– Чего ж тут ловить, на часах половина первого, – улыбнулся психолог, поставив одну чашку передо мной на стол, а со второй возвращаясь к дивану. – Вы в это время всегда кофе пьете, если не в операционной.
– А вы по делу или так, перерыв скоротать?
– И то и другое. Скажите, Аделина Эдуардовна, а кто вам порекомендовал доктора Ненашеву? – спросил он, устраиваясь на диване.
– Начальник горздрава. Она его приемная дочь.
На лице Иващенко, обычно мало что выражавшем, вдруг появилось любопытство. Он даже слегка подался вперед, отставил чашку на столик.
– Да? Вот как? А в разговоре со мной она не упоминала ни его, ни то, что они вроде как родственники.
– Ну а почему она должна была об этом упоминать? – я пожала плечами, в самом деле не видя никаких странностей. – Она и здесь, в этом кабинете, дала понять, что дело не в протекции. Кстати, ее прежний начальник готов был меня убить за то, что Ненашева предпочла мою клинику. Однако характеристику дал блестящую. И я склонна ему верить, если судить по тому, что успела увидеть за эти несколько дней. Ненашева грамотный и очень способный хирург, если займется наукой, может пойти очень далеко. Да и практик она, судя по всему, крепкий.
– Да? – с сомнением протянул Иван, снова откидываясь на спинку дивана. – А вам не показалось, что она довольно странно реагирует на какие-то вещи? Краснеет, если на нее обращают внимание, смущается, слыша комплимент или просто слово похвалы? И при этом она имеет несколько чемпионских титулов и считается отличной фехтовальщицей, я вчера справочки навел кое-какие. Как это, по-вашему, сочетается с совершенно очевидной неуверенностью в себе, а? Этот вид спорта не для кисейных барышень.
– Ну, хирургия тоже не для нервных женщин. Однако же рука у нее не дрожит, в операционной она чувствует себя абсолютно в своей тарелке. Вы не преувеличиваете, Иван Владимирович?
– Вот точно это же вы мне говорили, помнится, и относительно Игоря Авдеева.
– Вы что сейчас хотите сказать? Что обнаружили в Ненашевой так горячо любимого вами травматика?
– Меня редко подводит чутье, Аделина Эдуардовна. В случае с Авдеевым я оказался прав – человек, имея блестящие способности, едва не загубил их из-за детской непроработанной травмы. Теперь я чувствую то же самое и в Ненашевой.
– У меня не клиника, а просто магнит для всякого рода покалеченных – будь то физически или морально, – вздохнула я. – Мало нам клиентов, да, Иван Владимирович, так мы еще и врачами теперь займемся?
– А вы хотите, чтобы с Ненашевой случилось то же, что и с Авдеевым? Чтобы она впала в ступор во время операции, потому что на нее нахлынули детские воспоминания? – парировал Иващенко, глядя на меня в упор сквозь свои очки.
– Ну, вы не передергивайте. С Авдеевым это случилось не в нашей клинике. Здесь он просто…
– Да, здесь он просто сам убирал травмирующий фактор и отказывался от операций на грудной клетке, – перебил меня Иващенко. – Но кто знает, что могло случиться, если бы мы вовремя это не заметили?
– Вы от меня чего хотите? – устало спросила я, понимая, что у Иващенко, похоже, есть какой-то план и мне придется его выслушать в любом случае – со спорами или без них, так почему бы не сократить эту малоприятную процедуру?
Иващенко, поняв, что одержал маленькую победу, воодушевился.
– Я бы поработал с Ненашевой до того, как вы окончательно решите предложить ей контракт.
– Ну, так работайте, я-то при чем тут? За руку ее к вам в кабинет водить? – Я отошла к окну и закурила, чуть приоткрыв раму.
– А вы должны объяснить ей, что без этих сеансов на работу ее не возьмете.
– Она имеет полное право развернуться и уйти, даже не доработав до окончания испытательного срока. С какой стати человек, считающий себя психически здоровым, вдруг должен посещать психолога, да еще по прямому указанию работодателя? – возразила я. – Мне бы такое, например, точно не понравилось.
– Вы же сами только что сказали – человек, считающий себя здоровым, но я чувствую, что это не совсем так. Не в том смысле, что Ненашева больна, а в том, что у нее есть какая-то глубинная проблема, которая ей здорово мешает.
– Иван Владимирович, вы совсем-то не заигрывайтесь, ладно? А то такими темпами вам самому скоро понадобится помощь.
– Вы зря так иронизируете, Аделина Эдуардовна. Между прочим, муж ваш был куда сговорчивее, когда пришел ко мне со своей проблемой.
– Это тут при чем? У Матвея был посттравматический синдром, он не мог решиться снова встать к столу, только и всего. Ему требовалась пара бесед, чтобы обрести вновь уверенность в своих силах. И детская травма тут ни при чем.
– Нет разницы, в каком возрасте получена травма, мешающая человеку нормально функционировать, понимаете? – Иващенко поправил очки на переносице. – С детскими просто чуть сложнее работать. Вы ведь не хотите, чтобы Ненашева ушла, правда? Она вам подходит, я это понял. Так давайте сделаем все, чтобы ей не пришлось уйти по иным причинам.
«Господи, до чего ж он иногда бывает липучим, просто ужас, – пронеслось у меня в голове. – Как осенняя муха ранним утром – невозможно скрыться. Но, похоже, он прав, раз так настаивает. Надо бы навести еще справки об этой Ненашевой. Я, кстати, и сама заметила, что упоминание об отчиме вызывает у нее негативную реакцию. Может, к нему напрямую и обратиться?»
Эта идея показалась мне неплохой, тем более что и в горздрав заехать поводов я могла найти массу, а там уж незаметно вырулить разговор на нужную тему ничего не стоит.
– В общем, так, Иван Владимирович, – я закрыла окно и повернулась к психологу. – Пока действуйте по обычной схеме – не хватило одного сеанса, чтобы сделать выводы, потом еще одного… ну, не мне вас учить. Расположите ее к себе, вы ведь отлично умеете это делать, раз даже со мной справились. А там будет видно.
– С вами я так и не справился, – вздохнул Иващенко, вставая с дивана. – Вы по какой-то удивительной причине напрочь отвергаете психологическую помощь.
– О, вот только не начинайте снова, Иван Владимирович! – предостерегающе произнесла я. – Мы не будем возвращаться к этой теме, у нас достаточно иных.
– Все, я понял, испаряюсь, – улыбнулся психолог, забирая пустые чашки. – Тогда просто поддержите меня и мою позицию, если вдруг Ненашева придет к вам с жалобой.
– Так постарайтесь, чтобы не пришла.
Иващенко кивнул и скрылся за дверью, а я, нацепив на нос очки, взялась за описание операции.
Место у операционного стола всегда придавало ей уверенности в себе – как будто там она чувствовала, что владеет необходимыми навыками, доступными далеко не каждому. И человек на столе полностью зависит от ее умения, от того, насколько верен у нее глаз, насколько тверда рука, ясны мысли.
Ульяна любила эту минуту до первого разреза – когда только принимаешь от медсестры скальпель и удобно зажимаешь его в руке. Всего несколько мгновений разделяли жизнь человека на «до» и «после», которые потом останутся только на фотографиях. И часть «после» полностью зависит от нее, Ульяны Ненашевой, а потому нужно сосредоточиться и сделать все правильно и красиво. Как, собственно, она и умела.
Она всю жизнь добивалась, чтобы ее ни с кем не сравнивали, не ставили на одну доску, потому что глубоко в душе всегда боялась проиграть, не выдержать сравнения, оказаться хуже, не оправдать ожидания. И добилась своего – ее знали как Ульяну Ненашеву, челюстно-лицевого хирурга с хорошими отзывами и высоким рейтингом у пациентов.
Но, как оказалось, не всегда желаемое приносит удовлетворение. Вот и Ульяне не принесло. Она решила идти дальше, попробовать себя в пластической хирургии, в восстановлении лицевых костей и тканей.
Пройдя обучение, она почувствовала себя увереннее и, услышав об открывшейся вакансии в клинике Драгун, сразу решила, что обязана попасть туда, потому что учиться надо у лучших, а соревноваться с сильнейшими – так ее учили.
И все бы хорошо, если бы… Если бы не белесый худощавый очкарик Иван Иващенко, сумевший буквально за час перевернуть в ее голове все, что Ульяна много лет старательно раскладывала по полочкам – одна и с психоаналитиком из Москвы.
Они бились несколько лет – а Иващенко хватило часа, чтобы снова все разрушить, и теперь Ульяна, шагая в операционную, уже не была так уверена в себе, как еще вчера.
«Зачем ему еще один сеанс? Что он хочет от меня? Что попытается выяснить? Как мне собраться и поставить блок, не дать себе настолько расслабиться, чтобы не наговорить лишнего? Я так долго училась не говорить лишнего, не думать, не вспоминать. Я не выдержу, – думала она, с ожесточением ведя намыленную губку от пальцев к запястью. Бросив беглый взгляд в зеркало над умывальником, Ульяна заметила, что лицо осунулось – ночью она плохо спала, металась по постели, пару раз вскакивала, думая, что пропустила звонок будильника. – Да соберись ты, в конце концов! Ты хирург или тряпка безвольная? Тебя человек на столе ждет, надеется, что ты ему лицо поправишь, а ты… Жалеет она себя, курица!»
Слово «курица», произносимое с презрением, служило выражением крайней степени гнева у ее тренера Петра Степановича Мухина, и именно это слово всегда приводило Ульяну в чувство на соревнованиях, когда что-то не ладилось. Сейчас тоже сработало – Ненашева выпрямилась, расправила плечи, и лицо приняло сосредоточенное выражение.
«Вот так! А то ишь…» – Она локтем закрыла кран и спиной вошла в операционную, чтобы ничего не касаться вымытыми руками.
Медсестра Люба подала халат, потом перчатки, приветливо улыбнулась, помогая их натянуть.
– Как настроение, доктор?
– Отлично. Можем начинать.
Из операционной Ульяна вышла в приподнятом настроении – все прошло быстро и почти безукоризненно, даже анестезиолог, которому, как ей показалось, она не нравилась, и то поднял большой палец, когда клиентку перекладывали на каталку.
«Почему я чувствую себя как ординатор-первогодка, проведший свою вторую в карьере операцию? – думала Ульяна, размываясь. – Я врач первой категории, подобных операций сделала много, а ощущения, как в первый раз. Может, мне не помешали бы беседы с психологом время от времени? Интересно, если предложить ему такой вариант, его безучастная мина сменится на что-то другое?»