
Если эта моя версия была правильной, из нее следовало, что их разрыв стал гораздо большей трагедией для Рихарда, чем для Аиды… Ведь Аида осталась наедине со своей новой свободой, а Рихард – наедине со своим тоскливым чувством вечной брошенности и одиночества… Бедняга!
А парадоксальная жизнь оказалась устроена так, что Рихард со своим тоскливым чувством вечной брошенности, свободно бродил теперь по милым улицам Берлина, а Аида со своей новой свободой вынуждена была ехать в этом вагоне туда, куда ведут рельсы.
Я лежал в кровати и читал книгу при свете тусклой ночной лампы. Дело происходило в той самой отцовской гостевой комнате, красота которой так потрясла меня. Но теперь красота не радовала – она больше не была моею. Оказалось, что радоваться чужой красоте не получается: если ты, уличный пес, случайно оказался среди красоты, созданной не для тебя, подожми грязный мокрый хвост и скорее ищи отсюда выход.
В отцовском доме стояла абсолютная тишина. Думаю, уснули не только люди, но даже мышки. Это означало, что пора взглянуть на часы. Полвторого ночи: все действительно спят.
Если вы помните, я решил не помогать отцу в щекотливом деле изгнания родного сына на холодную улицу – у меня в голове зрел более интересный план… Я отложил книгу, быстро и бесшумно поднялся с кровати, надел форму, тщательно застегнулся, взял с тумбочки пистолет, вложил его в кобуру, посмотрелся в зеркало, увидел там спокойную твердость осознающего себя убийцы, погасил свет и вышел из комнаты…
Колеса поезда стучали по рельсам. Ранее, когда мы проезжали еще под Берлином, их неторопливый перестук по многочисленным стрелкам и разветвлениям был похож на расслабленный блюз, и мне даже казалось, что это не колеса стучат, а чьи-то пальцы перебирают струны – они упали почему-то на землю, рассыпались по ней и стали рельсами.
Стуча по пригородным стрелкам, колеса словно размышляли о направлении своего пути, неторопливо покачивались в сомнениях, выбирали варианты. Теперь же, на открытых и незнакомых пространствах, поезд набрал пугающую скорость – направление определено, и эта определенность означала неумолимость и неизбежность.
Блюз перестал быть блюзом, он превратился в простой, примитивный и злой марш – удары колес по рельсам стали громче, решительнее, суше, они стали звучать как выстрелы или как команды, которые мы слышали от солдат на станции. Рихард когда-то говорил мне о марше, который звучал в его голове всегда, когда он мысленно убивал старух. Теперь этот марш я слышал сам – его ритм отстукивал внизу, под полом вагона. А старухи, предназначенные на убой, сидели вокруг меня…
Голова Аиды лежала на коленях Рахели. Рахель осторожно гладила ее по волосам.
– Даже фрау Зальцер здесь… – тихо сказала Рахель. – Этот вагон полон сумасшедших.
– Она не сумасшедшая, – сказал я. – Я всегда говорил, что надо работать с той психологической реальностью пациента, которая есть. Не делить на нормальное и ненормальное. Не относиться как к чему-то страшному, что надо немедленно закормить таблетками. Реальность – не догма: она у каждого своя.
Рахель усмехнулась.
Чей-то мальчик вскрикнул во сне. Я оглянулся и увидел его в сумраке – это был подросток. К счастью, он не проснулся от своего крика и продолжил спать, положив голову на колени отчима и трогательно обхватив их руками.
Откуда я знал, что мужчина – его отчим? Я знал эту семью. Родной отец мальчика спился и пропал: позже выяснилось, что он переехал в другой город. Через некоторое время после его исчезновения мать мальчика снова вышла замуж – за мужчину хорошего и ответственного: он и усыновил ребенка.
Они пришли ко мне на прием вдвоем: замучились со своим сыном – отбился от рук, убегает из дому, отчиму приходится среди ночи искать пасынка и повсюду его караулить; он вылавливал его в плохих районах, забирал из сомнительных компаний, а иногда из полиции. У мальчика – ярко выраженная еврейская внешность, а эпоха менялась, и все меньше полицейских было настроено к мальчику доброжелательно. Для того чтобы в очередной раз вызволить ребенка, отчиму приходилось тратить все больше слов, времени, письменных объяснений и денег.
Отчим уже проклял все на свете – он смертельно устал от ночных поисков: по утрам приходилось идти в свою багетную мастерскую, не выспавшись. Мать мальчика тоже устала – и от недосыпания, и от постоянного чувства вины перед новым мужем.
А ведь совсем недавно мальчик был послушным, домашним, хорошо учился и даже помогал отчиму в багетной мастерской. Что же случилось? Кто подменил его?
Они попросили, чтобы я поработал с их сыном – хотели привести мальчика на прием, чтобы я определил, что с ним происходит, и выработал стратегию его «исправления».
Но мальчик не понадобился – для того чтобы его «исправить», оказалось достаточным поработать только со взрослыми: вот так неожиданность!
Родного отца мальчика мама считала человеком плохим, а нынешнего мужа – просто отличным. Ей было стыдно, что ее мужу приходится так много работать, чтобы обеспечивать ребенка, который ему неродной. Также ей было стыдно за то, что нового ребенка новому мужу она родить не может.
Чтобы уменьшить чувство вины, мама стала мучить сына: она поставила перед собой задачу сделать ребенка идеальным – только такой, ослепительно успешный, сможет сделать денежные траты на него оправданными и компенсирует невозможность родить нового.
Однако на пути к «исправлению» мальчика кроме обычной человеческой неидеальности живого человека стояло еще одно препятствие – ужасное, непреодолимое, биологическое: с каждым годом мальчик становился все больше похож на родного отца. А это как «исправить»?
Женщина злилась и приходила в отчаяние. Она не хотела, чтобы что-то напоминало ей о том, с чем теперь покончено. Не хотела, чтобы прошлое присутствовало в ее нынешней семье, свободно разгуливало по дому.
Прошлое женщина считала своей непростительной ошибкой, хотела его перечеркнуть и забыть. Она стремилась к тому, чтобы новый муж каждый день получал свидетельства того, насколько он несравнимо лучше прежнего.
Все, что связано с тем мужчиной, было объявлено плохим и никуда не годным. Таким же, неожиданно для себя, оказался и мальчик. Он был живым существом, поэтому вышвырнуть его, как вышвырнули другие предметы, связанные с прошлым мужем, было нельзя. Мальчик не понимал, что должен сделать для того, чтобы его любили как раньше.
То, что мальчик стал сбегать и напиваться, женщина посчитала самим собой разумеющимся и объявила такое поведение сына плохой наследственностью. Ее чувство вины перед новым мужем усилилось и заставило с удвоенной энергией взяться за истязание ребенка.
Я заметил, что ненависть этой женщины к бывшему мужу просто безудержна. Казалось бы, они давно расстались, жизнь с новым мужем давно вытеснила старую – живи и радуйся. Но нет, радости не было, а значит, тут пряталась какая-то тайна. Я предположил, что ненавидеть мальчика за сходство с его родным отцом женщина могла еще и потому, что втайне от самой себя продолжала любить того мужчину. Что делать, не всегда мы любим хороших и правильных. А чем лучше и правильнее новый муж, тем сильнее чувство вины и долга, тем строже обязательство забыть старого и неукоснительно любить нового. Вы пробовали любить неукоснительно?
Высказывать эту версию вслух я тогда не стал, потому что у меня на приеме они с новым мужем сидели вместе.
Новый муж видел, как несчастная женщина травит своего ребенка. Чтобы продемонстрировать преданность и заботу, а также показать, что он относится к ее мальчику как к родному, мужчина со всей добросовестностью и основательностью тоже присоединился к травле несчастного.