Охранник был новенький, его предупредить не успели. Увидев разрушенную стену, узнав от меня, кто это сделал, он просто выстрелил. И убил ценного информатора.
Таким образом, моя версия о том, что Канторович не хотел жить, оказалась ложной – он просто зарабатывал себе на кусок хлеба.
Что касается двоих последователей Канторовича – тех, кто избивал меня в бараке, – они, в отличие от своего кумира, были искренними: не подозревали, что их кумир провокатор. После смерти лидера они продолжили борьбу за его идеалы, но убить меня не успели – были выявлены администрацией. В этот раз интересы лагерной администрации совпали с моими собственными. Поскольку крематорий построен еще не был, эти двое были расстреляны и сброшены в ров на окраине территории.
Староста барака, который спас меня в тот вечер, ночью пришел к моим нарам за психоаналитической консультацией. Я помог ему лучше понять себя и расшифровать свое поведение. Я выиграл от этого вдвойне – во-первых, вспомнил, что я не только доставщик кирпичей или каменщик, а во-вторых, присутствие старосты помешало борцам за свободу придушить меня той же ночью снова. Был и третий выигрыш – староста дал мне хлеба.
Проблема старосты была в том, что недавно он избил безобидного молодого заключенного. Раньше староста испытывал к нему одну лишь симпатию. А избил за то, что тот встал на четвереньки и стал есть с земли хлебные крошки. Эсэсовцы видели, как он ползал, и смеялись – их смех и взбесил старосту.
– У него нет достоинства! – волновался староста, оправдывая избиение. – Это позор!
– Но это не ваш позор, – сказал я.
– Как не мой? – возразил староста. – Мы все заключенные! Я староста, я посредник – я отстаиваю наши интересы! Я борюсь за то, чтобы к нам относились как к людям! Я не хочу, чтобы про нас думали, что мы животные!
– Но в их глазах мы все равно животные, – сказал я. – Вы прекрасно это знаете. Как знаете и то, что поведение одного заключенного ничего не изменит в том, как они нас воспринимают. Вы прячете от себя эту истину. Пытаетесь убежать от этого факта.
– Зачем?
– Вы пытаетесь повлиять на это. Если вы признаетесь себе, что это не в вашей власти, вас может ждать отчаяние.
– Да, именно так, – сказал староста. – Повлиять на это не в моей власти. А я пытаюсь. Значит, это бессмысленно?
Я пожал плечами.
– А зачем я избил его?
– Вы избили не его, – сказал я. – Вы избили самого себя: вам самому хочется наплевать на все принципы, броситься на землю и с огромным наслаждением съесть все эти крошки.
Староста молчал.
– Мне очень жаль, что я разозлился на этого парня.
– Вы разозлились не на него.
– А на кого же?
– Гнев на заключенного – это ваш гнев на эсэсовцев. Вы перенаправили свой гнев.
– Зачем?
– Эсэсовцы опасны, гневаться на них нельзя. А молодой заключенный безопасен, гневаться на него можно.
Мне кажется, он меня понял – после нашего разговора он перешел к нарам избитого, сел рядом с ним, и они еще долго о чем-то говорили.
Светило солнце, дул свежий ветер; наше оружие при каждом шаге долбило нас по ногам. Мы шли по просторному пустырю в сторону футбольного поля.
– Мяч не забыли? – спросил Георг.
– Нет, вот он, – Хорст показал футбольный мяч, который нес под мышкой.
Наклонившись к земле, Георг сорвал травинку и со смехом стал совать ее в рот Хорсту.
– Отстань! – отплевывался Хорст.
– Не упрямься, малыш! – уговаривал его Георг. – Это же от чистого сердца! Я же знаю, что ты обожаешь вегетарианское – с тех пор как в прошлой жизни был коровой.
Хорст схватил Георга за шею, вырвал у него соломинку, стал впихивать ему самому.
– Сам жри свое вегетарианское! – кричал Хорст. Георг уворачивался, смеялся, и я смеялся тоже: с ними намного веселее, чем с чисто выбритыми старухами, или с Гюнтером, или с рабочими у конвейерной ленты.
На краю футбольного поля чуть не разгорелся скандал. Солдаты собрались кучкой, громко спорили, орали друг на друга. Мне было трудно что-либо разобрать – все говорили одновременно. Какой-то солдат схватил меня за рукав и потянул к себе.
– Пойдем, будешь в нашей команде! – сказал он.
Я растерялся: я не знал его. В ту же минуту меня схватил Георг.
– Эй, Клаус, оставь его, он наш! – крикнул Георг.
– С какой стати? – Клаус повернулся ко мне. – Ты с ними? Пусть новенький сам решает!
– Ты в какой команде будешь? – спросил меня Георг.
– Можно в вашей? – спросил я.
– Конечно! – сказал Георг и оттолкнул Клауса. – Слышал?
Клаус сразу ушел.
– Странно… – сказал я Георгу, пряча радость. – Вы ведь даже не знаете, как я играю.
– Какая разница, как ты играешь? – рассмеялся Георг. – Главное, что ты наш!
Георг похлопал меня по плечу. Я не мог сдержать счастливую улыбку.
– Спасибо! – сказал я. – Я постараюсь играть хорошо!
– Уж постарайся! – сказал Георг. – Дружба – это самое главное, пацан! Ты попал к классным ребятам, вот что я тебе скажу! А все потому, что ты сам классный парень!
Я знал, что концлагерь – не самое комфортное место на земле. Знал, что работать здесь будет трудно. Во время учебы вообще показалось, что вокруг меня будут одни звери – несмотря на то, что нормальные ребята на учебе все же встречались. Даже большинство ребят были нормальными. Я не представлял, как мы будем делать свою неприятную работу.
Нам объясняли смысл этой работы, показывали ее важность для Германии, ее почетность, но все равно я боялся, что будет тяжело. Мне всегда нравилось унижать людей, причинять страдания, мысленно убивать. В те минуты, когда на душе скребли кошки, это всегда помогало. Но я готов убивать именно мысленно: в виде игры.
Также непонятно, как мне удастся совместить работу в концлагере со своим недавним решением больше не обременять жизнь страданиями и сложностями – вроде бы я решил иметь дело с легкими немецкими девчонками, жить весело, пить пиво, но для этого больше подходила работа в какой-нибудь конторе или штабе. Неужели ко мне опять подло подкрадывалась старая потребность в страданиях?
Я снова вспомнил тот импульс радости, который недавно подарили мне Георг и Хорст. Я очень дорожил их дружбой. Георг любил сладкое, и накануне я купил ему в лавке дорогую коробку леденцов. А Хорсту я решил купить пива.
Дать Георгу леденцы я пока стеснялся – чтобы он не подумал обо мне какой-нибудь ерунды: они же сладкие, а сладкое мальчики друг другу не дарят. Поэтому леденцы я в конце концов съел сам, а Георгу тоже купил пиво – это выглядело более по-мужски.
На футбольном поле игроки гоняли мяч. Но игроками были не солдаты, а заключенные в полосатых робах. Одна команда – в полосатых шапочках, другая – без. Один из заключенных вырвался вперед, повел мяч к воротам противника, но не встретил никакого сопротивления – все соперники находились в другой части поля.
В этот момент послышался выстрел. Заключенный, который вел мяч, упал замертво. Мяч выкатился у него из-под ног. Подбежали его соперники. Оставив умершего без внимания, они подхватили мяч и как ни в чем не бывало повели его к противоположным воротам.
Мы сидели на возвышении. Все солдаты напряженно следили за игрой.
– Отличная работа, Георг… – тихо сказал Хорст.
Георг, не отрывая напряженного взгляда от поля, быстро передал дымящееся ружье Клаусу.
– Ваш ход, соперник… – сказал он.
Клаус проигнорировал ружье. Тогда другой член команды Клауса – Алоиз – схватил ружье и сразу же прицелился в ведущего игрока команды соперников.
– Клаусу ружье не давайте, – пробормотал Алоиз, не отрываясь от прицела. – Он все равно никогда не стреляет.
Я бросил на Клауса короткий заинтересованный взгляд: он продолжал молча следить за игрой.
Заключенные, сидевшие в качестве запасных у края футбольного поля, утащили убитого, положили его на траву около себя. Игра продолжалась: лидер команды соперников вел мяч к воротам, а Алоиз продолжал вести лидера в своем прицеле.
– Если Клаус не стреляет, зачем вам такой игрок? – насмешливо спросил Георг.
– Не твоя команда – не твое дело, – сказал Алоиз. – Клаус у нас себе на уме. Имеет право быть таким, как хочет.
Я снова бросил заинтересованный взгляд на Клауса.
Алоиз выстрелил, но промазал.
Ведущий игрок, оставшись живым, продолжил вести мяч к воротам противника и, обойдя пару соперников, забил гол.
Команда Георга и Хорста взвилась от восторга. Все кричали «ура!».
– Этот гол не считается! – в злобе закричал Алоиз Георгу. – Ты меня отвлекал! Это из-за тебя я промазал!
– Да брось, ты всегда мажешь! – добродушно возразил Георг.
– Что? Я всегда мажу? На, смотри! – Алоиз прицелился и стал расстреливать одиночными выстрелами заключенных, остававшихся на поле. – Ну? Чего молчите? Кто мажет?
Стремясь остановить его стрельбу, Георг и Хорст навалились на Алоиза.
– Ты рехнулся? – закричал Георг. – Тебе был разрешен только один выстрел! Ты убил всех!
– Пока крематорий не построен, я имею право тратить на них пули в любых количествах! – кричал Алоиз.
– При чем здесь пули? – кричал Хорст. – Ты испортил нам игру! Кем нам теперь играть?!
Сидевшая в резерве группа заключенных под руководством стоявшего внизу солдата стала утаскивать мертвых с поля. Через некоторое время игра возобновилась, и ружье протянули мне.
– Не бери пример с этого идиота, – сказал Георг. – Он нарушил правила: у тебя только один выстрел. Только один, ты понял?
Я кивнул, взял ружье. Оно оказалось особенно тяжелым.
В прицеле я увидел идущую на поле игру. Заключенные бегали с мячом. Я выбрал ведущего игрока и стал стараться, чтобы он не выбегал из поля зрения прицела.
– Ну, чего медлишь? – волновался Георг. – Он сейчас забьет нам! Стреляй!
Моя рука задрожала. Капли пота выступили на лбу, потекли на глаза и стали мешать видеть. Я вытер их и опустил ружье.