– Ой, – поморщилась я, отмахиваясь, – стыдно сказать – кулаком по столу на мужа стучала.
Васильков захохотал, откинувшись на спинку дивана.
– Ну, раз стыдно сказать, значит, не по делу стучала! Но ты бы поаккуратнее с руками-то, Аделина, не девочка ведь, сама понимаешь… да и возраст у тебя уже… кальция все меньше…
– Совсем хорошо! Мало мне гипса – так еще и ты старухой обозвал…
– Где ты это услышала? Я сказал, что уровень кальция в твоем возрасте…
– Все, дядя Слава, я поняла, таблетки куплю, – перебила я, затушив окурок. – Поеду-ка домой, обещала Матвею три дня постельного режима соблюсти, ничего не поделаешь, придется слово держать.
– Хоть кто-то на тебя управу нашел, – добродушно пробурчал дядя Слава. – Поезжай и не волнуйся, все будет нормально.
– Да я за это и не волнуюсь, у меня других причин для волнения достаточно.
Матвей ждал меня в ординаторской, сидел за своим столом и моделировал на компьютере лицо Регины Шелест после операции.
Я заглянула через плечо – без уродующей повязки актриса выглядела красавицей.
– Здорово вышло.
– Ты освободилась?
– Да. Слушай… а ведь у нее нос оперирован и подбородок, – наклонившись сильнее, сказала я и полезла в карман за очками. – Точно… смотри, имплант стоит.
– Стоит, – кивнул Матвей. – А она сказала только про нос, и то после того, как я спросил.
– Как думаешь – зачем врет?
– Мне нет дела. Это не влияет на ход операции и лечения, хочет скрывать – ее дело.
– Матвей.
– Что, Деля? – он аккуратно повернулся в кресле и оказался лицом ко мне. – Ты хочешь, чтобы я пытал ее каленым железом? С какой целью? Если у актрисы есть тайны – это ее личное дело. И потом – ты ведь хорошо знаешь, что иной раз углубляться в жизнь клиентов бывает даже опасно.
– Ты прав… извини.
Я сняла очки, убрала в карман, отошла к окну – дворник чистил снег в аллее, звук скребущей лопаты неприятно отзывался где-то в моей голове. Почему-то заныла рука, я подхватила ее здоровой, покачала, как ребенка.
– Я тоже закончил, поедем домой, – сказал Матвей, щелкая мышью и выключая компьютер.
– К Шелест не пойдешь?
– Зачем? Я ей все объяснил, у нее не возникло вопросов. Зайду завтра утром. А тебе пора в кровать.
– Угораздило выйти замуж за врача… довыбиралась, – пробормотала я.
Матвей не ответил, взял со стола свою сумку и вопросительно на меня посмотрел.
– Что?
– Ты переодеваться не будешь, что ли?
– Буду.
– Ну, так идем, пока тут снова все не собрались, не хочу видеть сочувствующие лица.
Вот этой фразой муж невольно выдал свое состояние, которое тщательно скрывал даже от меня. Меньше всего Матвею нужно было сочувствие и жалость – пусть даже коллеги не знали истинных причин происходящего. Мажаров всегда был слишком сильным и независимым, чтобы позволять кому-то видеть себя в моменты даже не слабости – растерянности, и я его отлично понимала.
– Так идем, я быстренько… – взяв его под руку, сказала я, и Матвей улыбнулся.
– Быстренько у тебя без моей помощи не получится.
– А ты и рад.
– Конечно.
– Имей в виду – теперь вся кухня на тебе, – сладострастно пообещала я, прижавшись к нему.
– Напугала! – фыркнул Мажаров. – Это самое простое. Кстати, в магазин бы нам заехать, напомни, а то опять проскочу.
Вынужденное безделье на первых порах всегда приносит некое подобие удовольствия – если бы не ныла рука, можно было бы наслаждаться своим состоянием в полной мере. Лежишь себе в спальне, под спиной гора подушек, под загипсованной рукой – тоже, рядом планшет с фильмом, переносной столик с чаем и печеньем, в кухне гремит посудой муж… ну, красота же! Но, как водится, такое блаженство обязательно бывает нарушено каким-нибудь нежданным визитером.
В этот раз им оказался Сева Владыкин, Оксанкин муж – уж не знаю, бывший или пока действующий.
Как ни странно, его визиту я обрадовалась куда больше, чем если бы это оказалась его дражайшая супруга.
– Ты проходи, Сева, я сейчас ей встать помогу, – пригласил Матвей, пока Севка снимал в прихожей ботинки и пальто.
– А что случилось-то?
– Да руку сломала моя грозная начальница, – рассмеялся Матвей, входя ко мне. – Ну что, горемыка, пойдем, поужинаем, вон и гость у нас.
– Гость – это даже хорошо, – спуская ноги на пол, сказала я.
– Погоди, я помогу, – Матвей быстро убрал подушки и поставил меня на ноги.
– Это лишнее, я же запястье сломала, а не ключицу.
– Не ной! – погрозил пальцем муж. – Что ты за человек такой… – но я уже была в кухне, где у окна обнаружился Севка в темно-синем свитере и измятых брюках.
– Привет светилу журналистики.
– Светочу, – поправил он, оборачиваясь, и лицо его мгновенно стало страдальческим: – Господи, Аделина… где тебя угораздило?
– Ну, ты ведь не хочешь медицинских подробностей? Так что ограничимся словом «перелом», хорошо? – Я обняла его одной рукой, стараясь не потревожить загипсованную. – А ты какими судьбами к нам?
– Мимо шел. Я тут неподалеку лекцию читал о городском благоустройстве, замерз как собака – помещение какое-то еле отапливаемое. Иду на остановку, думаю – а не зайти ли к вам погреться…
– Да и правильно зашел, – отозвался Матвей, аккуратно переставляя меня к столу. – Ты села бы, а то ненароком задену, будет больно.
– Нет, ты только подумай, Владыкин, за кого я в итоге замуж-то вышла! – притворно пожаловалась я, усаживаясь в угол, чтобы не мешать Матвею накрывать на стол. – Домостроевец же оказался!
– Ты сегодня второй раз жалуешься на собственный выбор, – заметил Матвей. – Это для тебя весьма странно.
– Переосмысливаю, – фыркнула я. – В тебе все идеально, Мажаров, кроме дурацкой привычки соблюдать врачебные назначения. Правда, это распространяется только на назначенное мне почему-то.
– Потому что ты-то точно бы ничего не соблюдала. Ты представляешь, Сева, она с такой рукой рвется в операционную, – пожаловался муж, расставляя тарелки.
Сева, прижав пальцем окурок в пепельнице, тоже сел за стол и покачал головой.
– Ну, она всегда была трудоголиком, вот сколько ее знаю. Но, Деля, с гипсом-то…
– Вот почему Мажарову все всегда верят на слово, а? И никому в голову не придет усомниться в его словах! А ведь я не оперировать собралась, а наблюдать за хирургом, которой передам своих клиентов – разницу чувствуешь? Куда мне – к столу с такой рукой? Она, конечно, не ведущая у меня, но делать-то ей я все равно ничего не могу.
– А-а… – протянул Сева. – Тогда понятно. Слушайте… к вам Оксана в последнее время не заезжала?
– Заезжала, – кивнула я, глядя на стейк из семги, который Матвей плюхнул мне в тарелку. – Там поменьше нет кусочка?
– Нет. Что за привычка спорить? Ешь, что дали.
Я закатила глаза, и Сева засмеялся.
– Он тебя подавляет, Делечка, это правда.
В его тарелку шлепнулся кусок еще больше, и я насмешливо произнесла:
– И не только меня.
– Ну, я-то добровольно съем и не пожалуюсь.
– Ты где живешь-то?
Рука Севы с вилкой на секунду замерла над стейком.
– То есть она сказала?
– Ну а ты как думал? Конечно. И про то, что ушел, и про то, что денег оставил. Вот я и спрашиваю – где сам живешь?
– Деля, – мягко сказал Матвей, положив руку поверх моей. – Дай человеку сперва поесть.
– Вот-вот! – тут же подхватил Владыкин. – Ты сперва накорми, напои, в баньку своди…
– Но на постельку на диване не рассчитывай, там теперь Мажаров спит, – засмеялась я.
– Да есть мне где ночевать, не по вокзалам шатаюсь.
– Ну и на том спасибо.
– У приятеля пока живу, он вдовец, квартира большая.
– Сева… ты в этот раз серьезно решил?
– Надеюсь, ты не станешь меня уговаривать вернуться.
Я пожала плечами.
– Не стану, это не мое дело. В прошлый раз я вмешалась только потому, что ей реально нужна была помощь, а ждать этого от ее матери было совсем глупо, ей самой помощь нужна. А две попытки суицида, сам понимаешь…
Сева вдруг отложил вилку и посмотрел на меня.
– Вот скажи тогда, чего ей не хватало? Я никогда ее не обижал, я на нее голоса не повысил – что бы она ни вытворила…
– Сева… мы сто раз об этом говорили. Она тебя просто не любит. Но ты не огорчайся – она никого вообще не любит, так уж устроена. Ты ведь слышал: «Я, мне, мне все должны, должны, должны»… А она никому и ничего не должна. Оксана – такой человек, она умеет только брать, а давать – нет. Да ей, в принципе, и нечего дать. Она избалованная, инфантильная… наверное, это плохо, что я так говорю о подруге, но ты-то знаешь, что и ей в глаза я говорила это сотни раз, – я потянулась за стаканом, в который Матвей налил мне отвар ромашки. – Сева, она ни с кем не сможет жить в браке – ну, в том смысле, который вкладывают в это слово. Брак – это когда двое, когда вместе. А не так, что один все время должен, а второй только получает. И дело не в тебе – ты-то как раз способен отдавать. Но как жить, не получая совсем ничего?
– Деля, ты давишь… – негромко сказал Матвей, но Владыкин вдруг замотал головой.
– Нет, Матвей, она права. Я и сам это понимаю, всегда, наверное. Понимал, с первого дня. Но – мне ее жалко. Она живет в каких-то фантазиях, постоянно что-то придумывает, пытается попасть в эту богему околокиношную – зачем? Столько трудов – и ни разу не заплатили. И этот режиссер… он же ее постоянно обманывает. Я несколько раз пытался с ней об этом поговорить – она слушать не хочет.
– А надо было с ним поговорить, – вдруг сказал Мажаров. – С ним, а не с ней. По-мужски прояснить ситуацию.
– Предлагаешь морду ему набить? – скривился Сева.
– Зачем? Можно ведь все решить разговорами. Человек с интеллектом в состоянии донести до такого же человека любую мысль – разве нет?
– И что я ему скажу? Оставь в покое мою жену?
– А хоть бы и так.
Сева только махнул рукой и снова взял вилку.
Я, признаться, тоже не могла представить себе этот диалог между Севой и Колпаковым. Да и в сущности – ведь это не Колпаков уводил Оксанку, она сама к нему сбегала, он не особенно-то и приглашал. Но, может, для мужского самолюбия думать иначе было бы приятнее? Зачем Севе лишний пинок в больное место – убедиться, что ему предпочли кого-то другого? Или я все привыкла мерить по себе? Хотя… что там мерить… меня не бросали мужчины – я делала это первой, быстро теряя интерес, убеждаясь, что не смогу быть рядом с человеком, открывая для себя в избраннике какие-то черты, с которыми ни за что не могла бы смириться.