– Будет больно? – спросила я, на всякий случай вцепляясь пальцами в края стола.
– Я же еще даже не начал, – заметил Мажаров, принимая из рук Светы какой-то инструмент. – Сейчас снимем повязку и решим, делать вам больно или не стоит.
– Ну и шутки у вас… – пробормотала я.
– Так… потерпите, сейчас… – но я даже не почувствовала того, как он снял с лица повязку. – Неплохо, неплохо… – бормотал он, осматривая то, что было сейчас вместо моей правой щеки. – Сейчас положим свежую повязку, и пойдете отдыхать. Но перед этим задержитесь, пожалуйста, нам нужно поговорить.
Я закрыла глаза, пока он обрабатывал швы и накладывал новую повязку, и все думала, о чем же именно он собирается говорить со мной. Наверняка о предстоящем реабилитационном периоде… а мне вот нужно пропуск заказать для Османова. И я не придумала, как его представить, кем. Если Мажаров хоть изредка смотрит телевизор, то это имя наверняка слышал – не могу же я сказать, что это мой любимый братец, например.
Выйдя из перевязочной, я остановилась в холле и принялась думать, кем же мне приходится известный журналист Османов.
– Регина Владиславовна, прогуляемся? – раздался голос Мажарова, который, уже без шапочки и маски, тоже вышел в коридор. – Давайте в реабилитацию сходим, в зимний сад.
– Это что – свидание? – хмыкнула я, направляясь вместе с ним к лестнице.
– Вроде того, – в тон мне ответил доктор. – Вам тут не скучно?
– Ну что вы. Я хотя бы высплюсь.
– Ой ли, Регина Владиславовна?
– Как это понять?
– Медперсонал говорит другое. Спите вы из рук вон плохо, свет у вас в палате горел даже сегодняшней ночью – и это после наркоза-то.
– Может, я боюсь спать без света? – без намека на шутку сказала я.
– А вот это уже ближе к истине.
– Матвей Иванович, что вы имеете в виду? Все какие-то загадки… спросите прямо, если есть о чем.
Мажаров покачал головой, но молчание хранил до самого зимнего сада. А вот там, усадив меня на самый дальний от входа диван, повернулся так, чтобы видеть мои глаза, и тихо спросил:
– Вы ведь сами сделали это со своим лицом?
Я на секунду растерялась:
– Что..? Вы о чем?
– Не надо, Регина Владиславовна, я понимаю, что вы можете изобразить что угодно, но и я ведь тоже неплохо делаю свою работу, а потому могу точно сказать – никто вам в лицо кислотой не плескал, вы сделали это самостоятельно. Аккуратно положили на щеку тряпку, смоченную в кислоте, да – но не в таком количестве, чтобы нанести своему лицу непоправимый урон. Вы все правильно рассчитали, все правильно сделали, и смыли все сразу водой, как того требуют экстренные меры. Но вы не подумали о том, что я, как пластик, да и Аделина Эдуардовна тоже, встречали в своей практике реальные ожоги от кислоты. Знаете, что сразу бросилось в глаза?
Я растерянно покачала головой, и он продолжил:
– Отсутствие брызг. Ни единой капли вокруг. Разумеется, вы об этом не подумали, вам важно было нанести такой ущерб, чтобы дефект был как можно меньше. И вы не стали плескать или брызгать – правильно, могли ведь задеть глаз. Вы использовали ткань. Все верно?
Я удрученно молчала. Да, черт возьми, он был совершенно прав – я не собиралась калечить свое лицо так, чтобы его пришлось кардинально перекраивать. Неглубокий ожог – вот все, что мне было нужно. И Аришин дядя, чтобы попасть в клинику, расположенную так далеко от столицы, как только возможно. Хорошая, дорогая клиника, где никто не расскажет о том, когда именно я сюда попала. Потому-то мне не нужна была полиция и шумиха в прессе – чтобы никто не смог точно сказать, когда именно это произошло.
– Регина Владиславовна, я не спрашиваю вас об истинных причинах, это не мое дело, – сказал Мажаров. – Но предупреждаю – если в этом есть хоть какой-то криминал и сюда приедет полиция, я не позволю Аделине Эдуардовне скрывать правду.
– Никакого криминала в этом нет – во всяком случае, я никого не убила. А вот моего агента Аришу – помните, мы с ней вдвоем приехали? – так вот ее убили. В моем доме. Утопили в бассейне, а до этого истязали, пытаясь, очевидно, узнать, где я. Так что криминал если и будет, то не я ему виной, – я почувствовала, как стали совершенно ледяными пальцы, так всегда случалось, если я сильно нервничала.
– Еще лучше, – вздохнул Мажаров.
– У меня к вам просьба, Матвей Иванович, – я вдруг поняла, что с этим человеком не нужно ни юлить, ни прикидываться, а лучше сказать все как есть. – Завтра сюда прилетит журналист из Москвы, Леонид Османов. Ему нужен пропуск и возможность поговорить со мной с глазу на глаз хотя бы пару часов.
– Представителям прессы к нам строжайше запрещено. Это правило установил не я, и не мне его нарушать, тем более что я с ним согласен.
– Я вам обещаю, что Леонид не станет снимать, он может даже оставить телефон там, где вы скажете – чтобы вообще никакой техники. Мне нужно просто кое-что ему рассказать, это очень важно. Я должна наказать тех, кто убил мою Аришу, понимаете? А я точно знаю, кто это сделал. Помогите мне, Матвей Иванович! – взмолилась я, с удивлением отметив, что вообще не играю, а говорю то, что на самом деле чувствую в эту секунду, и именно так, как оно рождается в моей душе.
– Опять играете, Регина Владиславовна?
– У меня нет сейчас ни сил, ни времени на игры. Погиб мой близкий человек, понимаете? И… – я секунду поколебалась. – А, да все равно ведь… В общем, Османов летит сюда за доказательствами того, что кое-какие чиновники замешаны в педофилии и в съемках детского порно. Эти доказательства у меня, я в этой клинике для того, чтобы подозрение в их исчезновении пало на меня не сразу. Но теперь уже все равно – Леонид успеет сюда раньше, чем те, кто за эти материалы готов убивать всех, кто попадется на пути. Так вам понятнее?
Я не знаю, чего хотела, какой реакции – но Мажаров остался совершенно спокоен и даже бровью не повел. Ну, собственно, чего еще от него можно было ждать – истерики, слез, воплей? Он хирург, наверняка видел кое-что пострашнее, чем потный толстый козел, занимающийся любовью с малолетней дурочкой, которой обещали, что она станет актрисой и «звездой».
– Хорошо, – произнес Мажаров, глядя поверх моей головы. – Я выпишу пропуск. Но ваш приятель должен пообещать, что название клиники не прозвучит нигде – иначе я подам на него в суд за проникновение на частную территорию.
– Матвей Иванович! – я смотрела на него с благодарностью, прижимая к груди руки. – Я вам клянусь – Леонид не упомянет даже названия города, потому что это может навредить и мне. Я же не собираюсь выступать свидетелем, неужели вы этого не понимаете? Я ведь до суда не доживу. Мне нужно тихо долечиться и уехать – на год, на два, сколько потребуется, пока шум утихнет. Только и всего. Я все продумала, не учла только, что не успею Аришу из-под удара вывести, просто не подумала об этом… собственно, это я ее оставила жить в моем доме… но я ведь не могла представить…
– Знаете что, Регина Владиславовна… мне совершенно не хочется знать больше, чем я уже знаю, – перебил меня Мажаров, поднимаясь с диванчика. – Более того… я всегда считал, что идти по головам даже ради высокой цели – это низко. А месть не всегда является двигателем для добрых дел.
– Месть? – опешила я. – Что… что вы имеете в виду?
Но Мажаров уже уходил из зимнего сада, только отмахнувшись от моего вопроса, как от чего-то совершенно неважного. Я так и осталась сидеть под огромной пальмой, мучимая единственным вопросом – как он понял?
Выйдя из кабинета, я отошла ровно настолько, как позволили напряженные до предела нервы, и опустилась по стене прямо на пол, Матвей даже не успел меня подхватить.
– Деля, что? – присаживаясь на корточки рядом, он обеспокоенно заглядывал мне в лицо, а меня мутило.
– Кошмар какой-то… – пробормотала я, вытирая здоровой рукой лоб, хотя тот был совершенно сухим.
– Бедная девочка… – проговорил Матвей. – Аделина, а ведь это мы виноваты.
– Я знаю. Теперь ты понимаешь, почему я так настаиваю на этих предварительных визитах к психологу? И даже он в этот раз ничего не смог выявить заранее. Если бы Иван дал мне хоть намек на то, что с ней что-то не так, я бы не подпустила ее к столу вообще – а не то что устроила такой аврал…
– Деля, всего не предусмотришь. И потом – она ведь проходила и медкомиссии, и медосмотры, и никто ничего не выявил.
– А то ты не знаешь, как у нас проводятся эти медосмотры, особенно при поступлении в институт! Да и потом… мыло не ест – здорова. Как думаешь – это шизофрения?
– Думаю, что это просто сильный стресс. И потом… у нее явно какие-то проблемы из детства, она ведь отца увидела, не кого-то еще.
– У нее отчим, а не отец. Прудковский из горздрава.
– Но видела-то она отца и разговаривала с отцом. Вряд ли отчима она звала папой.
– Ну, почему? – вяло возразила я. – Такое часто бывает, особенно если с малых лет…
– Нет, Деля, тут другое. Кто-то из парней говорил, что это именно отец ее привел в фехтование, что он выбрал ей самый сложный его вид. То есть отец был в сознательном возрасте, не может она отчима папой звать, – настаивал Матвей.
– Да это ладно… что теперь с ней делать, вот вопрос. Я чувствую себя отвратительно, – призналась я, ловя руку мужа и прикладывая ее к щеке. – Ну, скажи… ты ведь тоже так думаешь?
– Нет. На ее месте мог оказаться Басалаев, Авдеев – кто угодно. И никто не поручится за то, как бы они себя повели. А Ненашева, кстати, отлично справилась, ты же видела. Она хирург от Бога, вот клянусь тебе. Я с таким ассистентом давно не работал – чтобы только подумал еще, а она уже делает. Нет, Деля, ты сделала все правильно. Просто у нее что-то еще и до этого произошло, вот и наложилось. Думаю, Иван разберется и все нам подробно расскажет. А сейчас… ну-ка, вставай, разлеглась тут среди коридора, а еще хозяйка, – он помог мне встать на ноги, отряхнул халат сзади. – Идем, посмотрим нашу неудачливую блогершу.