Так в жизни бедного мальчика оказались сразу двое взрослых, которые ни с того ни с сего, забыв о собственных проблемах, вдруг яростно возжелали, чтобы их мальчик стал «лучше». Двое взрослых с увлечением и усердием стали соревноваться друг с другом в затраченных ради этой цели усилиях, принесенных жертвах, испытанных страданиях. Их азарт к «исправлению» этого «неправильного» стал новым цементом их отношений, да таким крепким, что даже избавил от необходимости сближаться и познавать друг друга.
Мальчик перестал учиться, прекратил работу в багетной мастерской отчима, начал сбегать из дому, разыскал себе плохих дружков, стал с ними напиваться и замышлять недоброе в отношении случайных прохожих.
Побеги мальчика из дому открыли перед отчимом новые захватывающие возможности доказать жене, что он хороший муж и любящий отец. С надлежащим волнением и тревожностью он активно включился в вылавливание мальчика по подворотням, недосыпал, страдал, геройствовал.
Мальчик возненавидел отчима еще больше. Однажды, в Хрустальную ночь, когда отчим вел пойманного ребенка домой, погромщики заметили их желтые звезды и чуть не побили их. В тот вечер мужчине и мальчику просто повезло – полицейский, оказавшийся неподалеку, вмешался и, рискуя жизнью, защитил их от толпы – несмотря на то, что полиция в ту ночь попряталась и ни в какие события не вмешивалась.
После того как я помог супругам осознать тайные причины того, что происходит в их семье, мать освободилась от чувства вины, отец освободился от чувства долга, и оба оставили ребенка в покое.
Ребенок впервые за долгое время вздохнул свободно. Удивительно, но к спиртному эта свобода мальчика не привела. Оказалось, что к спиртному ведет несвобода.
Через короткое время мальчик волшебно изменился – забыл плохих дружков, его учеба пошла вверх, и ему снова понравилось помогать отчиму в багетной мастерской.
Сегодня в вагоне я видел его впервые. Я рассматривал его голову, лежащую на коленях отчима, и был счастлив. Утром мальчик проснется, скользнет по мне равнодушными взглядом и даже не будет знать, что я и есть тот волшебник, который изменил его жизнь – больше не хочется сбегать из дому, делать зло, опасно рисковать, и даже возникло смутное ощущение, что тебя любят.
Мне так нравилось смотреть на его детские руки, доверчиво обхватившие колени отчима… Я не знал, куда катится наш вагон, но чувствовал, что мне будет очень жаль, если эти трое скоро умрут. Их смерть обесценила и аннулировала бы мой замечательный результат.
Если кто-то вознамерился убить некую семью, и в этой семье мальчик безмятежно уснул на коленях отчима, убийцам следовало бы сначала поговорить с психоаналитиком будущих жертв – он поможет убийцам понять весь великий смысл этой картинки, убийцы растрогаются, проклянут свои судьбы, и тогда им сразу же расхочется кого-либо убивать.
Мама мальчика проснулась, с улыбкой полюбовалась на спящего сына, осторожно завела прядь волос мальчику за ухо и оглянулась. Я быстро опустил взгляд. Мне настолько нравился результат моего труда, что я был абсолютно уверен: при всей сложности ситуации господь наш обязательно придумает у себя на небесах нечто такое, чтобы, говоря языком моего нынешнего посмертного сознания, мои труды не вылетели пеплом в трубу крематория.
То, что у господа могут быть в отношении нас другие планы, – об этом мне в тот момент думать не хотелось.
С пистолетом в руке я медленно шел по коридору мимо отцовского домашнего кабинета. В доме, оказывается, спали не все – дверь в кабинет отца была приоткрыта, и я видел его, сидящего при свете лампы над бумагами…
Это обстоятельство немного меняло планы, но делало их еще интереснее. Первоначально я хотел просто войти в спальню, перебудить всех выстрелами, расстрелять светильники, попалить по дубовым панелям, облицовывающим стены, – чтобы испортить их как можно больше и оставить о себе неизгладимую память, которую в силах вытравить только большой ремонт.
Если бы оказалось, что отец хранит в спальне оружие, тогда он, возможно, застрелил бы меня. На этот случай я собирался перед смертью как можно обильнее перемазать там все кровью – их толстые ковры, мебель, стены. Чтобы оставшаяся после меня кровь шокировала их настолько, чтобы они больше не смогли в этой спальне веселиться и ворковать по-прежнему. Я надеялся, что дом им придется многохлопотно продавать – долго и с убытком для себя. А затем куда-нибудь переезжать – тоже хлопотно и не совсем туда, куда хотелось бы. Вот каковы были мой план и мои злые фантазии. Если в этом доме нельзя жить мне, значит, нельзя жить и им.
Теперь, когда я увидел, что отец не спит, план разрушался. Впрочем, зачем проливать кровь, если у меня такая редкая группа? Вдруг придется спасти еще какого-нибудь мальчика? Разве какой-нибудь несчастный ребенок, попавший, к примеру, под телегу, заслуживает смерти только из-за того, что чей-то отец обошелся со своим сыном так холодно?
Я бесшумно прошел мимо двери в кабинет и побрел по отцовскому замку дальше… Тяжелая дверь открылась без скрипа. Я осторожно вошел в супружескую спальню отца и его принцессы. Рогнеда лежала на огромной кровати и читала книгу. На меня внимания не обратила – наверное, подумала, что это входит ее король.
Я остановился в дверях. Она оторвалась от книги, бросила взгляд и увидела меня. А также пистолет в моих руках. Она испуганно дернулась, но я приложил палец к губам. Она замерла. Я бесшумно закрыл дверь, медленно подошел к ней.
– Что ты задумал? – тихо спросила Рогнеда.
Я приставил пистолет к ее виску, а другой рукой начал снимать с нее пижаму. Рогнеда стала быстро помогать мне.
– Он заряжен? – тихо спросила она.
– Да, – тихо сказал я. – Если мне что-то не понравится, пристрелю. Так что поспеши увлажниться.
Рогнеда бросила взгляд на дверь.
– Он может войти в любую минуту, – сказала она.
Не обращая внимания на ее слова, я продолжил ласкать ее. Мне нравилось то, что происходит сейчас в этой спальне: он отнял у меня Аиду, а я отнимаю у него жену.
Рогнеда отдалась моим ласкам без боя, включилась в игру, но вдруг замерла…
– Прости, – сказала она. – Я была тогда совсем еще девочкой… Я только что вышла за него замуж… Мне было страшно в этой семье… Я хочу, чтобы ты все забыл.
Я не обратил внимания на ее слова – они были сказаны в неподходящую минуту и о давно забытых вещах: мы оба уже раздеты, разгорячены, и пора отдаваться страсти.
Закончив с ней, я положил пистолет на тумбочку и стал спокойно одеваться. В эту минуту вошел король. Принцесса вскрикнула. Глядя на нас с Рогнедой, отец растерялся. Я спокойно взял с тумбочки пистолет и направил на него. Пауза длилась. Отец усмехнулся.
– Стрелять в отца? – сказал он. – Отлично. Ты весь в свою мать. Ты безродный. Ты никто. Ты уличный пес. Вон из моего дома.
Когда прозвучала эта фраза, я понял, что мне наконец удалось помочь отцу сделать то, что оказалось для него таким трудным – сдержать обещание, данное Тео. Застегнув ширинку, я открыл стеклянную дверь, ведущую из спальни на террасу.
– Счастливо оставаться, папа… – сказал я и вышел на мокрые доски, в ночной туман.
– Зачем ты это сделала?.. – услышал я позади себя тихий растерянный голос отца.
– Мне все надоело… – послышался голос Рогнеды.
В ночном тумане светил тусклый фонарь, вокруг него блестели мелкие капли дождя. Я шел по просторной террасе. Сзади послышались шаги. Я оглянулся. Меня догонял взволнованный отец. Я остановился. Он встал напротив, перекрыв дорогу. Мы молча смотрели друг на друга.
– Ты теперь и сам понимаешь, что наше сотрудничество закончено, – сказал он. – Утром сдашь дела, уволишься со службы.
– Отлично, – сказал я. – Давно хотел на Восточный фронт.
– Воевать с русскими? – усмехнулся он. – Хочешь быть героем?
– Нет, – сказал я. – Хочу, чтобы меня убили.
Отец молчал. Он выглядел растерянным. Я так и не сказал ему, что слышал все, что он говорил Тео в ту ночь. Но в этом не было необходимости. Зачем ему это знать?
– Нет, у меня просто в голове не укладывается! – воскликнул отец, всплеснув руками. – Я хочу понять! Зачем ты это сделал? Ты ведь должен благодарить меня! Я ввел тебя в семью, дал хорошую работу. В конце концов, я подарил тебе жизнь!
– Да, за жизнь отдельное спасибо, – согласился я. – Мама рассказывала. Когда ты дарил мне жизнь, ее это не очень радовало.
– Ты хамить мне вздумал? – сказал он.
– Ты дарил мне жизнь в поезде, – сказал я. – Была ночь, в купе спали люди. Ей казалось, что они все слышат. Это держало ее в напряжении. Ее голова свесилась с полки и билась о железную ручку. Ты был груб и быстр. Это было изнасилование.
– О боже… – пробормотал отец. – Она рассказала тебе это?
– Разумеется, сам я тогда еще не мог помнить такие вещи, – сказал я. – Я же сидел у тебя в яйцах. А может, ты уже выстрелил мною, и я был уже на пути к этой замечательной должности… – Я с улыбкой оправил китель. – Тебе нравилось унижать ее?
Отец молча стоял под дождем. Он выглядел растерянным и беспомощным. Я раздавил его, и мне это нравилось. Я чувствовал себя злым и торжествующим – таким, когда шел на работу в рыбный цех с планом всадить нож меж плавников начальника рыбного цеха. Впрочем, мое торжество не радовало – меня трясло от волнения и хотелось плакать.
– Я понимаю, сколько злости за все эти годы могло скопиться в тебе против меня… – сказал отец.
Я молчал.
– На фронт я тебя не отпущу… Поедешь в другое место.
Другое место оказалось вполне сносным: солнечно, зеленая травка – не гольф, конечно, но все равно мило: дружелюбная атмосфера сверстников, особенно радовавшая после неприветливого хмурого лагеря, где я проходил перед этим инструктаж; там хватало ожесточения и насилия между курсантами, тон задавали инструкторы – свирепые, как цепные псы: с берлинскими эсэсовскими инструкторами никакого сравнения.