хозяйки пансионов подчинились распоряжению полиции, ведь такая мера принята на пользу обществу. И ничего тут поделать нельзя — распоряжение пришло сверху, инспектор жестом дал понять, в сколь высоких сферах принято это решение.
Что касается всего остального, то это дело комиссара Лабана, он призван прекратить забастовку и всё уладить. И должен действовать быстро и энергично, так как американские моряки в восемь сойдут на берег.
К вечеру припортовая зона уже походила на поле сражения. В полицейских машинах прибыло вызванное комиссаром подкрепление, патрульные и тюремные машины блокировали улицы и переулки. Конные патрули военной полиции разъезжали по Пелоуриньо и Масиэлу, большинство любопытных предпочитали держаться в ожидании событий подальше, на сквере Террейро-де-Жесус. Па территории, взятой в кольцо полицией, лишь отдельные посетители, как обычно, сидели за столиками баров и беседовали, попивая пиво.
Ни одной проститутки на улице зоны не было. Они прогуливались далеко от зоны, а некоторые, оставшиеся в пансионах, отдыхали. Посланные комиссаром Лабаном агенты предъявили ультиматум мятежникам: полчаса им давалось на то, чтобы открыть дома, занять посты в окнах, залах ожидания и тротуарах возле домов или на углах улиц. Ответа не последовало.
Открыты были только бары. Дома свиданий, пансионы, бордели продолжали оставаться закрытыми. Никакого привычного оживления — ни отпускаемых словечек, ни смеха, ни зазывного шёпота, приглашений проходящих мужчин, ни полуобнажённых, завораживающих клиентов женщин, — ничего, кроме топота копыт по булыжной мостовой. Святая неделя, вдруг случившаяся в середине сентября, по взбесившемуся календарю.
Даже слепой Белармино, более двадцати лет сидевший на одном и том же месте у оживлённого заведения Вавы, где его не бывало разве что в дни больших религиозных праздников, ушёл, не дожидаясь щедрот от клиентов, предпочтя просить милостыню на паперти кафедрального собора. И сменил репертуар:
Благословен будь Иисус младенец
в светлой своей колыбельке,
и Святой Иосиф,
защитник нашей веры,
и Святая Дева Мария,
добрая и учтивая.
В Масиэле комиссар Лабан с револьвером в руке отдаёт приказ о начале наступательных действий войск полиции нравов. С опозданием в минуту — подвели часы, отобранные у контрабандиста, — начинает действовать Живоглот, возглавляющий агентов и полицейских.
«Сражение началось! — объявляет диктор „Радио Абаэтэ“. — Слушайте „Радио Абаэтэ“, оно расскажет вам обо всём: воде, огне, мире и войне». «Зона превратилась в сущий ад!» — слышится голос конкурирующей станции «Радио Баии», это Пинто Скотт — Золотое Горло.
Двери пансионов и увеселительных заведений взломаны ударами ног и плеч полицейских. Полицейские и агенты врываются в дома, хватают женщин и вытаскивают их на улицу. В ход идут кастеты, резиновые дубинки и кулаки — удары сыплются градом. Крики, ругательства; женщины выбегают из домов; тех, кто сопротивляется, вытаскивают силой. Так была начата операция «Радость возвращения к труду». Для стоящих на страже закона войск — развлечение. Однако кое-где, а именно в пансионе Серес-Грело-Гранде, это развлечение осложнилось: в пансионе больше суток не работала канализация, и его обитательницы были вынуждены пользоваться ночными горшками, которые со всем их содержимым оказались превосходным боевым оружием. Именно ночными горшками и встречены были налётчики и обращены в позорное бегство. Больше всех пострадал детектив Далмо. Его морда и светлосерый костюм были залиты содержимым горшка всем известной Забе, ставшей жертвой страшнейшей дизентерии. Придя в бешенство, Далмо приказал задать ей трёпку и приложил руку первым.
С револьвером в руке налётом на заведение Вавы руководил Лабан Оливейра. Он взбежал по лестнице во главе нескольких дюжих агентов и взломал входную дверь. На двух этажах огромного дома не было ни души. Пустые каморки, полная тишина. Куда же девался хозяин? Ах, если бы комиссару удалось его найти, он бы заставил Ваву принудить всех хозяев прекратить забастовку. И так бы одержал быструю победу, поскольку Вава в зоне хозяин и его слово — закон. Но куда же запропастился этот мерзавец?
По знаку Лабана дверь комнаты Вавы взломана, агенты вторгаются в апартаменты горбуна, но и здесь нет Вавы. В ярости они стаскивают с постели простыни, переворачивают и перетряхивают вес, что попадается под руку, взламывают запор конторки, рвут и разбрасывают бумаги, пытаются вскрыть сейф, вделанный в стену, но это им не удастся.
Вспоминая золотые времена, когда преследовались кандомбле, а Лабан был ещё простым секретным агентом, в самом начале карьеры, комиссар, который ничего не боится ни на том, ни на этом свете, направляется к алтарю с изображением негритянских божков, собираясь уничтожить их. Никто не отваживается помогать ему. Алирио, всем известный хладнокровный убийца, кричит в испуге:
— Комиссар, не делайте этого, не безумствуйте, не трогайте Эшу!
— Дерьмо! Шайка трусов! Плевать я хотел на Эшу! Всё летит в воздух: и копьё, и священные предметы Эшу, и комья земли, место, где он сидел, еда, питьё и головы двенадцати чёрных петухов. Агенты, бездействуя, смотрят на комиссара, тот продолжает разбивать изображение на мелкие кусочки и зло сплёвывает.
— Что вы стоите? Кто будет заставлять работать проституток, или вы и баб боитесь?
Смотрит на часы. Совсем скоро моряки сойдут на берег, время торопит.
Выгнанные на улицу женщины убегают, скрываются в переулках, исчезают. Конный патруль пытается окружить их и задержать, но это не так-то просто. Охота на женщин идёт по всей зоне.
Посетители баров, а с ними и немец Хансен бросают под ноги лошадей пустые бутылки, протестуя против насилия полиции. Поэт Телмо Серра берёт микрофон «Радио Баии», из которого несётся слово «вандализм».
— Зона пылает! — Эта фраза, произнесённая одним из дикторов, усиливает панику: многие поняли её буквально, начинают ползти слухи о пожарах. Магниевые вспышки фоторепортёров освещают женщин, некоторые из них до смерти перепуганы, другие — в ярости. Детектив Далмо, распространяющий зловоние, исходящее от вылитых на него мочи и кала, покидает поле боя.
У микрофона «Радио Абаэтэ», установленного в сердце зоны, где идёт сражение, естественно, муниципальный советник Режиналдо Паван. «Эта популярная фигура политических баталий находится здесь, невзирая на опасность, он пытается найти выход из положения, серьёзность которого нарастает с каждым часом», — говорит диктор.
И вот уже в тысячах квартир слышен громоподобный голос Режиналдо Павана. Никакая трибуна муниципального совета, никакие подмостки предвыборных митингов не могли, конечно же, предоставить ему такую аудиторию. А тут включены радиоприёмники всего города — население внимательно следит за происходящими в зоне событиями.
«С кровоточащим сердцем» Режиналдо Паван обращается к слушателям «Радио Абаэтэ», к населению Баии, описывает «дантов ад», сравнивая разыгравшиеся здесь события с теми, что происходили «в Риме цезарей, о чём поведала всемирная история». Слова дрожат в воздухе: «Меня душат слёзы, мне трудно говорить…»
И тут он бросает волнующий призыв проституткам: «Я верю в патриотизм милых соотечественниц, которых жизненные бури бросили в дома терпимости. Они не допустят такой бестактности, чтобы герои Южной Атлантики, непобедимые сыновья славных американцев…» Как это выразить? И он говорит: «Любовались своими кораблями…» — как выразился комиссар Лабан Оливейра, это высказывание было подхвачено дикторами, укрывавшимися в проёмах дверей Масиэла и Пелоуриньо. «Любовались своими кораблями в нашем городе, ведь они рискуют жизнью во имя того, чтобы все мы — в том числе и вы, дорогие соотечественницы, изящные Магдалины — пользовались благами цивилизации. Ваша неуместная акция может создать дипломатическую проблему, подумайте об этом, мои дорогие сёстры из публичных домов».
Эта патетическая речь советника имела неописуемый успех у слушателей «Радио Абаэтэ». Жаль только, что столь волнующий призыв не дошёл до тех, кому предназначался: до женщин, которых избивали и которые спасались бегством от лошадиных копыт.
Затем Режиналдо Паван обратился к его превосходительству губернатору штата «с уважением, которое мы испытываем к высокой фигуре великого человека, стоящего во главе судеб Баии», взывая к его «христианским чувствам и не раз подтверждённым достоинствам государственного деятеля». Моряки высаживаются на берег, женщины не выполняют приказов полиции, положение сложное, конфликт может разрастись и создать угрозу спокойствию баиянских семей. Благородный муниципальный советник обращается к благороднейшему губернатору: «Прикажите, ваше превосходительство, освободить из тюрьмы хозяек пансионов и разрешить им открыть свои заведения, вчера закрытые полицией, пытавшейся переселить их из Баррокиньи на Ладейру-до-Бакальяу. Дело требует немедленного решения, господин губернатор, отмените приказ о переселении, воспрепятствуйте тому, чтобы конфликт, ограниченный пока чертой зоны, принял размеры национальной катастрофы, а может, и международной!»
В городе, охваченном паникой, жители запирали двери квартир, телефоны правительственного дворца и полицейского управления звонить не переставали, требуя принять срочные меры.
Сидя в «бьюике», спрятанном в зарослях, Камоэнс и его компаньоны слушали призыв муниципального советника Режиналдо Павана. Они включили радио, чтобы покурить маконью в приятном музыкальном сопровождении. Камоэнс обращает внимание:
— Дело провалилось. Надо ехать забирать товар, пока не поздно.
— Это точно, — соглашается другой, низкорослый, скупой на слова.
И берётся за баранку, направляя «бьюик» к Ладейре-до-Бакальяу. Оба понимают: надо скорее спасать товар. Дело шло плохо с самого начала, а теперь ещё хуже, так что чего же ждать.