Вижу, Тоня вся затряслась: не дай бог Коля сейчас покажется, увидит ее с этим фертом… Она оглядывается по сторонам, отвечает без интереса. «Да. Нет. Необязательно…» Потом вскочила, говорит:
— Ну, до свидания, я очень тороплюсь…
И убежала. Вовремя убежала: только после нее Альберт убрался со сквера, с другой стороны подошел, значит, сам Коля.
И вот они, знаете, целых шесть дней ходили по скверу так вот, вразбивку. Она уйдет, он придет. Она уйдет, он придет… А я смотрю и думаю: «Как мне теперь это движение отрегулировать?»
Хорошо. И вот, значит, на седьмой день появляется моя Тоня. Личность совсем расстроенная. Шагает, вздыхает, делает проверку всем скамейкам… Ну, думаю, была не была, вмешаюсь я в это дело!
— Гражданочка, — говорю, — можно вас на минуточку?
— А что такое?
— Я, конечно, извиняюсь, но мне даже при исполнении служебных обязанностей жалко этого парня, которого вы мучаете.
Она говорит:
— Какого парня?
— Конечно, я говорю про вашего Колю.
Вижу, Тоня моя краснеет, как флаг, и бормочет:
— Это он меня мучает, а не я его…
— Не отрицаю. Он с вами в свою очередь обращается не как положено. На это ему милиция укажет. Но имейте в виду, что он вот уже шесть суток ходит сюда на сквер, как часы.
— Из-за меня?!
— Нет, скорее всего из-за Альберта…
Она опять покраснела и просит:
— Товарищ милиционер! Посоветуйте мне, как девушка: что же мне теперь делать?
— А вы подождите еще с полчасика. Тем более вы всегда навещаете сквер к восьми часам, а у него дома терпение лопается к девяти.
Ну, посидела она на скамейке еще, повздыхала от меня тайком (думала, я не вижу, а мы все замечаем). И действительно: в девять часов Коля делает первый заход на сквер. Я подаю команду:
— Прячьтесь, пока он вас не увидел!
— Зачем?
— А затем, что, если увидит, начнет притворяться, что не сюда шел. Я этих мужчин во как знаю!
Схоронилась она за деревом. А Коля подошел, сел на ту же самую скамейку номер два и в свою очередь вздыхает. Дала я ему посидеть минут пять, потом подхожу и говорю:
— Гражданин, кого вы дожидаетесь?
Он смутился, бормочет:
— Да тут у меня одна знакомая…
— Шубка с серым воротником, белые ботики, звать Тоней?
— Вы ее видели? Сегодня?!
— Она вас дожидается, как и вы ее.
— Нет, правда?!
— Гражданин, милиции по уставу врать не положено.
И глазами подаю Тоне сигнал. Она вышла из-за дерева. У Коли появляется улыбка — аж до ушей. И спрашивает он:
— Ты?
— Я.
— А это, — он говорит, — знаешь, я…
— Я вижу, — отвечает Тоня, и у самой такая же улыбка во весь рот.
Ну, и я вижу: договоренность налаживается. Отхожу в сторону. Только издали замечаю, что теперь он ее держит уже за руку, а оба так и не могут прекратить улыбаться. И так мне от этого приятно… Теперь, думаю, им никто не помешает. И точно накликала я!
Гляжу — по переулку прямо идет этот Альберт! И еще сигарету покуривает через толстый мундштук. Я думаю: ну как же мне его задержать? Ух, ты! Вот когда мне обидно, что должна я соблюдать полную законность. Ну, не за что мне его не допустить на сквер!
И вдруг я вижу: он вынимает из мундштука окурок, бросает на тротуар… Вот за это, думаю, спасибо! Это мне подарок!.. Принимаю официальное выражение лица и говорю служебным голосом:
— Гражданин, одну минуточку!
— А? Что?
— Зачем же вы, гражданин, нарушаете?
— Я?
— Вы! Окурок вы сейчас бросили?
— Ах, это… ну, бросил…
— Нет, не «это»! Вам, гражданин, никто не давал права так вести себя в условиях, когда мы стараемся весь город держать в полном порядке. Вот вы сами как будто грамотный, на гитаре играете, должны бы вроде соображать, что к чему. Так?
Ну, и пошла, и пошла… Слава богу, внушение сделать мы умеем!..
— Подымите окурок, гражданин! Подымите, подымите! Вот так! Теперь отойдем в сторонку… Что же у вас в таком случае получается? Вместо того чтобы способствовать поддержанию чистоты как на улицах, так и в помещениях, вы позволяете себе откровенно замусоривать…
Я сама рассуждаю, а сама все поглядываю на скамью: сидят они там еще? Сидят! Я тогда давай опять журчать:
— Вот вы вдумайтесь, что именно сейчас вы сделали? Вы, может, считаете, что это мелкое дело — бросить окурок. А вы прикиньте: сколько у нас в городе жителей? Если каждый житель кинет только один окурок в день, у нас же получится гора «Казбек» и других сортов. Так?
В общем, не выдержал мой Альберт. Смотрю — пятится от сквера, пятится, а сам в кулаке окурок несет, ровно воробья живого: аж трепыхается у него кулак. Я тут нарочно отвернулась, будто в планшете ищу квитанцию… Он тогда прыг в сторону и бегом от меня!.. Мне и смешно, и нельзя громко смеяться: все-таки я при исполнении…
Вернулась я к моим друзьям: они уже по-прежнему треугольничком держатся. И воркуют на полный ход. Я гляжу на них и радуюсь: все-таки это мое достижение, правда?
Вот что значит другой раз учесть такую мелочь, как тот же окурок. Весь вопрос решил этот несчастный клочочек табаку с пеплом. Ясно? Ну, я пойду, граждане. Желаю здравствовать!
КОСЯКОВ РАСШИРЯЕТ КРУГОЗОР
— Разрешите войти, Пал Палыч? — почтительно спросил один из сотрудников базы, приоткрыв дверь в кабинет к управляющему тов. Косякову.
Тов. Косяков сидел за столом и на вопрос ответствовал не сразу, увлеченный подписыванием бумаг:
— А, это ты, Гурбенко… Ну, войди, войди… Чем сегодня порадуешь?
Сотрудник деликатной иноходью приблизился к столу, положил поверх папок толстую книгу и, указывая рукой на нее, доложил:
— Сегодня, если разрешите, Пал Палыч, будем прорабатывать «Войну и мир» Льва Толстого…
— Постой, постой. «Войну и мир» ты мне уже докладывал.
— Совершенно справедливо. Только то были первый и второй тома, а это — третий…
— Сколько же вообще этих томов?
— Всего четыре, Пал Палыч. Больше не будет.
— «Но будет»… Утешил! И так я с твоей «Войной и миром» второй месяц вожусь. Отстал от современной литературы, если хочешь знать. Вон, говорят, какой-то Серафимович написал еще что-то про чугунный ручей…
— Не чугунный, а железный. И не ручей, Пал Палыч, а лоток. Только это было лет сорок тому назад.
— Ну вот, видишь… А я до сих пор не имею времени ознакомиться. Я, правда, никогда ее не любил — эту художественную литературу. Еще когда в техникуме учился, то ребята наши кое-что почитывали, я помню… А я, бывало, только как уезжать из общежития на каникулы, заглядывал в библиотеку — знаешь, с этим «бегунком», с листочком… насчет того, что книг за мной не числится… Но теперь стали нажимать, на это дело. Третьего дня, например, в райкоме намекали: «Отдельные товарищи не растут, не читают беллестристики…»
— Белле-тристики, Пал Палыч. У вас в середке лишнее «с» произнесено…
— Разве? Ну, неважно… Да. Говорят: «Отдельные работники мало расширяют кругозор». Не могу же я в райкоме заявить, что именно ты ограничиваешь мой кругозор!..
— Помилуйте, Пал Палыч… Разве ж я осмелюсь?.. Все, что могу, делаю в данном смысле. В прошлом квартале сказки Горького для вас законспектировал. На Гоголя такую картотеку сделал, что хоть в музей выставляйте: отдельно — персонажи, отдельно — пейзажи, отдельно — афоризмы и прочие красоты стиля… Опять же из «Онегина» цитаты и выписки подработал, а они, между прочим, в стихах…
— А за что я тебя держу? Если хочешь знать, твою штатную единицу мне уже который год норовят срезать.
Пристают: «Ну, зачем вам нужен второй плановик?» А я не соглашаюсь на сокращение. Придумывал разные там доводы: зачем мне требуется плановик номер два… Но ты за это обязан наращивать темпы расширения моего кругозора. Ты мне темпы давай!
— Слушаюсь. Буду стараться еще более сжато, так сказать… А сейчас, если разрешите, я вас кратенько проинформирую касательно третьего тома «Войны и…».
— Ладно, выкладывай. Только, знаешь, давай без этих… без художественных красот и разной там психологии. Ты факты подавай. Факты и цифры. Ясно?
— Конечно. Буду стараться, чтобы уложить всё данное произведение в… В общем и целом, Пал Палыч, третий том посвящен как раз Отечественной войне 1812 года…
— Ну, это я сам знаю: Наполеон, Бородино, пожар Москвы, Суворов…
— Кутузов, Пал Палыч, а не Суворов…
— То бишь Кутузов. Я знаю. Полный такой. Еще один глаз у него не работал… Ты мне конкретно расскажи, что с ними со всеми потом сделалось; там еще такая девчонка была, потом один толстяк, потом ряд офицеров…
— Точно! Наташа Ростова, Пьер Безухов, Андрей Болконский, Николай Ростов, Васька Денисов и…
— Вот-вот, я же помню, что их — целая орава… Знаешь что, брат Гурбенко? Ты приготовь-ка мне лучше какой-нибудь такой… м-м… подробный график на них на всех. Ну, на каждое действующее лицо анкеточку. Кто родители, чем занимались, что прежде делал. А потом и сводную таблицу. На этой таблице дашь, понимаешь ли, скажем, линию Наташи — голубой краской, Пьера — так, что ли? — коричневой. У Васьки у этого будет зеленая линия… Тогда я разложу перед собой все материалы и — того, пойму все быстро, с охватом, во взаимодействии, так сказать, всех элементов. Тебе ясно задание?
— Яяяясно…
— Ну вот, ступай теперь. Скажешь там, чтобы подали мне на подпись, если что есть еще…
— Слушаюсь…
— И смотри, ты отчетность по «Войне и миру» не задерживай. В темпе чтоб! Оперативность покажи… Нам уже давно пора бы заняться «Анной Карениной». Тоже путаная история с этой Анной, насколько я могу понять… Недавно мне замнач нашего управления Прохоров говорит: «Если вы меня будете резать с транспортом, то я окажусь как все равно „Анна Каренина“ — под поездом». А я стою дурак дураком, понятия не имею: кто такая? Из-за чего полезла под поезд?
— Так ведь я же вам грубо ориентировочно докладывал уже, что как раз Анна Каренина…
— Ладно, сейчас мне некогда. Потом подработаешь тоже и проинформируешь меня. А теперь иди… Нет, нет, «Войну и мир» оставь на столе. Это тоже свое действие оказывает, если на столе — художественная литература. Ну ступай… Да-да! Войдите! Кто там?